Нырнуть без остатка - Катя Саммер

Неделя пролетает незаметно. С Никитой время вообще несется, будто на перемотке, я едва поспеваю. Так боюсь, что все вдруг закончится, пытаюсь насладиться каждой минутой, а они пролетают за пару секунд. В пятницу мы, кстати, заезжаем к Пустовым – есть повод. Оформление документов на удочерение малышки завершено! Остаются лишь формальности. Мы с Ирой отмечаем скупым бокалом вина на двоих – я вообще не любитель, а Пустовая слишком нервничает. Мужчины же и вовсе на трезвую обсуждают второй и третий этапы отбора на Олимпиаду, которые пройдут в феврале-марте. Вроде бы еще столько времени впереди, а по факту все уже так скоро!

Дежурство в субботу я не отменяю, поэтому в воскресенье перед грандиозным событием полдня отсыпаюсь – сутки без сна выматывают, а они были очень насыщенными. На этот раз звонок о возможной взрывчатке завел нас на стройку, и угадайте, кто оказался владельцем земли, которую мы обыскивали несколько часов подряд? Правильно!

Никита рассказывает, что отец попал в больницу с инсультом, но все обошлось. Уговариваю его съездить к нему, но он непреклонен. Упертый, как… ну, вы поняли. Только с мамой созванивается иногда.

Майя будит настырными звонками, одним за другим. Почему не дает поспать еще чуть-чуть? Я бурчу про себя, но зудящие веки разлепляю. Смотрю на время, а потом на десять отключенных будильников и столько же пропущенных. С криком вскакиваю с кровати и несусь сломя голову вниз по лестнице.

Никиты нет. Вспоминаю, что у него встреча какая-то на шесть назначена. А сейчас пол седьмого. Он заедет через час. Я не успею ни в какой салон! Туда ехать только минут сорок!

Мне конец. Мне конец! Мне…

– Майя! – ору в трубку, будто режут наживую.

– Открывай давай! – рявкает в ответ.

Не сразу понимаю, но затем слышу отчетливый стук. И еще раз. И еще, и еще.

Распахиваю дверь, а Майя почти заваливается в дом: в руках куча пакетов, на запястье сумочка, за плечом чехол с вешалкой. Взмыленная и, кажется, сердитая.

– Думала, ломать придется.

Она сгружает вещи на диван, раздраженно сдувает с лица волосы, а я под ее причитания про «скорую помощь красоты» уже крепко-накрепко обнимаю самую лучшую в мире подругу.

– Мне нужен стул, свет и ты, – говорит она, осушив стакан воды залпом.

Я через пару секунд уже усаживаюсь перед ней.

– Какая у нас задача?

– Просто и красиво, – отвечаю, а потом чуть тише добавляю: – Там будет Лиля Дроздова, я видела список приглашенных гостей в интернете.

Кстати, я с Горским иду как «плюс один».

– Та су… – Майя кашляет, – стерва, что пыталась нагадить вам? Я поняла. И не надо мне тут заливать! Макс сказал, они давным-давно разбежались. Это их семьи никак не могут бизнес наладить, вот и трется Лиля твоя любимая рядом с Горынычем.

Я невольно улыбаюсь. Майя – это нечто, конечно.

– В общем, я поняла, только… Нет!

– Что? – пугаюсь, потому как на лице Майи вселенский ужас.

– Кисточка, – она обшаривает косметичку несколько раз подряд, – моей кисточки нет для основы!

Майя трясет в ладони пузырек с тональным.

– А пальцами нельзя?

– Боже упаси! – размахивает руками. – Так! Мы передислоцируемся.

И на мой вопросительный взгляд отвечает просто: «к Максу».

Все больше верю фразе, что красота требует жертв. Главное, только бы не кровавых.

С обнаружением «волшебной» кисточки дела налаживаются. Майя укладывается в полчаса и с макияжем, и с прической. Может, еще из-за того, что я без конца ворчу, что не хочу «сильно ярко» и уклоняюсь от румян, но все же. К началу восьмого я почти готова. Остается примерить платье. Мое платье, которое я хранила у Майи много лет.

Настоящее черное платье для леди. Классическое, даже строгое, но с открытой спиной. Из мягкой ткани, чуть затянутое на талии и свободно струящееся почти до самого пола. Как в «Завтраке у Тиффани» – так всегда говорила бухгалтерша из моего детского дома. Да-да, та самая, у которой я прибиралась когда-то. Я фильм не смотрела, но верю, что оно сказочное.

Лишь раз я позволила себе взять его из открытого шкафа и покружиться по комнате. Ее не должно было быть дома по меньшей мере часа два, а оно так манило и просилось в руки – на нем даже ценник висел! Но когда меня неожиданно поймали с поличным, я чуть не сгорела от стыда: мне доверили несложную работу за хорошие деньги, а я ответила тем, что трогала чужие вещи, позор! И я ждала чего угодно, но эта прекрасная женщина, что сгорала на работе без семьи и детей, снова удивила меня. Она не выгнала, не обругала, не вырвала платье из рук. Она его подарила мне, представляете? Потому что, по ее словам, ей некуда было его надеть!

Я это платье хранила, как святыню. Даже спрятала у Майи, чтобы рука не поднялась продать в трудные времена или еще чего. Стоило-то оно почти состояние.

– Почему черное? – спрашивает Майя, когда снимает с себя тонкую серебристую цепочку и, несмотря на все мои возражения, вешает мне на шею. – Сколько помню, ты всегда была в черном. Ты не подумай, тебе идет!

– Черную одежду тяжело испортить, – честно отвечаю. – В детском доме я всегда тащила себе что угодно, лишь бы черное, потому что черные шмотки были хотя бы немного похожи на человеческие. Ну и в них можно было слиться с толпой и почувствовать себя… нормальной.

– Но в этом черном совершенстве, да еще с моей помощью, ты точно будешь выделяться, – довольно заявляет Майя, а потом вдруг верещит: – Так-с, туфли! Как я забыла!

– Не нужно, у меня есть ботинки, – пытаюсь возразить.

– Какие ботинки!