Капитан чёрных грешников - Террайль Пьер-Алексис де Понсон дю

Но не успела она ступить за порог комнаты, как дорогу ей преградил полуодетый мужчина.

Это был Николя Бютен: плач ребенка разбудил его; он прибежал на крик и в одной рубашке стоял перед свояченицей.

Глаза у него налились кровью, все тело колотила нервная дрожь.

Он схватил вдову за руки, сильно встряхнул и сказал страшным шепотом:

— Стоять на месте! Крикнешь — убью!

XII

Мизе Борель перепугалась.

Она была одна, кругом темно, а перед ней человек, который — теперь она точно знала — на все способен, и он грозится ее убить.

— Не убивайте! — пролепетала женщина. — Не убивайте, я ничего никому не скажу!

При этих словах Николя Бютен на шаг отступил.

— Вы что, знаете что-нибудь? — воскликнул он.

Вся ярость обезумевшего фермера ушла, сменившись внезапным испугом.

Мизе Борель поняла: дело не совсем гиблое. Чуть посмелей — и можно спастись.

— Все я знаю, — сказала она. — Но не скажу ничего — только вы жену свою пожалейте.

И показала ему на бесчувственную мадам Бютен.

Николя протрезвел окончательно.

— Что с ней? — спросил он и подошел поближе.

— В обмороке лежит.

— Из-за чего?

— Да из-за вас.

— Из-за меня!

И Николя Бютен почувствовал, что волосы на затылке у него встают дыбом. Потом уставился на свояченицу жгучим испытующим взглядом, словно желая проникнуть в самую глубину ее души, и задал вопрос:

— А что я такого сделал? Я спал.

— Спали, да просыпались.

— И что?

— Пошли, двери все накрепко заперли, ружья зарядили…

— Что тут такого? Имею право: грабители могут нагрянуть.

— Или жандармы, — спокойно произнесла мизе Борель.

Николя снова вскрикнул — но тут испуг опять сменился яростью.

И он опять, схватив свояченицу за руки, встряхнул ее и прохрипел:

— Так что вы там узнали-то?

Вдова поняла: стоит ей дать слабину — и она пропала. Надо было отвечать напором на напор.

— А что, — сказала она, — хотите, так убейте меня. Трупом больше, трупом меньше — какая вам разница?

Николя зарычал.

— Ты что думаешь: я душегуб?

— Я не думаю, я верно могу сказать.

— Ты полегче, полегче! — прохрипел он, и обхватил ее скрюченными пальцами за шею.

— Давай, злодей, давай, души меня! — воскликнула она. — Души, капитан! Так тебя называли? Ничего, на гильотине и за меня ответишь!

Руки Николя Бютена сами собой разжались; он побелел, как мертвец, и задрожал.

— Ох! — прошептал он. — Она все знает!

Потом он посмотрел на жену, все еще лежавшую без движения, словно труп, и тихо — так, что мизе Борель едва его расслышала — проговорил:

— А… она?..

Он смотрел умоляюще, в голосе слышалось рыдание. Злодей любил свою жену!

Он боялся не эшафота, а позора для той, которая согласилась идти с ним по жизни и считала до сих пор честным человеком.

Мизе Борель над ним сжалилась.

— Она не знает.

— Слава богу! — выдохнул Николя Бютен, и глаза его сверкнули.

Его обуял припадок жестокой радости.

— Пока не знает, — продолжала мизе Борель. — И в вашей власти, чтобы никогда, пожалуй, и не узнала.

— Как вы сказали?.. Как это может быть?.. Не узнает?

Этот человек, издавна славный храбростью и хладнокровием, был теперь подобен младенцу без разума и воли.

Мизе Борель взглянула на сестру.

— От обморока не умирают, — сказала она. — Пускай пока лежит: теперь поговорим о вас, да попусту болтать не станем, время не ждет.

— Не ждет? — повторил он, как эхо.

— Это же вы были капитаном черных грешников.

Николя хотел было возразить, но вдова смотрела на него так твердо и убежденно, что он отвел глаза.

— Вас теперь ищут, — продолжала мизе Борель, ставшая хозяйкой положения. — А когда власти кого ищут — рано или поздно всегда находят.

— Так что же мне делать?

— Бежать надо.

— Так я же тогда признаю вину.

— А что, хотите, чтобы вас тут прямо и взяли?

— У них доказательств нет.

Мизе Борель пожала плечами.

— А хотите, чтобы жена ваша умерла с горя, видя, как вас жандармы уводят?

Николя Бютен опять задрожал.

— Нет, нет, — проговорил он. — Нет… Что же делать?

— Слушать меня.

— Я слушаю.

— Да не только слушать, а и слушаться, — властно сказала вдова.

XIII

Николя сдался.

Власть над ним мизе Борель выражалась всем: голосом, движениями, взглядом.

— Я все сделаю, как вы хотите, — прошептал он.

— Так слушайте, — продолжала она. — В сообщниках ваших, положим, вы уверены: улики против вас не всплывут.

— Так и есть, — ответил он. — Улик нет никаких.

— Только ваши терзания вас рано ли, поздно ли выдадут, а я не хочу, чтобы муж моей сестры погиб на гильотине.

— Не говорите больше этого слова, — пробормотал он. — Не надо!

— Сестра про ваши дела догадывается, но точно ничего не знает, — продолжала мизе Борель. — Если успеете бежать, добраться до Марселя и сесть там на первый пароход — я ей тогда скажу, что вы так соскучились по прежнему ремеслу, что рассудок потеряли. Ей, конечно, горько придется — она же вас, бедняжка, любит. Да ведь всякое горе со временем проходит, а семье позора не будет.

— Так что же мне, по-вашему — уехать?

— Нынче же ночью. В четыре часа пройдет карета на низ. В полдень будете в Марселе. Деньги у вас должны быть…

— Нет у меня денег, — сказал Николя Бютен.

Он лгал: в кармане куртки у него лежали банкноты, выданные господином Феро.

Но этот человек без чести и совести, этот бандит и убийца — любил жену…

Он глядел на лежащую без чувств Алису и не решался оставить ее.

— Есть, — хладнокровно сказала мизе Борель.

— У меня?

— У вас.

— Откуда вы знаете?

— Какая разница? Знаю и всё.

Под жгучим взглядом вдовы Николя Бютен опять содрогнулся и отвел глаза.

А вдруг она знает, что он убил Рабурдена?

— Ну да, правда, есть немножко… — признался он. — Что потом?

— До Марселя, стало быть, доедете.

— Ну да, а там что?

— А там садитесь на пароход или хоть матросом наймитесь и поезжайте в Индию либо в Америку.

— А женушка моя бедная…

Николя бросился к мадам Бютен, все еще недвижной, как труп, и стал осыпать ее поцелуями.

Мизе Борель оттолкнула его.

— Нет уж, — сказала она. — Откроет глаза да вас увидит — этого не надо. Уходите теперь же.

— Но что она скажет, когда меня не найдет?

— Я дам ей ваше письмо.

— Письмо? Какое письмо?

— Да то, что я вам сейчас продиктую, а вы напишете.

И мизе Борель, которой он теперь повиновался, как ребенок, подтолкнула Бютена к столу, где лежала бумага и стояли чернила.

Николя плюхнулся на стул и взял перо.

Мизе Борель продиктовала:

"Дорогая женушка!

Я сильно стосковался по морю. Мы с тобой живем тихо и счастливо, только для меня это ад. Даже нет сил с тобой попрощаться. Я уезжаю.

Николя".

Он послушно все написал, но большая слеза капнула прямо на подпись и смыла ее.

— А теперь, — сказала мизе Борель, забрав письмо, — одевайтесь, собирайтесь поскорее и уезжайте.

* * *

И Николя Бютен послушался вдовы — только потому, что она несколько раз сказала про эшафот и пробудила в нем дикий страх.

К двум часам ночи мадам Бютен очнулась. Николя уже уехал. Старшая сестра помогла младшей подняться.

Та первым же делом спросила:

— А муж мой где?

— Муж твой с ума спятил, — ответила мизе Борель.

— Где же он все-таки?

— Встал, взял ружье и ушел.

— Вот так среди ночи?

— С час тому назад.

— Господи боже мой! Он же себя убьет!

— Да нет, — сказала мизе Борель. — Он пошел к Стрельцу кроликов травить.

— Слушай, а ты не врешь? — с сомнением спросила Алиса.