Капитан чёрных грешников - Террайль Пьер-Алексис де Понсон дю

— Сколько у тебя детей, Патриарх? — спросил он, когда они переступили порог во дворе.

— Два сына и дочь, господин советник.

— С тобой живут?

— Нет уже, разъехались.

— Вот как?

— Дочку я только что выдал замуж за одного столяра в Тур-д’Эг.

— А сыновья что?

— Они друг с другом не ладят, а Жозеф, младший, и со мной не ладит тоже.

— Понятно…

— Уехал, нанялся в работники ниже по Дюрансе, где-то у Кавайона.

— А старший?

— Старший женился. Арендовал с женой ферму в Ладюре.

— Давно?

— В прошлом году на Иванов день.

— Как же ты управляешься?

— У меня два работника да пастух. И жена у меня еще крепкая, хоть и старше меня. Варит обед на всех.

Господин Феро осмотрел хозяйство во дворе, как осматривал землю.

Все повозки были новые, в хлеву стояла другая пара быков, а работник-возничий запрягал прекрасную крестьянскую лошадь, огромную, как тяжеловоз.

"Так! — подумал господин Феро. — Четыре года назад эти люди бедствовали, а теперь вон как славно живут!"

Жена Патриарха встретила господина Феро приветливо, но, по-видимому, ничего не знала о необыкновенных отношениях между ним и ее мужем.

В доме все точно так же говорило о достатке.

— Пойдем посмотрим на твою семенную пшеницу, — сказал господин Феро.

Патриарх повел советника в амбар.

Амбар был полон зерна.

— Как! — воскликнул господин Феро. — Ты еще не продал урожай?

— Нет, сударь.

— Когда же у тебя срок платить за аренду?

Патриарх широко улыбнулся:

— А я за неё больше не плачу.

— Пошли посмотрим на твоё зерно

— В самом деле? Как же ты так устроился, чтоб ничего не платить?

— Выкупил я ферму, — бесхитростно ответил великан.

Господин Феро и бровью не повел.

— Правда, в рассрочку, — уточнил Патриарх.

Господин Феро опять ничего не ответил.

Он осмотрел зерно, нашел его вполне годным и сказал:

— Я возьму восемь мерок. Почем оно теперь?

— По шестьдесят франков, сударь.

— Дороговато! — заметил советник, который любил торговаться.

— За семенное зерно недорого, сударь. Оно ведь первосортное.

— Значит, беру восемь мерок, — повторил советник, — это будет 480 франков. Но за деньгами тебе придется приехать в Ла Пулардьер.

— А я как раз завтра буду в Мирабо, — сказал Патриарх. — Там мой шурин трактир держит, нам с ним надо кое-что утрясти.

— Так вот и зайдешь в Ла Пулардьер на обратном пути.

— Хорошо, сударь.

— В котором часу?

— На самом закате, если вы не против.

— Договорились, — сказал господин Феро.

И вышел из амбара.

* * *

Через час господин Феро сидел в своей тележке, нахлестывал грузную кобылу и думал про себя:

"Патриарх выкупил ферму, выдал замуж дочь, помог сыну, заново купил весь инвентарь: на те деньги, что я ему дал тогда, этого всего не сделаешь. Когда я к нему ехал — подозревал его, уезжаю с прочной уверенностью. Впрочем, человек он более простодушный, чем бывают обыкновенно злодеи. Для него я действительно больше уже не прокурор и не судья. Стало быть, бояться мне нечего".

Не переставая размышлять, господин Феро продолжил путь в Ла Пулардьер.

VII

В тот вечер мизе Борель и ее сестра мадам Бютен негромко толковали между собой на садовой скамейке у дверей своего домика — той самой, где их несколько дней назад видел советник Феро.

Настала темная теплая ночь, ни один ветерок не колыхал ветвей деревьев.

— Рабурден уже неделю, как уехал, — говорила мизе Борель, — а муж твой все никак в себя не придет.

— Да, правда, — ответила мадам Бютен, — все так и ходит хмурый.

— И чем же тот человек так его околдовал? — спросила старшая сестра.

Младшая подняла глаза к небу:

— Ох! Муж мой и сам человек странный. Чем больше мы с ним живем, тем я его меньше знаю и больше боюсь.

— А скажи, малышка, — продолжала мизе Борель, — ты говорила, мужу твоему кошмары снятся?

— Ой, да какие страшные…

— Про убийства, про кровь, про разбой…

— А еще про гильотину.

— Часто?

— Да почти что каждую ночь. Потом вдруг просыпается, а я всегда притворяюсь, будто сплю. Боюсь, как он поймет, что я все вижу и слышу, так сразу меня и убьет.

— Ой, бедняжка! — тихонько сказала мизе Борель. — Не досталось тебе хорошей доли.

— Да что же это значит, что мужу такое все снится? — спросила мадам Бютен. — Скажи, ты, верно, знаешь.

Мизе Борель вздохнула, но ничего не ответила.

— Да скажи уж, — опять попросила ее сестра.

— Ну да ладно, — как будто через силу ответила старшая. — Сказать тебе, что ли, что я думаю про это?

— Сказать, сказать…

— Муж твой, значит, был моряком.

— Ну да.

— А потом на берег списался.

— Ага, когда на мне женился. Уж я бы не потерпела, чтобы он все время в море уходил.

Мизе Борель покачала головой:

— А может, и не потому… Может, он там что-то натворил.

— Натворил! — в испуге вскрикнула мадам Бютен.

— Может, и убил кого.

— Да ты что!

— И этот Рабурден с ним тогда был заодно — вот потому он здесь так и хозяйничал.

— Ой, не надо, молчи! — в ужасе закричала младшая сестра.

— Я просто так думаю, — спокойно объяснила мизе Борель.

— А чего это Рабурден у нас тут торчал?

— Денег дожидался.

— А муж мой, думаешь…

Мизе Борель заговорила еще тише:

— Ох, сказала бы я тебе еще что-то, да только…

— Что такое?

— Ты не поверишь.

— Поверю, сестра, поверю!

— Так вот, — набравшись храбрости, стала рассказывать вдова, — можешь себе представить: накануне того дня, как уехал Рабурден, я слышала — все так и есть, как я думала.

— А что ты слышала?

— Ты уже спала, я тоже свет погасила, да не заснула: дюже душно было. Встала и подошла к окну подышать. И тут гляжу через жалюзи — по саду два человека идут, как две тени: Рабурден и муж твой. Рабурден говорит: "Что мне не уехать — сперва только деньги надо получить".

— А муж что?

— Завтра, говорит, получишь. А тот ему: "Вот получу да и уеду". Потом они прошли, и больше я ничего не слышала.

— Стой, молчи! — вдруг воскликнула мадам Бютен.

Она поспешно вскочила.

В саду послышались чьи-то шаги по гравию.

— Это муж, — тихо сказала Алиса.

Николя Бютен ушел с утра на охоту, сказал, что идет далеко и вернется поздно. С собой он взял только немного хлеба с сыром, и на весь день женщины остались одни.

Теперь он в самом деле возвращался домой.

Он шел медленно, склонив голову, как человек, погруженный в глубочайшие раздумья.

Мимо женщин он прошел бы, вовсе их не заметив, если бы мадам Бютен не вскочила и не побежала к нему навстречу.

— А, вы тут сидите! — сказал он мрачным, могильным голосом, как будто его внезапно разбудили от дурного сна.

— Мы тебя ужинать ждем, — сказала мадам Борель.

— Есть не хочу, — ответил он грубо.

— Ты же рано утром ушел?

— Ну и что?

— Целый день не ел…

— Я приятелей встретил, мы в трактире пообедали.

— Много настреляли? — спросила мизе Борель.

— Ничего, — ответил он грубо.

Он вошел в дом, швырнул ружье в угол, тяжело уселся на стул и вновь погрузился в раздумья.

А две женщины с немым испугом уставились на него…

VIII

Мало того, что ягдташ Николя Бютена был пуст, мало того, что, осмотрев ружье, можно было убедиться, что он ни разу не выстрелил — по бледному, изможденному лицу его, по запыленным башмакам и забрызганным грязью гетрам всякий бы сразу понял, что он очень далеко ходил и весь день ничего не ел.