Стальная империя Круппов. История легендарной оружейной династии - Уильям Манчестер

Прикованный к кровати, поддерживаемый подушками, Альфред пытался справиться с финансовым кризисом, погружаясь в переписку. Все свои письма и указания он теперь писал карандашом («чернила больше действуют мне на нервы»), и грифель бешено скакал по бумаге, оставляя на листе такие огромные каракули, что нередко одна страница не могла вместить и дюжины слов. Сыну он заявил: «Мы должны преодолеть серьезную неудачу, отразить мощный удар, предотвратить катастрофу». В прокуре он был уверен меньше. Он задается вопросом, куда обратиться – «слишком многие высокопоставленные лица не выносят меня», – и, не находя никакой опоры, пишет в отчаянии: «Не может быть и речи о том, чтобы замедлять работу, закрывать кузницы, работать вполсилы или половину времени, потому что это равнозначно омертвению и станет началом конца». За напыщенностью скрывалась Альфредова хитрость; подготовка новых крупповцев будет стоить дорого. Но что-то надо было уступить. Майер писал Гусу из Берлина: «Мы больше не делаем прибыли и находимся на пути к краху! Герр Крупп отказывается в это верить; он полагает, что приток новых талантов быстро обеспечит все, что он подразумевает под «порядком»! Я каждый день предостерегаю его от такого рода иллюзий, но все напрасно!» Альфред неохотно признал, что сокращение заработной платы неминуемо. «За исключением механических цехов по производству оружия, рабочие, как это имеет место в Англии, должны привыкнуть к положению, что их труд будет вознаграждаться щедро, когда делается большая прибыль, но на низком уровне, когда прибыль низка», – говорилось в изданном им декрете. Он утешал себя мыслью о том, что найдет умелые рабочие руки на других попавших в депрессию фабриках: «Постепенно объявятся уволенные рабочие с других предприятий (в том числе и бездельники). Однако лучшие из них по собственной воле примирятся с более низкой зарплатой».

Но было слишком поздно. Его кредиторы взахлеб требовали ревизии и инвентаризации имущества; пришлось разрешить Майеру привезти группу аудиторов. Их приговор лишил его присутствия духа. Оценка его имущества – завода, сырьевых материалов, незавершенной продукции – была беспощадно завышена. «После вчерашнего сообщения я сокрушен, – писал он на следующее утро. В бешенстве он нацарапал каракулями: – Мне нужно десять миллионов». Это была неверная оценка. На самом деле ему были нужны 30 миллионов – 17 500 000 долларов. Оставалось надеяться только на один источник помощи – на банкиров. Условия кредита никогда не были более жесткими, но в Берлине послушный долгу Майер обходил одного менялу за другим. «У Блайшредера нет ресурсов, чтобы предоставить займы на такую сумму, – сообщал он. – Дойчман также считает, что только группа Ротшильда сможет это сделать. Так или иначе, я бы лучше десять раз согласился иметь дело с Хансманом, чем с Блайшредером». Но как оказалось, никто из финансистов не был готов к тому, чтобы в одиночку взвалить на себя такое бремя. Нескольких удалось объединить в группу, которая и собрала наличные под надзором Прусского государственного банка «Зеехандлунг». Прежде чем Альфред мог дотронуться хотя бы до пфеннига из этой суммы, от него 4 апреля 1874 года потребовали подписать бумагу, которую он назвал «позорным документом». Вообще говоря, с ним обошлись щедро. «Зеехандлунг» просто сохранил за собой право назначить инспектора, и назначенным был его собственный человек – Карл Майер. Для Альфреда это не имело значения. Он считал 4 апреля черным днем, означавшим капитуляцию фирмы перед «еврейскими жуликами», несмотря на то что среди участников переговоров евреев не было.

Отсутствие у Круппа мудрости в этом деле заставляло его питать самые худшие подозрения в отношении других людей; он обвинял всех, за исключением самого себя, и его гнев в полной мере обрушился на преданную ему прокуру. В 1871 году он писал из Торквея, что фабрика обладает «здоровьем и силой пятидесятилетнего дуба». а своих директоров лишь просил: «Смотрите, чтобы защитить корни!» Теперь он говорил, что его предали. 22 августа, спустя почти пять месяцев после своей капитуляции, он писал в Англию Лонгедону: «С тех пор я не сплю. Все те, кто в полной мере пользовался моим доверием и дружбой, пренебрегли своим долгом действовать в соответствии с известными им принципами… Я в нескольких словах рассказываю тебе о том, какие печальные чувства охватывают меня… Я хочу отдохнуть». Отдых у него получился плохой, и еще меньше возможностей он дал прокуре. Поток бранных посланий обрушился на пятерых ее членов. Ошельмованный Эрнст Айххоф умер. Умер и Генрих Хаасс, так и не сумевший оправиться от позора того, что был представителем Круппа в Париже накануне войны 1870 года. Софус Гус начал терять интерес, а Рихард Айххоф был доведен герром шефом до такого бешенства, что отказывался разговаривать с ним, хотя и оставался менеджером литейного цеха. Когда к Альфреду обращался Майер, тот либо утверждал, что не помнит, что написал, либо язвительно отвечал: «Бухгалтерский баланс составлял не я». Грубый со своими помощниками, он завел странную дружбу с «черной Еленой», эксцентричной женщиной, которая жила одна на крутом склоне берега Рура в миле ниже по его течению. После полудня он заскакивал к ней и изливал все свои неприятности. Коллеги в открытую называли его старым брюзгой.

Он теперь осел в «Хюгеле». Металлический забор окружал огромное поместье, и по воскресеньям рабочие и члены их семей прижимались лицом к прутьям ограды, рассматривая стволы деревьев и журчащую чистую воду. Трещины были заделаны, фундаменты надежны; апартаменты кайзера готовы к приему гостя. Над ними был флагшток для императорского вымпела. На передней лужайке было еще десять флагштоков. На четырех должны были висеть личные вымпелы Круппа – над ними сейчас работали, а шесть других предназначались тем странам, которые он сочтет достойными такой чести. Чтобы избавить визитеров-монархов от унижения высаживаться из поездов на железнодорожной станции Эссена, Альфред разработал план строительства подъездной ветки к Хюгель-парку. (Как и все остальное на холме, эта частная ветка заняла больше времени, чем он предполагал; она не действовала до 1887 года, когда он умер. Однако в 1967 году она пережила последнего из Круппов.)

Отделанный камнем и сталью интерьер был пуст. Вспоминая свое детство в «Хюгеле», восьмидесятилетняя внучка Альфреда Барбара однажды в беседе с автором этих строк подвела итог единственным мрачным словом: «Холодно». Размеры, конечно, были имперскими. Холл с пятью огромными люстрами в длину равнялся почти половине футбольного поля, обеденный стол протянулся на шестьдесят футов. Замок был достаточно большим, чтобы служить домом для любого коронованного лица в Европе вместе со свитой. Действительно, приезжали фактически все, но как приманка для жены и сына старика он не годился. Берта в любом случае держалась бы от него подальше, но был шанс, что станет приезжать Фриц, и правда – парень однажды провел там каникулы с одноклассником Альфредом Керте. К сожалению, нравы домовладельца были просто отвратительными. Керте ни разу не видел хозяина. Вместо этого он находил приколотые к дверям записки с выговорами за свое поведение. Поскольку в них точно указывались конкретные подробности, он понял, что за ним непрерывно следит невидимый глаз. Как он вспоминал впоследствии, это наводило оторопь.