Золотой век - Евгений Игоревич Токтаев

— Почему?

— Потому что я в людях понимаю. Палемон — простак. Просто добродушный верзила.

Эврисфей горько усмехнулся.

— Простак… Ни одно застолье в городе не обходится, чтобы этого простака не восхваляли. Мужи как соберутся за столом, так первой здравицу провозглашают за Алкида. Сын Алкея он для них! И подвигами его похваляются, будто бы он за это им приплачивал. А женщины? Едва его завидят, так из платьев лезут.

— Так потому и любят, что простак. Свойский. Вот младшенький Алкмены, это да. Торчит в тени, а на басилея куда больше похож.

Эврисфей обиженно скривил губы. «Куда больше похож…» Тестюшка дорогой ни во что его, ванакта, не ставит. Никогда не ставил и никогда не будет. И ведь на здоровье не жалуется, зараза. Никак не помрёт.

— Ификл — сын Амфитриона, — буркнул ванакт, — это знают все, и никто никогда в том не усомнится. Фиванец здесь никаких прав не имеет.

— Он имеет влияние на брата, — наставительным тоном заявил геквет, — напрасно ты меня тогда не послушал. Вот его-то как раз опасаться стоит.

— Нет. Это слишком рискованно, — мотнул головой Эврисфей, — открыто я не трону его и пальцем.

— Яд? — пожал плечами Амфидамант.

— Все всё сразу поймут. Народ взбунтуется, и никакая стража не защитит меня от Палемона.

Амфидамант задумчиво пригладил бороду. Видно было, что он и сам в своём предложении не очень-то уверен.

— Ладно. С этим спешить не следует. Обмозгуем ещё. Хорошо бы их как-то разделить.

Он помолчал немного и добавил:

— У Пелопса выводок большой. На десяток алкидов хватит.

Эврисфей бросил на тестя взгляд исподлобья. Нарочно ведь злит.

— А ты не теряйся, — сказал Амфидамант, — он всего лишь лавагет. Его дело крушить черепа дубиной. А ты здесь власть! Ты правишь по закону, и все, от батраков на поле до предводителя воинов тебе подчиниться обязаны. А чтобы не зазнался наш не-пойми-чей-сын, в любых победах его ищи ты изъян. Его нельзя не обнаружить, если захотеть.

Эврисфей буркнул в ответ нечто неразборчивое.

— Ладно, — сказал Амфидамант, — пойдём. Встречать надо героя нашего.

* * *

Солнце нещадно жарило с раннего утра. Автолик, укрыв голову полой плаща и обливаясь потом, погрозил кулаком огненной колеснице Хавелиоса[98]. Та лениво, но неудержимо приближалась к зениту и ещё до того, как достигла его, ахеец, восседая на осле, въехал в Нижний город и почти сразу оказался в оживлённых торговых рядах.

Микенская агора, заставленная лавками с полотняными или соломенными навесами, запруженная телегами, щедро удобренная навозом, конечно, не могла соперничать с виденными Автоликом поистине огромными рынками в Пер-Рамсес или финикийских городах, но всё равно впечатляла.

Чего тут только не было! Микенские расписные амфоры соседствовали с афинскими. Одни продавали пустыми, а рядом стояли другие, заполненные финиками, миндалём, оливками, кориандром и шафраном. Масляные лампы и сотни амфор с маслом. Тюки с тканями. Мечи «чёрной бронзы»[99] с Крита и среди них пара железных клинков из Хайасы. Благовония. Духи, сделанные в Пилосе из терпентинной смолы, привезённой из Ханаана. Бусы из стекла, агата, сердолика, кварца, фаянса. Чёрное дерево из Куша. Слитки тирийского стекла. Лениво жующие сено козы. Суетливые, испуганно блеющие овцы. Невозмутимые волы с кольцами в ноздрях. Неповторимые ароматы. Какому-то ослу приспичило поорать. Дюжина местных псов это не одобрила, зашлась лаем.

Услышав собрата, ушастый «скакун» Автолика с чего-то решил, что хватит терпеть этого двуногого и, не дойдя два десятка шагов до ряда низких деревянных надолб, где скучала на привязи другая вьючная скотина, встал намертво. Автолик некоторое время пытался сдвинуть его с места, а потом просто махнул рукой и отправился гулять по рядам.

Он не желал ходить хвостом за Миухетти и вызвался ехать в Микены вперёд послов. Осмотреться.

— А скажи-ка, почтеннейший, чего желаешь получить за эту козу? — на очень неплохом ахейском вопрошал некий муж, по виду купец из Страны Пурпура, за которым раб нёс целую кипу рубах.

Владелец козы показал два пальца.

— Два? Чего два? Две меры? Ячменя что-ли?

— Ячменя четыре будет, а я тебе две «горсти» показываю.

— О горе мне! — возопил финикиец, — видно в немилости я у Благого Господина, раз насылает он на моём пути людей нечестных!

— Это почему нечестных? — возмутился владелец козы.

— Как почему? Ведомо мне, что у вас, аххиява, две «горсти»[100] дают за полновесный сикль Бабили или кедет Мицри, но этой тощей козе красная цена полсикля!

— Ну что ты, почтеннейший! Как можно за эту полную здоровья дщерь богоравной Амалфеи отдать полсикля? Две трети! Всех богов зову в свидетели, себе в убыток отдаю!

— Прости, уважаемый, а Амалфея, это кто?

— Коза это, — подсказал Автолик финикийцу, — бога одного вскормила, из младших, Зевса Диктейского.

— Кому и младший, а вот куреты говорят, что это самый заглавный бог и есть, — прокряхтел широкоплечий детина, грузивший на телегу туго набитые мешки.

— Ха, да много понимают твои куреты, — возразил ему возчик, — дикий народ и боги им под стать.

— Может и дикий, да ныне Ойней Калидонский только свистнул, как целая толпа героев сбежалась, а наш-то ванакт едва собрал войско на Капрея. И Палемон опять, говорят, отбрыкивался.

— Ну раз коза богоравная, то я, пожалуй, готов за такую отдать вот этот платок, — решился финикиец, — в Цидоне ткали, возьмёшь?

— Не, — возразил владелец козы, — рубаху нарядную давай. Вон ту.

— Как можно, уважаемый! Эта рубаха трёх коз стоит. Ну двух, если уж они богоравные. Платок бери. Смотри, какой! Жене подаришь, никого краше вокруг не будет.

Селянин, колеблясь, почесал бороду.

— Бери платок, — шепнул Автолик, — платок сикль стоит.

— Ладно, по рукам, — не слишком довольным тоном проскрипел владелец козы.

— По рукам, достойнейший, по рукам! — обрадовался финикиец тому, что удачно облапошил селянина.

Тот принял платок, мысленно хваля себя за то, что удачно впарил козу доверчивому чужеземцу. Дщерь богоравной Амалфеи, хе. Если по возрасту, то уж точно. Дотянет до вечера — уже хорошо.

— Смотри, Ктеат, — позвал он приятеля, показав платок, — настоящий сидонский

Тот прищурился, оценивая.

— У кого купил?

— Вон, у того простака из «пурпурных».

— Ха, дурень! Сам ты простак! Это же Астпил! Троянец он!

— Троянец? — опешил бывший владелец козы.

— Ну да! И платок троянский. Не знаешь разве, что все «сидонские» рубахи на самом деле ткут в Трое на Малой Дарданской? Эх ты, деревня…

Троянец Астпил, тем временем передал козу рабу и вновь принялся зазывать покупателей. Неподалёку торговца тканями перекрикивал его соотечественник, пытавшийся впарить какому-то зеваке «настоящее ожерелье менат из Чёрной Земли».

— … Для