Утешительная партия игры в петанк - Анна Гавальда

— Менее оживленное.

Ему вдруг очень захотелось поговорить с ней об Анук.

— За стол! — крикнула она, вставая.

Воспользовавшись тем, что она ушла в дом, спросил у Ясина:

— Скажи мне… а как называются дети сыча?

— Сычада! — улыбнулась Алис.

Ясин изменился в лице.

— Да, ладно тебе! Не знаешь, и Бог с ними! — уверил он его. Но не тут-то было.

— Я знаю, что детенышей птиц называют птенцами, но вот маленьких сычей…

— А детеныши верблюда? — наобум спросил Шарль, чтобы как-то утешить ребенка.

Широкая улыбка.

— Верблюжата.

Уф!

Хотя… Его «уф!» оказался преждевременным… Большую часть ужина мальчишка донимал его всякими котятами, крысятами, гусятами, телятами, орлятами, страусятами, буйволятами, ослятами, окунятами, бобрятами, воробьятами и жирафятами?

Она сидела по другую сторону стола и забавлялась very much,[182] глядя, как он добросовестно кивает головой.

Их было двенадцать в зеленой беседке. Все говорили хором. Хлеб и огурцы ходили по кругу, вспоминали праздник в школе.

Кто что выиграл, как сын училки сжульничал, сколько стаканов пропустил папаше Жале.

Старшие хотели ночевать на сеновале, малыши утверждали, что они тоже, мол, взрослые. Шарль одной рукой подливал Кейт, другой отталкивал чью-то морду, слюнявившую ему плечо, а Кейт ругалась: «For Christ's sake! Ради всего святого! Кончайте кормить собак со стола!», но никто не внимал ее словам, словно она говорила по-китайски. Она вздыхала и потихоньку совала кусочки паштета своему любимцу, Большому.

Когда дело дошло до десерта, зажгли факелы и свечи. Самюэль со своей бандой убрали со стола и пошли за оставшимися от праздника сладостями. Небольшая потасовка. Никто не хотел яблочного пирога некой мадам, потому что от этой мадам плохо пахло. Старшие, то и дело протирая рукавами дисплеи своих новехоньких мобильных, обсуждали, где лучше ловить рыбу, когда отелится какая корова и новую бой-девку из семейства Ганьу. Особа ходила в белом топе с черным кружком на месте левого соска и упредительной стрелочкой, указующей на грозное «Не тронь — получишь», и это была не пустая угроза.

Ясин громко рассуждал, как правильно: китенок или китеныш, Недра смотрела на пламя свечи, а Шарль — на Недру.

Ну просто де Латур[183] какой-то…

Девицы, которых подвозил Шарль, отправились искать, где «ловит мобильник», Алиса мастерила божьих коровок из воска и шариков черного перца, выковырянных из колбасы.

Иногда в их разговор врывались ветер, раскачивающий деревья, и крики подрастающих птенцов.

Шарль, собранный и внимательный, впитывал все, как губка.

Их дурачества, лица, смех.

Этот островок посреди ночи.

Хотел все запомнить.

Она придержала его за рукав, когда он собрался было встать:

— Сидите, пускай теперь ребятня поработает… Вы кофе будете?

Алис вызвалась его приготовить, Недра принесла сахар, остальные, взяв с собой факел, повели животных обратно на луг.

Это был очень веселый ужин в порхании бесчисленных эфемерид.

Они остались вдвоем.

Кейт взяла свой стакан, повернула стул и села спиной к свету. Шарль занял место Алис.

Хотел рассмотреть ее зверушек…

Потом вытянул ногу, достал из кармана сигареты и предложил ей.

— Какой кошмар, — чуть не взвизгнула она, — с радостью бы составила вам компанию, но я с таким трудом бросила…

— Послушайте, у меня осталось две сигареты, давайте выкурим наши самые-самые последние сигареты вместе, и дело с концом.

Кейт тревожно оглядывалась по сторонам.

— Где дети?

— Я их не вижу…

— Уф… Тогда давайте…

Сделала первую затяжку, закрыв глаза.

— Я уже и забыла…

Улыбнулись друг другу и принялись благоговейно травиться.

— Это все из-за Алис, — заявила она.

Опустила голову и снова заговорила совсем тихо:

— Я была на кухне. Дети давно спали. Курила сигарету за сигаретой и… пила в одиночку, как говорила мама Алексиса.

Она появилась хныча. У нее болел живот. В то время у нас у всех побаливал живот… Хотела, чтобы я взяла ее на руки, приласкала, утешила, — в общем все то, на что я уже была неспособна… Ей удалось-таки забраться ко мне на колени и пристроиться там.

По обыкновению, она сунула в рот большой палец, а я так и не могла придумать, как бы ее утешить и помочь ей уснуть… Я…

Вместо этого мы смотрели на огонь.

Прошло довольно много времени, и вдруг она спросила: Что значит «преждевременно»?

Раньше, чем положено, ответила я. Она снова замолчала, а потом добавила: И кто же будет о нас заботиться, если ты умрешь преждевременно?

Я наклонилась к ней и вспомнила, что оставила свои «Кравен» у нее на коленях.

А она только что научилась читать…

Что я могла ей на это ответить?

«Брось пачку в огонь».

Я увидела, как пачка скукожилась и исчезла, и расплакалась.

Мне на самом деле казалось, что я лишилась последней опоры… Много позже я отнесла ее в кровать и вернулась бегом. Почему бегом? Да чтобы порыться в золе!

Я и так-то была не в себе, и то, что я в один миг лишилась хоть какой-то подпитки, окончательно выбило меня из колеи… В тот момент я ненавидела этот дом, холодный, унылый, который и так уже отобрал у меня все. Пожалуй, у него было лишь одно достоинство: до ближайшей табачной лавки шесть километров и в шесть вечера она закрывается…

Потушила окурок о землю, положила его на стол и налила себе стакан воды.

Шарль молчал.

Впереди у них была целая ночь.

— Это дети моей сес… — ее голос дрогнул. — Простите… моей сестры и… Ох! — вздохнула она, проклиная себя, — вот почему я не хотела приглашать вас на ужин.

Он вздрогнул.

— Потому что, когда вы появились здесь с Лукой вчера вечером, за всеми этими пластырями, или, быть может, именно благодаря им, я заметила ваш взгляд…

— И что? — спросил он с беспокойством.

— И уже знала, что будет дальше… Знала, что мы поужинаем за этим столом, дети разбегутся, я останусь с вами наедине и расскажу вам то, чего никогда еще никому не рассказывала… Мне стыдно вам в этом признаться, мсье Незнакомец Шарль, но ведь я знала, что все это свалится на вас… Именно это я и имела в виду там, на седельном складе… Сюда нередко заходили разные люди, но вы первый цивилизованный человек, который рискнул добраться до курятника и, честно говоря… я уже не ждала вас…

Не слишком удачная попытка улыбнуться.

Черт побери, опять эта проблема со словами. Вечно они куда-то исчезали, как раз когда были особенно нужны. Пусть бы хоть скатерть была бумажной, он бы ей что-нибудь нарисовал. Линию схода или горизонта, перспективу или просто вопросительный знак, но вот найти слова… О, Господи… Что можно выразить словами?!

— А знаете, еще не поздно встать и уйти! — добавила она. Эта улыбка ей удалась.

— Так что, ваша сестра? — прошептал он.

— Моя сестра была… Ладно, слушайте, — оживилась она, — и плакать я буду сразу, так проще.

Оттянула рукав своего свитера, словно расправляла носовой платок.

— Мою сестру, мою единственную сестру, звали Эллен. Она была на пять лет меня старше, и она была… замечательной.

Красивая, веселая, добрая. Я говорю так не потому, что она моя сестра, а потому, что это правда. Она была моей подругой, единственной, но и гораздо больше, чем подругой… Она много занималась мной, когда мы были детьми. Писала мне письма когда я училась в интернате, и даже когда она вышла замуж, мы созванивались почти каждый день. Секунд на двадцать чаще всего, потому что нас вечно разделял океан или два континента, но секунд на двадцать обязательно.

Правда, мы были очень разные. Как в романах Джейн Остин… Старшая — разумная, младшая — чувствительная. Она моя Джейн и Элинор, само спокойствие, а я была неугомонная. Она хотела семьи, я — ездить по всему свету. Она ждала детей, я — визы. Она была благородной, я — амбициозной. Она выслушивала других, я — никогда… Как с вами сегодня вечером… И поскольку она была совершенством, то давала мне возможность им не быть… Она была нашей опорой, надежной опорой, и я могла катиться на все четыре стороны… С семьей все будет в порядке…

Она всегда меня поддерживала, ободряла, помогала, любила. У нас чудесные родители, но совершенно не от мира сего, и вырастила меня она.

Эллен…

Я очень давно не произносила ее имя…

Молчание.

— В те годы я была страшно циничной, но все же вынуждена была признать, что хэппи-энды случаются не только в романах викторианской эпохи… Она вышла замуж за парня, который был ее первой любовью, и не ошиблась… Пьер Равенн… Француз. Обалденный парень. Такой же доброжелательный, как она. Beau-frere значило для меня гораздо больше, чем brother—in—law.[184] Я очень любила его, и не потому, что так было положено по закону. Он был единственным ребенком в семье и очень из-за этого переживал. Кстати, он стал акушером… Да, вот такой он был человек. Знал, чего хочет… Я думаю, наше сегодняшнее застолье ему бы понравилось… Он говорил, что хочет семерых детей, и кто знает, может, и не шутил. Родился Самюэль… Я — его крестная… Потом Алис, Харриет. Я не так часто бывала у них, но меня всегда поражало то, как они жили… Вы читали Роальда Даля?[185]