Собрание сочинений в 3 томах. Том 3 - Валентин Овечкин

Но советую тебе от всей души — не торопись уходить из этого колхоза.

Я бы, конечно, мог тебе порекомендовать переехать в Курскую область. Ты все спрашиваешь про Мартынова — где он работает и как у него сейчас дела. Видишь ли, Мартынов, да и Долгушин, и Опенкин, как и все прочие персонажи моих очерков, списаны не точно с натуры, не с одного человека, это собирательные образы. И Троицкого района, как такового, в природе не существует. Имена людей, название района, колхозов вымышлены. Но людей, похожих на Мартынова, на Долгушина, Опенкина, я знаю немало, знаком с ними, встречаюсь, дружу. Я бы мог тебе указать их адреса, ты бы переехала туда и работала бы в хорошем колхозе или МТС в более спокойной обстановке. Но я думаю, что ты душевного удовлетворения от этого не получила бы. Тебе было бы потом совестно перед собою, что ты как бы ищешь хороших колхозов и убегаешь оттуда, где надо собственным трудом добиться улучшения жизни.

Ты скажешь, что твоих сил и прав не хватает, чтобы сделать какой-то переворот к лучшему в колхозе. Да, конечно, одна ты мало чего можешь сделать. В одиночку такую задачу не решить. Надо искать хороших людей, группировать вокруг себя единомышленников и единомышленниц, которым общественное так же дорого, как тебе. Кстати — ты комсомолка? Есть ли у вас в колхозе комсомольская организация? Что она делает? Почему ты ничего не пишешь в письмах о ваших комсомольцах? О райкоме комсомола?

Если думаешь еще ехать в Москву, чтобы, как раньше, через тов. Ковпака или других товарищей добиться рассмотрения в центральных органах твоих писем о состоянии дел в колхозе, — конечно, это твое намерение правильное. Но думается мне, что надо бы тебе побывать и у тов. Школьникова. Поговори с ним обстоятельно о положении дел в колхозе. Может быть, удастся вам вернуть Квасова. Поговори также и о том колхозе, откуда ты уехала. Если там все повернулось по-старому — конечно же этого терпеть нельзя!

…Если захочешь еще поделиться со мною своими мыслями, рассказать о своей жизни — пиши, не стесняйся.

Желаю тебе, Зина, всякого добра!

К. М. Симонову

2/I 1957

…Видишь ли, то, что я собирался написать, я уже написал. Эта штука лежит вот сейчас передо мною на столе. А что с нею делать — не знаю. Пожалуй, это даже не литература, не статья, а докладная записка по самым нетерпежным вопросам. Может быть, придется выступить с этим на пленуме Союза (на партгруппе), а печатать это вряд ли надо. Хотя я представляю себе, что при нормальных условиях это могло бы быть и напечатано, и ответ какой-то последовал бы, в виде тоже статьи или решения — как в свое время Ленин отвечал воронежскому профессору Дукельскому.

…Что еще сейчас буду писать — не знаю. На что-нибудь объемистое, вроде биографического романа, — рука не поднимается. Как-то сейчас не до беллетристики…

…Если имеешь интерес к очерковой деревенской литературе, прочти в № 4 «Сибирских огней» за 1956 год очерк Леонида Иванова «Сибирские встречи». Очень здорово, в смысле глубины. Какая же замечательная литература появляется в последнее время! Такая деловая, хозяйская…

А. И. Лозовскому

12/I 1957

На Кубани я работал с 1932 года. Был сначала заместителем председателя райколхозсоюза в Курганинском районе, затем там же заворготделом райкома партии, затем секретарем станичного парткома в Темиргоевской (которая входила тогда в Курганинский район). С 1934 года стал работать в газете «Молот». Эта газета была тогда краевой, большого Северо-Кавказского края, куда входила и Кубань. Работая в «Молоте», был на положении разъездного корреспондента-очеркиста, а жил в Армавире. Потом перешел в газету «Колхозная правда», тоже краевую. После разделения края, с 1937 года работал в газете «Армавирская коммуна», а после в «Большевике» (сейчас «Советская Кубань»), но оставался жить в Армавире, а затем переехал в станицу Родниковскую Курганинского района. Там я оставался жить и уйдя совсем из газеты на свободную литературную работу, там меня и война захватила, в конце сорок первого года ушел оттуда на фронт. Семья летом сорок второго года эвакуировалась оттуда в Грузию…

В бытность разъездным корреспондентом кубанских газет мне пришлось объездить почти всю Кубань. Но больше всего мне знаком Армавирский куст, «Новая линия», те станицы, где говорят почти так, как на Дону, ближе к русскому языку, не на испорченном украинском, как говорят в станицах, вышедших из Запорожья. Поэтому и разговорная речь в кубанских рассказах у меня не такая, как, скажем, в очерках Ставского или в «Железном потоке».

На кубанском материале у меня написаны все ранние, довоенные вещи. Все, что попадалось Вам в моих сборниках, помеченных довоенными годами, — это все из кубанских наблюдений. Трудно мне сейчас назвать прототипов персонажей этих вещей, прототипов много, не с одного человека писаны и «Прасковья Максимовна», и «Дед Ошибка», и герои «Гостей в Стукачах», от каждого встреченного интересного человека бралась какая то характерная черточка, все это обобщалось, типизировалось. Но больше всего, пожалуй, дала мне материала станица Родниковская. Из соревнования родниковских колхозов, которое я наблюдал в течение ряда лет (тогда в станице было четыре колхоза), и родились «Гости в Стукачах».

Мой незаконченный роман я уничтожил, никаких черновиков не осталось. Писал «под Шолохова», потому и обнаружил вдруг, что вещь слабая, подражательная, кончать ее не стоит. Бледное подобие «Поднятой целины» на кубанском материале (и годы были взяты примерно те же). Уничтожив рукопись романа, начал с маленьких вещей, стал вырабатывать в них свой голос, свой взгляд на жизнь, свое отношение к материалу.

О работе своей на Кубани я, конечно, мог бы Вам рассказать гораздо больше, чем написал, но это уже будет автобиографический роман, в рамки письма всего не втиснуть. Когда-нибудь, возможно, и засяду за такой роман, но сейчас мешают другие темы.

Л. Арагону

22/I 1957

Дорогой товарищ Арагон!

Сердечно благодарю Вас за Ваши статьи о моих книгах, за теплое к ним отношение.

Отдельно от этого письма… посылаю Вам только что вышедшую в издательстве «Советский писатель» мою книгу «Трудная весна». Помещенный в этой книге цикл очерков «Районные будни» — моя последняя работа. Эти очерки охватывают события в нашей деревне приблизительно за последние 4–5 лет. Прошу принять эту книгу в знак моей признательности и глубокого уважения к Вам.

Я люблю Ваше творчество писателя-коммуниста, борца. Желаю Вам здоровья, сил, хорошего рабочего настроения.

Вы знакомы с переводчиком моих книг Эдуардом Парейром? Если знакомы и встречаетесь с ним, прошу передать также и ему мой привет и благодарность за его труд. Если бы я знал его адрес, я бы послал ему тоже книгу.

Крепко жму Вашу руку, всякого Вам добра!

В. А. Кочетову

14/II 1957

…Те письма-отклики на мою статью, что мне показывали в редакции, содержат, по-моему, много важных вопросов, которые бы надо как-то суммировать, в виде сводки, что ли, и послать в ЦК…. Вопросы там государственного порядка. Просто как-то нехорошо на душе, когда думаешь, что эти письма, в которые люди вложили столько мыслей и горячего желания чем-то помочь нашему делу, лежат бездейственно в редакции…

Лю Биньяню

9/IV 1957

Знаешь ли ты, писали ли тебе, что в издательстве «Молодая гвардия» (Москва) выходит отдельной книжкой сборник твоих вещей — «Ветер весны» и «Что нового у нас в редакции», обе части? Я написал небольшое предисловие к книге. Выйдет, вероятно, скоро, числа 15 апреля сдают в набор. Возможно, приедешь на фестиваль и получишь авторские экземпляры. Кажется, мы опередим китайское издательство? Там твоя книга еще не издавалась?

С большой радостью прочитал в статье Чэнь Ляо («Женьминьжибао», 1 марта) упоминание о твоих вещах в очень крепких выражениях: «Произведения, остро рисующие тему величайшей политической борьбы современности, прозвучавшие как голос эпохи». Поздравляю, родной мой! Крепко обнимаю тебя! Как радостно, что теперь тебе гораздо легче будет печатать свои очерки и повести, — семафор открыт. Кажется, это уже не первое упоминание твоего имени в печати — в таком духе?

Ну, а мне легче никогда не будет, потому что с каждой новой вещью приходится копать все глубже и глубже… Грустные мысли приходят иногда мне в голову, дорогой Лю Биньянь. Порою кажется, что очерки мои (в том числе и «Трудная весна» с дневником Мартынова) начинают играть даже какую-то отрицательную роль. Отрицательную в том смысле, что успокаивают читателей. Читатель верит в силу печатного слова иногда даже как-то наивно, по-детски. Раз написано в книге, раз поднят писателем какой-то вопрос, значит, будет сделано, значит, все это осуществится в жизни, необходимые перемены произойдут. Ох, «написано» это еще далеко не «сделано»! И чтобы сделать — для этого писательских прав не хватает.