Итальянская новелла ХХ века - Васко Пратолини

— Я скоро приду, а ты пока погляди, что тут лежит на прилавках. Если хочешь, можешь поиграть с ребятами. — Навстречу им как раз бежала стайка ребятишек.

Он отошел на несколько шагов, спрятался за угол и стал наблюдать, что будет делать Эстерина. А она постояла неподвижно, потом села на камень, бессмысленно уставившись в небо.

— Смотрите-ка, Эстерина! — закричали первые из подбежавших ребят.

Они сгрудились вокруг нее и сразу засыпали девочку градом вопросов, на которые Эстерина неизменно отвечала: «Мама надела веревку на тату, тата ее поборол и надел веревку на маму».

— Мы поняли, поняли, — сказал самый старший, — Но она кричала, когда ее душили?

На это Эстерина не знала, что ответить. Ее воспоминания об убийстве сводились к одной фразе, а вопрос мальчика все до крайности усложнял.

— А как она упала? — задал вопрос другой паренек.

Эстерина этого не видела и снова промолчала; тогда третий мальчуган требовательно спросил:

— Ну, а рот она открыла?

Эстерина опять промолчала, и тут уж один из ребят не выдержал:

— Что же ты, спрашивается, видела?

Подошло несколько женщин, услышавших бог весть от кого об освобождении Эстерины.

— Значит, ты так ничего и не видела? — спросила одна из них.

— Ничего, ничего, ничего! — закричала Эстерина и залилась слезами.

— Какая она уродка! — сказал старший из ребят.

— Ты, Эстерина, — прошамкала беззубая женщина, — расскажи хоть, как тебе там было? — И показала на казарму…

— Так! — сквозь слезы выдавила из себя Эстерина.

Тут подоспел старшина карабинеров.

— Оставьте ее в покое. Разве это по-божески мучить девочку?

Круг расступился.

— Что вам от нее надо? — продолжал старшина. — Нет, нет, не вы, — крикнул он ребятишкам, которые стали недовольно расходиться, — Вы можете еще поиграть, если хотите. Эстерина одна, у нее никого нет. Придумайте какую-нибудь занятную игру. В салочки, жмурки, в четыре угла.

Он повернулся, чтобы показать углы, но насчитал только три. Потом заметил общественную уборную и сказал:

— Вот вам и четвертый угол, за которым можно спрятаться.

Он оставил растерянную Эстерину в окружении семи босоногих оборванцев. И все семеро ребят глядели на нее с неподдельной насмешкой и одновременно с подозрением.

— Вы уж смотрите не обижайте ее, — отойдя на несколько шагов, крикнул старшина.

Стоило Эстерине во время игры на минутку остаться в сторонке, она тут же начинала повторять: «Мама надела веревку на тату, тата ее поборол и надел веревку на маму». Как видно, страх навсегда запечатлел эту фразу в ее мозгу, и теперь девочка повторяла ее совершенно непроизвольно. Даже после того, как освободили Вито, признав, что он действовал в целях самозащиты, девочка не забыла фразы, которая спасла отца.

— Хватит, — говорил ей Вито и пытался объяснить: — Больше не нужно повторять. Твой тата свободен. Понимаешь, свободен.

Эстерина кивала головой, но едва она оставалась одна, как слова о маме и тате сами собой слетали с ее уст. И даже когда она молчала, эта фраза ясно читалась в дрожи ее губ, а если девочка нарочно крепче их сжимала, Вито все равно видел эти слова раз и навсегда запечатленными на ее нахмуренном лбу.

— Успокойся, — говорил он девочке. — Подумай о чем-нибудь другом.

И Вито, хоть был беден, всегда старался купить ей игрушку или конфетку. Девочка пыталась «думать о чем-нибудь другом», но вскоре ее мыслями снова завладевало прежнее видение, и с губ слетали привычные слова. Но теперь, когда отца уже незачем было спасать, они точно обвиняли его. Вито все чаще испытывал глухое раздражение против своей отупевшей дочки, из чьих уст, стоило ей пошевелить губами, одно за другим слетали слова, некогда спасшие его, но которые он не желал больше слышать.

И вот однажды он решил вызвать свою старуху-мать из ближнего селения. Старуха приехала и немедля испробовала все известные ей знахарские средства, способные излечить внучку. Она повесила матрац Эстерины сушиться на солнце, потом подмешала в мочу девочки руту и в лунную ночь выставила банку на улицу, а утром заставила девочку выпить эту смесь; сделала отвар из мальвы и желудей, добавив в него все зелья, какие употребляют знахарки. Девочке стало еще хуже, она никак не могла избавиться от своей навязчивой идеи. У старухи не осталось другого выхода, как взять девочку с собой в деревню, чтобы спасти Вито от кошмара.

Так Эстерина очутилась в бабушкином доме. Она спала теперь на большущей кровати, посередке между двумя незамужними тетками, Аньезе и Порциеллой. Вся ее одежда уместилась в узелке, который она крепко сжимала в руках. Но теперь эти вещи Эстерина носит не снимая. У теток нет времени сшить ей новую одежду, а ее старое платье превратилось в лохмотья. Когда все же приходится ее мыть, тетки ставят девочку в корыто одетой и, чтобы сэкономить мыло, моют сразу ее, рубашку и платье. А если девочка начинает хныкать, тетки мыльными руками отвешивают ей две звонкие пощечины. Потом сажают на плетеный стул обсыхать, рядом с псом Филиппо, который рычит и дергает цепь. Для девочки это единственные минуты отдыха. Правда, все уверяют ее, что она отдыхает и когда бабушка Мария бреет дедушку Колетте, а ей приходится сидеть рядом с тазиком на коленях и с зеркалом в руке. Она должна передать его дедушке, едва тот замычит, но всегда упускает этот миг, и дед ударом босой ноги напоминает Эстерине о ее обязанностях. «Будь проклят, кто тебя на свет произвел», — ругается старик. В сущности, его проклятие относятся не к Вито, а к господу, давшему ей жизнь. Но Колетте, который бреется, собираясь к мессе, это невдомек, да и чертыхается он просто с досады.

Но что же скажут всевышнему отец, мать и дочки, подойдя к алтарю тяжелым шагом крестьян, надевающих башмаки лишь по воскресеньям? Что они скажут о босоногой девочке, которую превратили в рабыню и сейчас оставили одну в огороде?

Бабушка Мария скажет, что у нее, ей-ей, не было времени подшить внучкины сандалии куском старой американской шины, тетки скажут, что больно она непослушная, а Колетте — что ей и положено остаться дома, пусть печь растопит: имеют же они право хоть в воскресенье поесть горячего. В остальные дни недели Колетте, поработав хорошенько в огороде, возвращается домой лишь вечером. С раннего утра он, словно циркач на проволоке, осторожно ходит по борозде, поднося растениям воду. При этом он нещадно их ругает за то, что они пьют, пьют и никак не насытятся.

— Воды, только и подавай им воды, — бормочет он, — Будь проклят, кто их на свет произвел.

Эта проклятая жажда заставляет летом всю семью беспрестанно доставать воду из колодца и носить ее в огород. И лишь когда заходит солнце, Колетте возвращается с последним пустым ведром на локте. Он так привык не топтать ростки, что ступает легко-легко, точно плывет по воздуху, и все же при этом даже тут боится наступить на какой-нибудь побег. Темнокожий, седой, дедушка Колетте похож на танцора-негра. Вечер он всегда встречает, сидя в старом кресле-качалке. Он насыпает табак в обрывок газеты и закуривает. Цигарка дымит, словно головешка, а дедушка Колетте кидает камни в собаку, которая, черт возьми, лает на каждый упавший лист. Даже с собакой Колетте не может говорить спокойно: очень скоро он теряет терпение, и у него вырывается неизменное: «Будь проклят, кто тебя на свет произвел!»

Мария весь день проводит в городе, откуда возвращается вконец усталая. Она продает, смотря по сезону, винные ягоды, либо тутовник и виноград, расхваливая их сладким голосом. Но когда она приходит домой, от спелых сладких плодов остаются лишь шипы усталости и злости, и она отводит душу в крике. А предлог накричать на дочерей либо на внучку всегда находится. Но в итоге виноватой всегда оказывается Эстерина. Бабушка не замечает работы Эстерины; да и мудрено было бы ее заметить. Всего лишь убрать стойло, перетаскать охапки хвороста к очагу, помочь дедушке в самых тяжелых работах, разжечь огонь, отнести серу и медный купорос на виноградник. А работу Аньезе и Порциеллы сразу видно. Если они моют или прядут шерсть, это сразу в глаза бросается, а если таскают воду из колодца, то сразу видно, что весь огород полит. Даже когда козел заболевает дизентерией и уж шерсти с него и клочка не получишь, все равно видно, как славно дочки за день потрудились. И в самом деле, они уже привязали козла веревкой за задние ноги к двум деревьям, помыли его, ввели в рану трубочку и дули до тех пор, пока бедный козел не перестал блеять, уставившись в небо помутневшими глазами. Так легче содрать с него шкуру, которая снимается разом, точно перчатка с руки.

Когда соседи говорят, что семейству Колетте здорово живется, они намекают на давние кражи со склада союзников в те дни, когда каждому удавалось унести ну хоть покрышку или дюжину банок сгущенного молока. С той поры у Колетте осталось несколько банок мясных и овощных консервов, но Эстерина рада была бы до них не дотрагиваться. Когда дедушка открывает очередную банку, девочка бежит с едой к воротам, словно карабинеры сквозь ветви миндальных и оливковых деревьев следят, что же ест это подозрительное семейство.