Зацепить 13-го - Хлоя Уолш

Сенсорные датчики, отреагировав на появление автомобиля, включили освещение во дворе, так что я хорошо видел двух золотистых ретриверов, несущихся по лужайке ко мне, и за ними — черного лабрадора, гораздо старше и медленнее.

— Извините, девочки, — крикнул я. При виде собак дрянное настроение исчезло. — Совсем не хотел вас будить.

Убрав ключи, я погладил Бонни и Плюшку — собак моей матери и подошел к пожилой лабрадорше.

Сьюки было почти пятнадцать лет, шерсть вокруг глаз, носа и на подбородке побелела. Сьюки утратила былую гибкость и передвигалась с трудом, но для меня она всегда будет щенком и навечно останется лучшим подарком трехлетнему мальчишке.

Сьюки уперлась лапами в мои руки, а потом завалилась мне на ноги и отчаянно завиляла хвостом.

— Здравствуй, мое чудо. — Я опустился на одно колено и обнял лабрадоршу. — Как моя лучшая девочка?

Она ответила мне слюнявыми поцелуями и попыталась протянуть артритную лапу.

Я обнял ее морду, почесал за ушами и уткнулся носом в ее нос.

— Я тоже соскучился.

Боже, как я любил эту собаку!

Она была моей малышкой.

Плевать я хотел на то, что парни говорили по этому поводу, и их грязные шуточки насчет ее имени.

Сьюки была моей девочкой, верной до самозабвения, за что я ее и любил.

Хорошо, что она не умела говорить, потому что знала обо мне много такого, чего больше не знал никто на планете. Я не мог спокойно смотреть в ее кроткие карие глаза, а от белой полоски на подбородке у меня щемило сердце.

Я не понимал, как люди могут издеваться над любыми животными, но в особенности над собаками.

Собаки слишком хороши для нас.

Люди не заслуживают любви и верности, которые дарят им собаки.

Я любил собак.

Я им доверял.

В том, как собака на тебя смотрит, есть что-то особенное, ей плевать, кто ты: знаменитый регбист или бомж.

Собакам важно лишь то, как ты к ним относишься, и если они решают, что ты их человек, у тебя появляется верный друг до конца собачьей жизни.

Сомневаюсь, что люди способны на такое сопереживание и преданность.

Бонни и Плюшка, оставленные без внимания, громко скулили, напрыгивали на меня и царапали спину.

Если бы не зверский холод и не жуткая боль во всем теле, я бы побегал с ними по лужайке, дав выход их энергии, но сейчас я едва держался на ногах и решил обойтись без игр.

Я неспешно почесал живот каждой из них, еще раз почесал Сьюки за ушами и пошел в дом.

Чемодан у задней двери был безошибочным знаком, что мама дома.

Но даже если б я и не увидел чемодана, о ее возвращении узнал бы по аромату говяжьего жаркого из кухни.

Мой желудок радостно заурчал. Я пошел за божественным запахом, миновал кладовку и вошел в кухню.

Мама стояла у плиты.

Спиной ко мне, в одном из брючных костюмов, в которых ходила на работу. Она убрала светлые волосы от лица, зацепив их изящной заколкой, и выглядела по-домашнему.

При виде ее у меня гора свалилась с плеч.

Мама работала в какой-то консалтинговой фирме модной одежды с офисом в Лондоне.

Она постоянно находилась в разъездах, и за три недели ее отсутствия я успел по ней соскучиться.

И только что понял, как сильно.

— Привет, мам, — пробормотал я, сообщая о своем появлении. — Как дела?

— Джонни! — Мама стремительно повернулась ко мне. В руке она держала деревянную ложку. — Ты дома, — улыбнулась она. Бросив ложку на стойку, она вытерла руки о фартук и подошла ко мне. — Дай тебя обнять.

Я рассчитывал на короткое объятие, но мама не выпускала меня целых тридцать секунд.

— Мам, — усмехнулся я, высвобождаясь из ее крепких рук. — Я тут. Расслабься.

— Я так по тебе скучала. — Она неохотно разжала руки, отошла и, как всегда, окинула меня странноватым материнским взглядом. — Боже, ты вырос еще на фут.

— За три недели? — удивился я.

— Не умничай, — нахмурилась она в ответ на мой сарказм.

— Не могу, я слишком умный. — Я чмокнул ее в щеку, затем взглянул на кастрюлю с жарким. — С голоду помираю.

— Ты вообще в эти дни ел?

— Конечно.

— Как следует?

— Всегда.

— Как школа?

— Школа есть школа.

Мама не спросила про регби. Она всегда спрашивала про школу, друзей, домашнее задание, проведенный день и, бог ты мой, про мои чувства.

Но никогда про регби.

Нельзя сказать, чтобы мама равнодушно относилась к моей страсти. Просто она всегда подчеркивала, что ее больше и в первую очередь интересуют другие стороны меня.

— А Джерард? — Мама неизменно называла Гибси по имени. — Как его успехи?

— Как всегда, — ответил я, положил себе порцию жаркого и понес к столу. — Па еще не вернулся из Дублина?

Мой отец был адвокатом, и весьма успешным. Бóльшую часть времени он курсировал между графством Корк и своим офисом в Дублине. Все зависело от очередного подзащитного и серьезности дела. Но как правило, чем крупнее преступление, тем больше разъездов.

Служебные обязанности родителей и их деловые графики означали, что я был предоставлен самому себе, когда они уезжали, и это мне до жути нравилось.

Пока мне не исполнилось четырнадцать, родители просили соседку Мору Рейлли жить у нас, но, как правило, она просто возила меня в школу и на тренировки. Я был вполне взрослым, чтобы оставаться одному, и вполне самодостаточным.

Мора и сейчас заглядывала к нам, когда мама уезжала, но по большей части для уборки дома и готовки еды впрок.

После стольких лет такого образа жизни, не говоря уже о безграничной свободе, я сомневался, что вынес бы присутствие родителей, будь они постоянно дома.

— Он вернется из Дублина лишь к середине марта, и это самое раннее, — ответила мама, подходя к столу. — Я заехала к нему в Дублин сегодня утром, и мы пообедали вместе, — сообщила она, усаживаясь напротив меня.

— Зачем было торопиться? — спросил я с полным ртом. — Могла бы остаться с ним на несколько дней.

— А как ты думаешь? — спросила мама, упираясь локтями в стол. — Потому что мне хотелось увидеть моего малыша.

Я выпучил глаза:

— Мам, я не малыш.

— Ты мой малыш, — возразила она. — И всегда будешь таким. Даже если вырастешь до семи футов, ты по-прежнему останешься моим маленьким Джонни.

Божечки!

Что сделаешь с такой женщиной?

Я покачал головой, отложил ложку, поднес тарелку ко рту и допил остатки подливы; поставил тарелку и удовлетворенно вздохнул.