Нулевая долгота - Валерий Рогов

— К сожалению, нет. Я ему ничего не сказала, а потом… потом… — уже запнулась она. Продолжала о другом: — У сына уже двое детей. Он тоже хочет узнать что-то об отце. Я ему рассказывала. Но… — она вздохнула.

— Простите, миссис Баррет, — извинился Ветлугин.

— Ни-че-го, — произнесла по слогам русское «ничего» миссис Баррет и грустно улыбнулась.

Гарольд и Кэтрин так и сидели в креслах, в темноте, уныло смотрели телевизор. Гарольд Баррет предложил отвезти Ветлугина в Сент-Хелиер.

— Я обязательно что-нибудь узнаю, — снова пообещал Ветлугин Элизабет.

— Я вам буду очень благодарна, — повторила она.

У Гарольда Баррета был «ленд-ровер». Он умело крутил по горной дороге и не произнес ни слова до самого Сент-Хелиера. Ветлугин предложил ему зайти в бар гостиницы и выпить по кружке пива. Но мистер Баррет отказался.

— Лучше не ищите его, — мрачно посоветовал он. — Поймите: другая жизнь, другая семья. Зачем воскрешать прошлое? Если бы он хотел, они давно бы были вместе. А она же до сих пор его любит.

И вдруг Ветлугина осенило. Вдруг элементарная мысль пронзила его, и он чуть ли не крикнул:

— А если и он?!

Гарольд Баррет отрицательно покачал головой, но потом в сомнении пожал плечами. Пробормотал о другом:

— Не понимаю я вас, русских.

Он протянул свою короткопалую лапу и сразу уехал.

Ветлугин пошел на набережную, к причалу, куда в июне сорок второго пришвартовался обшарпанный пароход под фашистской свастикой, до отказа набитый «рабочей силой с Востока». Русских и украинских парней гнали, как скот, через всю Европу, постегивая плетками. Вот здесь, думал Ветлугин, они оставили кровавые следы своих босых ног.

Он сел на скамейку. Вокруг шумело море. На черном небе сияли звезды, и большим белым кругом торчала за горами луна. Ее блеклого света хватало, чтобы видеть двигающиеся тени. Вот раздался отвратительный немецкий крик и посыпались хлесткие удары. Ветлугин вздрогнул, ощущая горячий резкий удар. Он инстинктивно обернулся: настолько реальным было ощущение. Но сзади — никого, тишина. Лишь в рыбацкой гавани тихо булькали волны о борта лодок.

Где границы времени? А память? Неужели вся в прошлом? Как во сне, Ветлугин вновь вернул далекие тени. Они шли по причалу бесшумно и покорно под ритмичный такт волн. Он смотрел на них бесстрастно. Это были призраки. Призраки узников фашистских концлагерей. Он их не пугался. Он впервые не пугался смерти. Он подумал: иногда человек становится выше смерти. Именно поэтому Пошатаев бежал из концлагеря. Свобода была жизнь. Жизнь всегда есть свобода. А человек всегда хочет жить!

Татушка-архивариус

Через два месяца, в конце мая, Виктор Ветлугин получил ответ на официальный запрос. Ответ был кратким: Георгий Михайлович Пошатаев, 1919 года рождения, умер 18 мая 1952 года. И все. Это было как нокаут. Ветлугин вертел серую бумажку в пол-листа с жирной чернильной печатью. В печати была правда: Пошатаев мертв. Чуда не произошло. Элизабет Баррет и Георгий Пошатаев в этой жизни уже не встретятся. Но как сообщить Элизабет эту жестокую правду? Да и в правде-то только один завершающий факт: смерть Георгия Пошатаева. Но что он делал семь лет с того дня, как покинул Джерси? Элизабет не сомневается в одном: в верности их любви. Так ли это? Но об этом серые пол-листка умалчивают, как и о всем другом, что было с ним в течение последних лет его жизни.

Нет, не мог Ветлугин с бесстрастным равнодушием отписать этот печальный факт Элизабет Баррет. Но что он мог сделать? Его коллеги с грустным пониманием говорили: ну что ты, действительно, мучаешься? А он мучился. Однако что же сделать? Как разузнать все о судьбе Пошатаева? Как доказать, что он до самой смерти верно любил «Лизоньку»? Ветлугин почти не сомневался в этом. По крайней мере, ему очень хотелось, чтобы так было.

В один из погожих июньских вечеров Ветлугин сел в машину и поехал бесцельно по Лондону. Почему-то его повлекло в Хай-гейт, на северную окраину города, в холмистый полудикий парк, где он любил гулять с сыном. Этот парк напоминал дачное Подмосковье. Наверное, потому, что там было много берез, а осенью много грибов, к которым англичане равнодушны.

Бродить по парку не хотелось. Ветлугин зашел в пивной бар «Джек Строус касл», возвышающийся над парком, и заказал себе кружку светлого холодного пива. Ему не захотелось оставаться в полутемном пустом баре, и он вышел в выложенный булыжником дворик, где под тентами стояли столики. Он сел за столик у барьера, откуда открывался вид на Лондон. Лондон был виден частями, закрытый зеленью парка. Ветлугин смотрел на далекую перспективу высоких зеленых холмов, в низинах между которыми уже зажглись желтые огни магистральных улиц. Он всегда удивлялся, что Лондон — холмистый и очень зеленый город.

На небе лежала розовая полоса, упиравшаяся в огромное облако, нависшее над самым дальним лондонским холмом. А там, за холмом, скрылось солнце, и оттуда струилось кровавое полыхание. И именно в этот момент, в тихом дворике бара «Джек Строус касл», при виде тревожного огненного заката, Ветлугин вспомнил о своем приятеле-друге Вадиме Татушкине.

Татушкин был архивариусом. Ветлугин ласково звал его Татушка-архивариус. «Татушкой» он стал еще в школе, с первых дней первого класса. Вадик был самым маленьким и самым слабеньким. Но выделяла его в классе прежде всего исключительная доброта: он делился со всеми и всем. Многие постоянно и подленько пользовались этой редкой отзывчивостью Вадика. А он просто не представлял, как это можно отказывать, когда тебя просят, когда ты можешь помочь, хоть и в ущерб себе. Но раз просят, значит, кому-то нужнее, думал Вадик. Витьке Ветлугину, признанному классному верховоду, часто приходилось пресекать крохоборческие порывы хитрых попрошаек, которые выманивали у врожденного добрячка Татушки все самое ценное. К третьему классу Витька Ветлугин все это прекратил, взяв Татушку под свою полную защиту. Вадик восторженно принимал покровительство самого Витьки «Ветлуги» и очень гордился особыми с ним отношениями.

После седьмого класса, когда в силу семейных обстоятельств Ветлугин уехал из Москвы к деду и бабке в небольшой рабочий городок на юге страны, они много — очень много — лет не виделись и ничего не знали друг о друге. Вновь они встретились, как ни странно, на газетной полосе. У Ветлугина там был опубликован комментарий, у Татушкина, «подвалом», — исторический очерк. Но сначала они не поверили, что это они и есть. Надо, конечно, было увидеть друг друга…

После окончания пединститута Татушкин по распределению оказался на Украине, преподавал историю в сельской школе. Он увлекся сбором устных рассказов о всяких «зеленых», «синих», серо-буро-малиновых бандах во времена гражданской войны. Так родился замысел книги «Палитра контрреволюции». Писал он книгу уже в Москве, куда вернулся, отработав положенный срок. В Москве он устроился на службу в архивное управление, чтобы иметь непосредственный доступ к нужным ему материалам. Профессия архивариуса пришлась ему по душе. В это-то время он и опубликовал свой очерк на страницах газеты, где работал Ветлугин.

…Когда они столкнулись в редакционном коридоре, то узнали друг друга сразу, несмотря на то что расстались в отрочестве. Казалось бы, они сильно изменились, но то внутреннее притяжение, как компас, оказалось безошибочным. «Татушка!» — воскликнул Ветлугин. «Ветлуга!» — воскликнул Татушкин. Они обнялись — большой и крепкий Ветлугин и маленький, щуплый Татушкин.

Вскоре, гордясь и смущаясь, он вручил Ветлугину свою книгу с надписью: «Моему школьному суверену от вечно преданного Татушки». С этого, пожалуй, момента и восстановились их приятельски-дружеские отношения, вроде бы неравноправные, вроде бы покровительственные со стороны Ветлугина, хотя, правда, сам Виктор никогда не ставил себя выше Вадима, никогда не считал себя ни «сувереном», ни «покровителем». Но в сути, конечно, все было именно так.

Татушкин и во взрослой жизни оказался таким же житейски беспомощным, беззащитным и бескорыстно-добрым, как и в детстве. Опять вокруг него кружили крохобористые людишки, которые спешили что-то брать в долг, особенно деньги, и тут же забывали. А Вадик не умел напоминать, требовать возврата. Неудачно у него сложилась и семейная жизнь: жена на каком-то этапе просто выставила его из двухкомнатной квартиры и отправила в марьино-рощинскую коммуналку к матери. Однако не разводилась: ей хотелось быть и замужем, и свободной. Она беззастенчиво выманивала у него чуть ли не все заработки будто бы на «достойное» воспитание дочери. Дочь же, очень на него похожую, такую же маленькую, слабенькую и наивную, как и он, воспитывала в бесконечном презрении к отцу…

И был Вадим Татушкин к сорока годам щуплым, облысевшим человечком, с поседевшей бородкой, скромно и незаботливо одетым, но с удивительно чистыми голубыми глазками, смотрящими на мир открыто, доверительно и с любопытством. И был он весь поглощен своими архивными розысками, своим кропотливым подвижническим трудом по раскрытию малоизвестных страниц отечественной истории.