Гуннора. Возлюбленная викинга - Юлия Крён

Гуннора задумалась о том, что случилось с Аудумлой, когда появился мир богов и людей. Может быть, она до сих пор лижет те глыбы льда? И если ее язык коснется Гунноры, то сможет ли она что-то почувствовать вновь? Отвращение, ужас, боль? «Нет, — подумала Гуннора. — Мне нельзя ничего чувствовать. Пусть для этого мне придется перерезать Аудумле горло».

Она высунула язык и принялась лакать воду, точно животное. Это насмешило Дювелину и Вивею, и девочки рассмеялись. Гуннору это обрадовало. Значит, они не разучились смеяться.

Лес поредел, лучи солнца грели кожу, и Гунноре стало не так одиноко. Вдалеке она разглядела каких-то людей. Вначале их фигурки казались маленькими, не больше букашек, но когда Гуннора догнала их, оказалось, что это два торговца, тащивших повозку на двух колесах. На повозке лежали мешки с солью и два бочонка вина.

— Куда вы идете? — спросила Гуннора.

— В соседнюю деревню. — Торговцы с подозрением уставились на нее. Неудивительно, ведь ее лицо было залито кровью.

— Возьмете нас с собой?

Гуннора достала нож, которым должна была убить Ричарда. Она совсем забыла, что он так и висел у нее на поясе, а значит, она могла воспользоваться этим оружием против Агнарра.

— Я подарю его вам, если вы разрешите идти с вами и накормите нас.

Мужчины кивнули, хотя их подозрения и не развеялись. Они дали девочкам вяленую конину, безвкусную, зато сытную, и бурдюк с пряным вином. Подкрепившись, они дошли до деревни. Там торговцы обменяли часть товара и отправились в следующее селение. Гуннора с сестрами увязались за ними. Она не знала, сколько стоит этот нож, но, как бы то ни было, торговцы готовы были взять ее с собой. После того как Гунноре удалось помыться, они даже смотреть на нее стали уже добрее, радуясь, что кто-то может скрасить их одиночество.

Через пару дней Гуннора узнала, что торговцев зовут Орн и Ньял. В молодости они торговали мыльным камнем и железом, стеклом и украшениями, побывали в Бирке, Хадебю, Каупанге. Гуннора знала эти селения, отец продавал там лошадей. Он так гордился своим товаром…

Она не спрашивала, направляются ли они в Руан и когда прибудут туда. Пока она не знала, куда идут Орн и Ньял, земля вокруг оставалась словно бы ничейной. А она сама была никем. Женщиной без чувств, без страха, без прошлого.

Но однажды ей в голову закралась мысль о том, что если они дойдут до хижины Замо, то можно будет остаться у Сейнфреды. Ну и что, что Замо такой тупой, а Гильда злая, главное, она сможет жить с сестрой. Даже ее улыбка не смутит Гуннору, пусть она и неискренна. Ложь — вот что Гунноре сейчас было нужно. Ложь о том, что не все так плохо. Ложь о том, что все будет хорошо.

Она никогда раньше так не скучала по младшей сестре, и эта тоска была болезненнее всех ран. Но как Гунноре ни было больно, она не сдавалась. Выпросив у Ньяла кусок ткани, она сшила себе новое платье, а старое, испачканное ее кровью и семенем Агнарра, оставила на обочине. Оглянувшись, она увидела, как ткань треплет ветер. На платье слетелись вороны, думая, что это убитый зверь.

«Но вам не утолить свой голод, — злорадно подумала Гуннора. — Вам не сожрать меня. И мне не нужна ложь, чтобы отогнать вас. Решимости достаточно».

До домика Сейнфреды они так и не дошли — Орн и Ньял опасались разбойников и потому старались держаться подальше от леса. Только однажды им все-таки пришлось идти через чащу, и Ньял воспользовался этой возможностью, чтобы поохотиться. Его оружием была изогнутая палка. Ее обработали так, что по краям она была острой и не только ранила мелких животных, но и возвращалась к бросавшему.

Гуннора удивилась этому диковинному орудию. «Значит, не всегда плохо, когда что-то возвращается к истокам. И кровь на этой палке означает, что сегодня мы наедимся досыта. Это кровь не из моих ран. Мои раны не будут кровоточить, я не умру от голода, я не сдамся. Я не спрячусь у Сейнфреды, а вернусь в Руан и попробую обрести там дом. Прощу Ричарда за то, что он сделал со мной. Буду надеяться на прощение его подданных».

Жареное мясо оказалось восхитительным на вкус, но на следующее утро Гуннору охватила тошнота.

А когда деревья, в тени которых Ньял поймал свою добычу, расступились, Гуннора увидела стены Руана.

От той ночи ничего не осталось, совсем ничего.

Альруна удовлетворилась бы и малым. В любви она была не королевой, а нищенкой, благодарной и за крохи барского внимания. Она никогда ничего не требовала, ни фраз «Я люблю тебя» или «Ты единственная», ни повторения той ночи. Когда-то Альруне было достаточно того, что Ричард обещал ей никого больше не любить. Теперь ей хватало воспоминаний, вызывавших страстную дрожь при виде Ричарда, когда тот заговорщически улыбался ей. И все было бы в порядке, если бы Ричард не спал с другими любовницами. Но сейчас их стало больше, чем раньше. Каждый вечер он звал к себе другую девушку — но не Альруну, и вскоре та уже не знала, что же на самом деле случилось той ночью, а что было лишь сном. Альруна не помнила, что именно она чувствовала, как выглядел Ричард, сколько она проспала в его объятиях.

Нет, от той ночи ничего не осталось, совсем ничего. А ведь должно было! По крайней мере в этом Альруна себя убеждала. Она отчаянно цеплялась за надежду, что их любовь не останется бесплодной.

Наступило полнолуние, а Альруна так и не расцвела кровью. Ребенок, может быть, она ждала ребенка…

Теперь был важен каждый день, каждый час. Альруна не решалась пошевелиться, едва отваживалась дышать. Ее сковал чудовищный страх перед тем, что она ощутит влажное тепло между ногами.

Чтобы отвлечься, она целыми днями ткала, представляя себе, во что оденет своего ребенка, как он будет выглядеть, как она его назовет. Решение пришло быстро — если родится мальчик, она назовет его Ричардом, другого имени для сына и быть не может. А если дочь — то Эмма, в честь его умершей жены.

Прошла неделя, и тревога сменилась жгучей радостью, а покорность судьбе — гордостью. Теперь Альруна не смирится с ролью сестры. Раз уж Ричард не желал брать ее в любовницы, то она хотя бы станет матерью его ребенка.

Еще через неделю Альруна проснулась среди ночи от боли внизу живота. Она знала, что это означает, но осталась лежать неподвижно — неподвижно, как камень, ведь камень не может кровоточить. Только к утру она пошла в уборную. Уже рассвело, и Альруна увидела кровь, почувствовала ее тепло, так не вязавшееся с холодом в ее душе.

Она облегчилась, чувствуя, как из нее выходит кровь, и с горечью подумала: «Почему столь прекрасной мечте суждено погибнуть в столь мерзком месте?»