Зажмурься покрепче - Джон Вердон

Через минуту он уже держал в руке трубку.

— Скарды?.. — недовольно переспросил Хардвик. — Ну да, фамилия всплыла в ходе поиска «Карналы».

Но ты вообще не охренел ли? Сегодня воскресенье, что за срочность?

Хардвик всегда стремился все усложнить для собеседника. Но были способы выйти из этой игры победителем. Одним из них было довести вульгарность до маразма.

— Срочность категории «отвечай или яйца отстрелю».

Пару секунд Хардвик как будто оценивал мощь этого безобразного образа, а затем он ответил:

— «Карнала» — та еще прачечная, фиг найдешь концы. Она принадлежит какой-то корпорации, а та другой корпорации, а та еще одной, зарегистрированной на Каймановых островах. Непонятно, что конкретно это за бизнес, но след ведет на Сардинию, где и проживают эти самые Скарды. И репутация у них, скажу я тебе, паршивая.

— Репутация?

— Ну, никто не сомневается, что они бандюки, но доказательств нет. Наши друзья из Интерпола говорят, что там ни одной судимости — свидетели каждый раз передумывали давать показания или исчезали.

— И этим Скардам принадлежит «Карнала»?

— Предположительно да. На их счет ничего не скажешь точно. Предположительно то, предположительно се. Документов никаких.

— Так чем занимается само агентство?

— А неизвестно. Нам не удалось накопать ни одного контрагента среди поставщиков ткани или розничных продавцов. Никто с ними не работал. Их логотип стоит на рекламе дорогущих женских шмоток, но нет никаких свидетельств, что эти шмотки где-то вообще продают.

— А представители агентства это как-нибудь комментируют?

— Да где ж мы их возьмем?

— Джек, но кто-то же размещает рекламу! Кто-то за нее платит…

— Все по е-мейлу.

— А откуда приходят е-мейлы?

— То с Кайманов, то с Сардинии.

— Но…

— Нелогично, да. Расследуем. Подключили Интерпол, итальянскую полицию, структуры с Каймановых островов — ждем новостей. Все непросто, потому что Скарды официально чисты, а пропавшие девицы официально не в розыске. Но даже будь они в розыске — их появление в рекламе «Карналы» само по себе ни о чем не говорит, потому что нет никаких документов, по которым выходит, что Скарды имеют к агентству отношение. Все на уровне слухов и домыслов. С юридической точки зрения мы бродим в тумане по минному полю. К тому же благодаря твоим прогнозам прокурор вогнал всех в жуткую панику, что надо срочно прикрывать задницу.

— В чем это проявляется?

— Да в том, что по минному полю бродит не пара саперов-профи, а хренова толпа людей, которые друг об друга спотыкаются.

— Все как ты любишь, Джек.

— Да пошел ты.

— То есть, сейчас неудачный момент, чтобы попросить тебя об одолжении?

— Типа чего? — спросил он внезапно спокойным голосом. Хардвик на все реагировал наоборот, как взбалмошный ребенок — об одолжении было лучше всего просить ровно в тот момент, когда казалось, что это менее всего уместно. Точно так же Хардвик реагировал на риск: ему казалось, что это положительный фактор при любом раскладе. Для большинства копов главным в работе были авторитет и соблюдение правил, а Хардвик был по-настоящему без башни. По большому счету, то, что он был до сих пор жив, было просто счастливой случайностью.

— Надо сыграть не по правилам, — произнес Гурни, впервые за последние двадцать четыре часа почувствовав, что нащупал твердую почву. Надо было раньше вспомнить про Хардвика. — Я бы даже сказал — надо проявить извилистость.

— О чем речь? — спросил Джек таким тоном, словно ему пообещали любимый десерт.

— Мне надо снять отпечатки с небольшого бокала и пробить их по базе ФБР.

— Дай угадаю: никто не должен знать зачем, ничто не должно отобразиться в документах, и след не должен привести к тебе.

— Примерно так.

— Где этот бокал?

— Могу тебе его передать у Абеляра, скажем, через десять минут.

— Гурни, ну ты феерический нахал.

Глава 47

Невозможная история

Вручив Хардвику бокал из-под абсента на тесной парковке у лавки Абеляра, Гурни вдруг подумал, что нужно ехать в Тэмбери. Все равно Абеляр был ровно на полпути туда, а на месте преступления могло обнаружиться еще что-нибудь важное. Кроме того, ему хотелось как следует занять свой ум, чтобы отвлечься от тревоги по поводу истории с Йикинстилом.

Он представил, как Мэриан высаживает розы, а Мельпомена роет грязь за сараем на участке Мюллера, и как бледная рука Кики Мюллер торчит из земли, напоминая мятую садовую перчатку. Представил безумного Карла, который вполне мог оказаться убийцей собственной жены. Разумеется, отрубленная голова как бы автоматически указывала на Флореса. Но ведь у Карла могло хватить находчивости, чтобы это предусмотреть…

Допустим, он узнал о романе Кики с Гектором и решил ее убить так же, как Гектор убил Джиллиан. Стройно, но маловероятно: это бы значило, что Карл одновременно был в достаточной ярости, чтобы убить жену, достаточно хладнокровен, чтобы подделать почерк Гектора, и достаточно глуп, чтобы закопать тело в собственном дворе. Гурни сталкивался и с более странными сочетаниями факторов, но сценарий все равно казался ему неубедительным. К тому же расследование такой версии отвлекло бы внимание от истории с девицами из Мэйплшейда.

Наверняка Кики убило что-то посерьезнее, чем гнев ревнивого мужа. Что-то связанное с загадкой Мэйплшейда. За этими размышлениями Гурни свернул с Хигглз-Роуд на Бэджер-Лейн и почувствовал себя куда более привычно. Не то, чтобы он был в превосходном настроении, но хотя бы он снова был детективом. И его хотя бы больше не тошнило.

У компостной кучи, отделявших развалюху-дом от развалюхи-сарая, виднелись два типа в татуировках, точь-в-точь клоны Кальвина Харлена, который собственной персоной стоял рядом. Все трое проводили машину Гурни мутным взглядом.

Подъезжая к участку Эштона, он надеялся увидеть Мэриан Элиот с расхитительницей гробниц Мельпоменой, но их нигде не было. Вокруг дома Мюллера тоже не наблюдалось признаков жизни.

Ступив на мощеную дорожку Эштона, Гурни в очередной раз поразился отчетливо английскому духу, царившему здесь, — неброская эксклюзивность в сочетании с недемонстративной роскошью. Он решил не идти сразу к дому, а сначала прогуляться до навеса, служившего входом на простиравшуюся за домом лужайку. Зеленый цвет еще преобладал, но кое-где в кронах деревьев уже виднелись желтые и красноватые мазки осени.

— Детектив Гурни?

Он повернулся к дому. У открытой двери стоял Эштон.

Гурни улыбнулся.

— Простите, что беспокою в воскресенье.

Эштон отзеркалил его улыбку.

— Полагаю, во время расследовании убийства между выходными и буднями нет разницы. У вас какие-нибудь новости?

— Вообще-то я просто хотел еще раз осмотреть территорию вокруг домика садовника.

— Еще раз?..

— Вы не возражаете?

— Что конкретно вас интересует?

— Надеюсь, пойму, когда увижу.

Тон Эштона был столь же выверен, как и его улыбка.

— Зовите меня, если чем-то могу помочь. Я буду с отцом у себя в библиотеке.

Любопытно, подумал Гурни. У одних дома «кабинет», а у других — «библиотека». А потом говорят, что у нас не классовое общество. Это пока речь не заходит о ком-нибудь, живущем в доме из котсуолдского камня и с отцом по имени Хобарт Эштон.

Гурни прошелся по лужайке к дальней ее части, и только там понял, что все это время не замечал удивительной погоды — стоял один из таких славных осенних дней, когда солнце будто бы светит через волшебную призму, меняя цвет листьев, а воздух был таким тихим, словно мир был соткан из покоя, захватывающего дух и наполняющего сердце счастьем.

Как и все минуты счастья в жизни Гурни, эта вышла очень короткой. Он пришел сюда, чтобы расследовать убийство, дотошно изучить каждую мелочь на месте преступления, восстановить последовательность ужасных событий.

Он направился к широкому каменному патио с кофейным столиком, где четыре месяца назад кто-то выстрелил в чашку Эштона из «Везерби» 257-го калибра. Интересно, где сейчас может быть Гектор Флорес? Он ведь может быть где угодно. Например, здесь, в лесу, наблюдать за домом, за Эштоном и его отцом. И — в эту самую секунду — за Гурни.

Он перевел взгляд на домик и стал вспоминать подробности убийства в день свадьбы. С места, где он теперь стоял, можно было разглядеть фасад и одну из боковых стен, а также часть леса, куда Флорес ходил, чтобы оставить мачете, где его нашли. В мае листва еще молодая, а значит, видимость была примерно такой же, как сейчас, когда листья опадают.

Гурни в очередной раз попытался представить, как латиноамериканец спортивного сложения выбирается из заднего окна домика, незамеченным бежит примерно стометровый кросс сквозь деревья и заросли, затем слегка присыпает брошенное мачете листьями и землей. А затем — что затем? Надевает на ноги какие-то пакеты? Или брызгает обувь химикатом, уничтожающим продолжение следа? Мог ли он с этого места отправиться дальше в глубь рощи, куда-то в сторону дороги? Чтобы потом, к примеру, встретиться с Кики Мюллер, которая, допустим, ждала его в машине и увезла прочь прежде, чем прибыла полиция? Или же она могла скрыть его у себя дома… где он ее убил и закопал? Но зачем, какая в этом могла быть выгода? Нет, это неправильный вопрос, потому что нет повода считать, что преступник исходил из соображений практической пользы. Возможно, им двигало чистое безумие, одержимость какой-нибудь вывихнутой фантазией. Но такой ход мысли никак не способствовал расследованию: если в действиях убийцы не было смысла, то не было смысла его пытаться угадать. А у Гурни было настойчивое ощущение, что, невзирая на привкус бреда, преступление было продуманным, выстроенным по какой-то внутренней логике.