Малышка Рок - Мопассан Де

Он стал бояться вечера, когда на землю ложится тень. Он еще не знал, почему его так пугают сумерки, но подсознательно опасался их, догадываясь, что с ними приходит ужас. Днем солнечно, днем не до страхов. Мы воочию видим предметы и существа, а потому встречаем лишь подлинные предметы и существа, которым незачем прятаться от света. А вот в ночи - казалось Ренарде, - в глухой, непроницаемой, как стены, ночи, пустой, нескончаемой, черной, беспредельной, в ночи, где тебя может коснуться нечто кошмарное, где блуждает и рыщет непостижимый ужас, таится неведомая, близкая, грозная опасность. Но какая?

Скоро он это узнал.

Однажды вечером, когда он, не в силах уснуть, допоздна засиделся в кресле, ему почудилось, будто оконные шторы заколыхались. Сердце его тревожно забилось, он замер; шторы не двигались; потом вдруг шевельнулись снова - во всяком случае, так ему показалось. Ренарде не осмеливался ни встать, ни вздохнуть, а ведь он был не трус - частенько дрался и только обрадовался бы, застигнув в доме воров.

Да и вправду ли шторы шелохнулись? - спрашивал он себя. - Может быть, глаза обманули его? Впрочем, это же такой пустяк! Ну, слегка колыхнулась ткань, ну, чуть дрогнули складки, словно их зарябило от ветерка... Ренарде сидел, вытянув шею, не отрывая глаз от окна; наконец, устыдясь своей трусости, вскочил, шагнул к окну, схватился за шторы и раздернул их на всю длину рук. Сперва он увидел только стекла, черные и блестящие, как кляксы. За ними, до незримого горизонта, простиралась огромная непроницаемая ночь. Он стоял перед лицом этой бескрайней тьмы и вдруг различил в ней далекий движущийся огонек. Он прижался лбом к стеклу, предполагая, что какой-нибудь браконьер ловит на Брендий раков: было уже за полночь, и свет мелькал в роще, у самой воды. Чтобы вглядеться получше, Ренарде щитком приставил руки к вискам; свет внезапно превратился в сияние, и мэр увидел малышку Рок на мху, голую и окровавленную.

Пронизанный ужасом, он отшатнулся, задел за кресло и упал навзничь. Пролежал в смятении несколько минут, потом сел и начал рассуждать. У него галлюцинация - и только; бродяга-полуночник шляется по берегу с фонарем, и вот, пожалуйста, - галлюцинация! К тому же стоит ли удивляться, что воспоминание об убийстве иногда воскрешает перед ним образ жертвы?

Он встал, выпил стакан воды, опять сел. Он думал: "Что делать, если это возобновится?" А он чувствовал, он был уверен: это возобновится. Окно уже манило, влекло, притягивало к себе его взгляд. Чтобы не смотреть туда, Ренарде повернул кресло, взял книгу, попробовал читать, но вскоре ему почудился какой-то шорох за спиной; он сделал резкое движение и, откинувшись так, чтобы кресло встало на одну ножку, описал вместе с ним полукруг. Шторы колыхались; да, на этот раз они колыхались - тут уж сомневаться не приходилось. Он вскочил, дернул их с такой силой, что сорвал заодно с карнизом, и жадно прильнул лицом к стеклу. Ничего! За окном был только мрак, и Ренарде перевел дух с ликованием человека, спасшегося из когтей смерти.

Он отошел и сел, но тут же ощутил желание еще раз взглянуть в окно. Теперь, когда шторы упали, оно зияло, как жуткая черная дыра, и словно звало в простор полей. Подавив опасное искушение, он разделся, погасил свет, лег и закрыл глаза.

Неподвижно вытянувшись на спине, он ждал сна. Вдруг, несмотря на сомкнутые веки, глаза его резнул яркий свет. Он открыл их, думая, что в доме пожар, но вокруг по-прежнему царила тьма. Ренарде приподнялся на локте, всматриваясь в окно: оно все так же неудержимо притягивало его. Он напряг зрение с такой силой, что различил звезды; потом встал, вытянул руки, пересек комнату, нащупал оконное стекло, прижался к нему лбом. Вдали, под деревьями, озаряя окружающую мглу, светилось, как фосфор, тело девочки!

Ренарде вскрикнул, забился в кровать, спрятал голову под подушку и пролежал так до утра.

Отныне жизнь его сделалась невыносимой. Он проводил дни в страхе перед ночью, и каждую ночь видение приходило снова. Всякий раз, заперев дверь, он пробовал бороться. Тщетно! Непреодолимая сила поднимала его и бросала к окну, словно для того, чтобы вызвать призрак, и призрак тут же появлялся. Сперва Ренарде видел место преступления и поверженное тело с раскинутыми руками и ногами. Потом покойница вставала и шла вперед мелкими шажками, как в тот день, после купанья. Она медленно приближалась, проходила газон, клумбу с увядшими цветами, взмывала в воздух, подплывала к окну. Она приближалась к нему, как в день преступления к иве, за которой притаился убийца. Отступая перед ней, Ренарде пятился к кровати и падал навзничь, зная, что покойница вошла, стоит за шторами, и они сейчас заколышутся. И он до света вперялся в них, ожидая, что жертва его вот-вот выйдет из своего укрытия. Но она не показывалась, она пряталась за тканью, и ткань иногда шевелилась. Впившись скрюченными пальцами в одеяло, Ренарде стискивал его, как когда-то горло малышки Рок. Несчастный прислушивался к бою часов, ловил в тишине стук маятника, неистовые удары собственного сердца и страдал, как не страдал еще никто на свете.

Избавление для него наступало, лишь когда на потолок ложилась светлая полоска, предвестница близкого дня. Ренарде наконец оставался один, совсем один, опять ложился и на несколько часов засыпал неровным лихорадочным сном, в котором его нередко тревожило то же страшное видение, что наяву.

В полдень он, совершенно разбитый, как после нечеловеческого переутомления, спускался к завтраку, но почти ничего не ел: его и тут не покидал страх перед той, кого ему вновь предстояло увидеть ночью.

Он вполне отдавал себе отчет в том, что это не привидение, что мертвые не возвращаются, что причина всех его мучений - больная душа, одержимая одной мыслью, одним неслабеющим воспоминанием: это она вызывает усопшую, пробуждает ее, приводит и являет его глазам, где навсегда запечатлен неизгладимый образ. Но он знал также, что ему нет исцеления, что ему не скрыться от собственной памяти, безжалостно преследующей его, и решил умереть, лишь бы не длить эту пытку.

Он стал обдумывать, как покончить с собой. Смерть должна быть простой, естественной, чтобы никто не заподозрил самоубийства: он дорожит своей репутацией и доставшимся от предков именем, а если пойдут разговоры, будто он наложил на себя руки, люди наверняка вспомнят о нераскрытом преступлении, непойманном убийце и обвинят его, Ренарде.

Ему пришла в голову странная мысль - дать себя раздавить дереву, у подножия которого он задушил малышку Рок. Он решил вырубить свою рощу и симулировать несчастный случай. Но бук не пожелал сломать ему хребет.

Ренарде вернулся домой в совершенном отчаянии, достал револьвер, но так и не смог застрелиться.

Пришло время обеда; он поел и вернулся к себе. Он не знал, что делать. Теперь, впервые отступив перед смертью, он считал себя трусом. Только что он был готов, тверд, полон решимости, владел собой и не колебался; сейчас ослабел и боялся смерти не меньше, чем покойницы.

Он шептал: "Нет, не смогу, не смогу!" - и с ужасом поглядывал то на стол, где лежало оружие, то на окно, закрытое шторами. К тому же ему казалось: стоит жизни его оборваться, как произойдет нечто ужасное. Но что именно? Что? Может быть, они встретятся? Ведь она подстерегает его, ждет, зовет; ей надо, в свею очередь, овладеть им, отомстить ему, погубить его затем она и является каждый вечер.

Он зарыдал, как ребенок, повторяя: "Не смогу, не смогу!" Потом упал на колени и забормотал: "Господи, господи!" - хотя по-прежнему не верил в бога. Он в самом деле не смел больше взглянуть ни на окно, у которого - он знал это - притаилось привидение, ни на стол, где поблескивал револьвер.

Наконец он встал и отчетливо произнес:

- Так дальше нельзя. Пора кончать.

От звука собственного голоса в безмолвии спальни по спине у него побежали мурашки, но, чувствуя, что палец его снова откажется нажать на спуск, он так ни на что и не решился, а лег в постель, укрылся с головой и стал думать.

Он должен найти способ обмануть и принудить себя умереть, изобрести уловку, которая исключит всякие колебания, оттяжки, сожаления. Он завидовал приговоренным к смерти: их ведут на эшафот под конвоем. Ах, если б он мог попросить кого-нибудь: "Пристрели меня!" Если б у него был надежный друг, чтобы излить ему душу, сознаться в преступлении и, веря, что он сохранит тайну, принять смерть от его руки! Но кого попросить о такой страшной услуге? Кого? Ренарде стал перебирать знакомых. Доктор? Нет, этот непременно проболтается. Вдруг его осенило. Он напишет следователю - они же приятели, пошлет ему донос на самого себя. В письме он расскажет все - как совершил преступление, мучился, жаждал умереть, колебался и как придумал способ укрепить свою ослабевшую волю. Он будет заклинать Пютуэна их старой дружбой уничтожить письмо, как только станет известно, что виновный сам наказал себя. На этого чиновника можно положиться" он человек верный, сдержанный, не бросающий слов на ветер, один из тех, чьею бескомпромиссной совестью движет, руководит, повелевает только разум.