Сегодня и вчера - Евгений Пермяк

Но… Но Бах кончился… И пень на Большой Чище снова увеличился в размерах… Он не оставит Петра Терентьевича. Он будет сниться ему.

Ну и пусть. Минует и это…

VIII

В тот день, когда Петр Терентьевич Бахрушин ездил с письмом из Америки в райком, к Стекольникову, не стало яснее, как следует отнестись к приезду Трофима. Принять ли написанное им за действительное или считать это уловкой, скрывающей какие-то иные цели? И эти «какие-то иные цели» предполагались Бахрушиным и секретарем райкома Стекольниковым главным образом потому, что Трофим обещал приехать не один, а в сопровождении Тейнера. И этот Тейнер, как видно было из письма, собирался описать встречу двух братьев.

Зачем? Разве тот и другой настолько известные лица, чтобы их частную встречу выносить на страницы газет?

У Бахрушина и Стекольникова было слишком мало данных, чтобы прийти к каким-то убеждающим их догадкам. Зато через два дня, когда Федор Петрович Стекольников сам приехал к Бахрушину, все стало гораздо понятнее, хотя и не проще.

Стекольников нашел Петра Терентьевича на «целине». Так называли теперь осушаемую Большую Чищу, числившуюся испокон веков в «бросовых землях».

— Не новости ли привез, Федор Петрович?

— Новости! — сказал вместо «здравствуй» Стекольников, протягивая Бахрушину руку.

— Так не тяни…

— Я и не тяну, а подыскиваю сухое место, где можно сесть.

Бахрушин, глянув на Федора Петровича, лукаво прищурился.

— Других подзадоривай, которые помоложе, а не меня. Я все равно хвалиться не стану. Пусть они хвалятся, — Бахрушин кивнул в сторону стрекочущих бульдозеров, на которых работали парни лет по двадцати. — Я ихнюю молодую удаль себе не приписываю. Только одно скажу — что на этом болоте теперь и кулик не напьется.

Петр Терентьевич повел Стекольникова по рыхлому сухому зеленому ковру, покрывающему до двух тысяч гектаров окаймленной лесом поляны, добрая четверть которой была уже распахана.

Сейчас снова следует напомнить о фронтовой дружбе Бахрушина и Стекольникова. Раненый Петр Терентьевич хотя и не дошел с Федором Петровичем до Эльбы, но не потерял его, вернувшись в Бахруши. Петр Терентьевич уговорил в жарких письмах молодого агронома Стекольникова поселиться в Бахрушах, обещая ему «неограниченную свободу опытов, не считаясь с затратами и риском». Стекольников вначале приехал в Бахруши один, а затем перевез из Пензы мать и наконец, женившись на молодой учительнице Наденьке Тощаковой, осел здесь.

Это было около пятнадцати лет тому назад. Заметного и энергичного агронома вскоре направили на партийную работу. И теперь, став секретарем райкома, Стекольников все еще не терял своего фронтового облика командира батальона. Он и сейчас, идя с Бахрушиным по «целине», будто осматривал не будущее колхозное поле, а новый боевой рубеж.

— Хороший плацдарм твои комсомольцы высвобождают, — похвалил он осушенную землю. — Только зачем же это все молчком?

— Во-первых, кричать пока не о чем и теперь… — принялся обстоятельно отвечать Бахрушин, — а во-вторых, бригаде коммунистического труда не хотелось подымать эту землю напоказ, как бы для личной славы. Есть в этом, конечно, тоже какая-то ненужная, показная скромность. Но все же скромность… И, в-третьих… в-третьих, прошу садиться. Смотри, какие славные кочечки, получше иных кресел. Садись, гостем будешь!

Стекольников, последовав примеру Петра Терентьевича, уселся против него на обсохшую, пружинистую кочку, затем вынул из кожаной походной офицерской сумки два белых листа и подал их Петру Терентьевичу:

— Это листы из сводки ТАСС. Сиречь Телеграфного агентства Советского Союза. Ясно?

— Пока ясно, — ответил Бахрушин, — не знаю, как дальше будет.

— Тогда поехали дальше. Наш советский корреспондент, находящийся в Нью-Йорке, сообщает… Сам читать будешь или я?

— Читай ты. Потом сам перечитаю. Секретно?

— Да нет, нет! В большой печати это, наверно, не появится… а в нашей газете мы, может быть, и опубликуем. Слушай.

Стекольников, пробежав глазами по строкам, предваряющим информацию корреспондента, принялся читать медленно и внятно:

— «…далее газета уделяет внимание поездке фермера из штата Нью-Йорк Трофима Т. Бахрушина в Советский Союз.

Трофим Т. Бахрушин, в прошлом русский крестьянин Пермской губернии, эмигрировал в тысяча девятьсот двадцатом году в Америку. Начав свой путь сезонным рабочим, Бахрушин скопил деньги и обзавелся фермой. Предприимчивый и старательный фермер за сорок лет сумел стать состоятельным человеком. А теперь, на склоне лет, Бахрушин решил побывать в своей деревне, где он родился, и возложить венки на дорогие могилы его отца и матери. Бахрушину стало известно из советских газет, что в родной деревне преуспевает его брат Петр Т. Бахрушин, награжденный недавно правительством высшим орденом страны за успехи по выведению новой породы молочного скота».

— Что ты скажешь на это, Петр Терентьевич? — спросил Стекольников.

— Да как будто все мотивировано и ясно… Не знаю, как дальше будет.

— Слушай дальше. Второе сообщение не столь мотивированное и ясное.

Стекольников снова принялся читать:

— «Газета находит, что встреча двух братьев — американского фермера и русского колхозника — может представить общественный интерес в деле упрочения дружбы двух великих стран, в деле обмена опытом… «Надо полагать, — заявляет довольно известный журналист Джон Тейнер, — что братья Бахрушины, не видевшись сорок лет, найдут о чем поговорить. Эта встреча хотя и будет происходить не на столь высоком уровне и не в столь известном населенном пункте мира, все же, — говорит далее Тейнер, — она может представить широкий интерес для американских и советских читателей. Поэтому я нахожу любопытным для себя сопровождать фермера мистера Трофима Т. Бахрушина в Советский Союз, чтобы наблюдать несколько необычную встречу двух братьев из разных миров».

— Все?

— Все, — ответил секретарь райкома.

— И никаких примечаний, ни сопроводилок — ничего?

— Да есть кое-что, но об этом потом. Вы лучше скажите, Петр Терентьевич, какое впечатление производит на вас прочитанное?

— Шут его знает, Федор Петрович… Не нахожу, что и сказать, — признался Бахрушин. — С одной стороны, будто все как на блюдечке… Состарился человек. Стосковался по родным местам. Решил под конец жизни съездить в родные места. Совесть как будто тоже не надо сбрасывать со счетов. Может, она мучит его… А если он в самом деле верующий, то и бога в ту же строку пиши. Хочет очиститься… Но это с одной стороны.

— А с другой?

— А с другой, Федор Петрович, опять-таки этот Тейнер-контейнер… Все-таки ехать из Нью-Йорка в Бахруши ради статейки в газете, мне думается, дороговато.

— Это верно, но ради книги, может быть, и стоит терять время и тратить доллары, — заметил Стекольников, будто помогая размышлять Петру Терентьевичу.

— Ради какой книги? — спросил тот. — О чем?

— Как о чем? Об успехах вашего колхоза. О начале развернутого строительства коммунизма. О прославлении нашего строя, — ответил с еле заметной усмешкой Стекольников.

Петр Терентьевич опустил голову. Неожиданно под ним треснула и накренилась кочка. Бахрушин, легонько выругавшись, пересел на другую кочку. Погладил поясницу и спросил:

— Ты так сам по себе думаешь, Федор Петрович, или советовался с кем?

— Советовался с одним тут товарищем и тебе рекомендую поговорить с ним.

— Как его звать?

— Здравый смысл, Петр Терентьевич. Здравый смысл.

— А не подведет он меня?

— Да что ты! Это же наш проверенный, боевой партийный товарищ.

— Оно конечно… — Бахрушин снова задумался.

Стекольников посмотрел на солнце, потом на часы. Бахрушин, заметив это, сказал:

— Значит, как бы сказать, Федор Петрович, время истекло и прием окончен?

— Ну зачем же ты так?.. Беседа наша еще и не начиналась. Сегодня вечерком запрягите свою Жимолость да часикам так к восьми приезжайте новый телевизор посмотреть. Как раз про Америку передача будет. Нам теперь такие передачи пропускать не следует…

— Само собой.

— Ну, коли так, жду. Вот и побеседуем.

Бахрушин, проводив Федора Петровича до машины, ожидавшей его у дороги, вернулся на прежнее место. Необходимо было собраться с мыслями.

IX

Перечитав еще раз оставленные листы из сводки ТАСС, Петр Терентьевич решил прибегнуть к нескольким домыслам.

Первый из них был самый радужный. Заключался он в том: Трофим, впадая в старческую набожность, в самом деле едет за отпущением грехов, а Джон Тейнер, вроде Джона Рида, написавшего хорошую книгу «Десять дней, которые потрясли мир», тоже напишет сущую правду про колхоз имени XXI съезда КПСС и будет этим способствовать лучшему пониманию американцами сущности советского строя вообще и колхозного распорядка в частности.