Тирза - Арнон Грюнберг

— Что — за что?

— За что ей поставили девятки? По каким предметам?

— Латынь. И по истории. А ты разве не знала? Тебе никто ничего не сказал? Совсем ничего?

Ее неосведомленность удивила его и даже слегка разозлила. Человек, который решил вернуться, пусть даже и на время, должен был для начала деликатно разузнать, что происходит в жизни дочерей и мужа. Значит, это все-таки был внезапный порыв — это ее возвращение, как и многое в ее жизни.

— А кто должен был мне рассказать? Иби? Я сто лет ее не слышала. Она никогда мне не звонит.

Он заметил, что она смотрит на его руку у рта. Он знал, что ее раздражал этот его нервный тик, и быстро убрал руку.

Она никогда не звонит. Его супруга пребывала в стойком убеждении, что это дети обязаны ей звонить. А не наоборот. Она была центром вселенной.

— Если я тебе не помешаю, — сказала она, — может быть, мы зайдем?

Они и в самом деле все еще неловко топтались в коридоре.

— Да, проходи, — пригласил он. — Я только что поставил ужин в духовку. То есть я хотел сказать… Он сейчас не в духовке, но он там был.

Она внимательно посмотрела на него. Она уже взялась за ручку чемодана, чтобы втащить его за собой в комнату, но снова отпустила ее и сказала:

— Конечно, я понимаю, что ты хотел сказать. Я точно знаю, что именно ты хотел сказать. Ты такой, да что там, ты такой, как всегда. В общем, ты совершенно не изменился.

Вот о чем не подумали христиане и все прочие верующие. Что встреча праведников в раю может превратиться в весьма неловкое мероприятие. Все эти вежливые разговорчики на небесах. Рукопожатия вместо того, чтобы обняться.

Он молча помог ей снять плащ, светло-голубой и незнакомый. Явно недешевый, это Хофмейстер сразу заметил. Она не любила дешевые вещи. Он осторожно повесил плащ на вешалку.

Он постепенно успокоился. У Хофмейстера все снова было под контролем. Так бывает в жизни. Люди исчезают. А иногда эти люди возвращаются, однажды вечером, в начале лета. Как раз в тот момент, когда засовываешь в духовку треску, но откуда же им было знать. И если в этот момент оглянуться назад, можно увидеть, как растворяются в воздухе все твои тщательно продуманные планы, как становятся видимыми призрачные догадки, всплывают на поверхность выводы, и куда ни глянь — миром правит стечение обстоятельств.

Теперь, когда он излучал уверенность и спокойствие, она вдруг замешкалась.

— Или ты не один? — спросила она. — У тебя кто-то есть?

Хофмейстер услышал, что из кухни вышла его младшая дочь. Так и есть, она подслушивала. Любопытство — признак развитого ума, но, когда в доме умный ребенок, родителям всегда нужно быть настороже. С умным ребенком никогда не знаешь, кто из вас за кем приглядывает. Тирза бросила на отца испепеляющий взгляд и пошла наверх по лестнице. Мимо своей матери, мимо голубого плаща своей матери, который ярким пятном висел на вешалке.

— Есть ли у меня кто-то? — переспросил Хофмейстер, после того как его дочь нарочито громко хлопнула дверью своей комнаты. Он даже засмеялся. — Ты спросила, есть ли у меня кто-нибудь? Нет, не так чтобы. Нет. Я живу тут с Тирзой. Она, разумеется, кто-то, но не в том смысле, в каком ты спросила.

Хофмейстер так и стоял, расплывшись в улыбке. Ему даже стало неловко, но он никак не мог перестать смеяться.

— Проходи, — сказал он наконец, когда приступ смеха все-таки прошел, и отправился впереди нее в гостиную.

Он остановился у дивана, но она не стала садиться. Она обернулась, как будто хотела для начала как следует тут оглядеться. Как будто это был совсем другой человек, как будто она впервые оказалась в комнате, где столько лет жила, проводила вечера с ним и с гостями, где она устраивала праздники, ставила колыбельки и манежи, где по полу ползали ее дочери, где она время от времени писала свои натюрморты.

— Здесь почти ничего не изменилось, — сказала она. — И ты тоже. Как я уже сказала. Ты вообще не изменился. Ты что, перекрасил стены?

— У нас новый книжный шкаф. Как видишь. И вон то кресло. Его выбрала Тирза. Так что кое-что все-таки изменилось.

Он нарочно проигнорировал ее вопрос. Если не слышишь вопрос, не ошибешься с ответом. Будучи хозяином дома, он не слышал большинство вопросов, которые ему задавали. Рассеянность выручала его годами.

Она не взглянула ни на кресло, выбранное Тирзой, ни на книжный шкаф. Она встала прямо перед Хофмейстером и начала изучать его с видом человека, нашедшего в музее картину, которую до этого встречал только на открытках и в каталогах, а теперь оказался перед оригиналом и пытался понять, почему этот шедевр не слишком ему нравится. Не то чтобы сильно, но что-то в нем не то.

— Ничего ты не перекрашивал, — сказала она через пару секунд. — Я вижу, стены выгорели. Ты плохо ухаживаешь за домом. А о нем надо заботиться не только снаружи, но и изнутри. Но зато о себе ты неплохо заботился.

Голос у нее был довольным, но одновременно и удивленным. А что она ожидала увидеть? Что он сопьется? Попадет в психушку? Дрожащие руки, вставную челюсть. Развалину с редкими минутами просветления. В эти минуты он не сможет найти лучшего занятия, кроме как перекрашивать стены, покрывать лаком полы и заменять трубы канализации?

То, что он прекрасно справился без нее, видимо, превзошло ее ожидания, но в то же время и разочаровало. Как отсутствие свежей краски на стенах.

Это было не просто случайное сходство между квартиросъемщиком и супругой Хофмейстера. Они всегда одновременно решали, что потолок требуется побелить, и синхронно обращали внимание на вещи, которые нуждались в замене. Они понятия не имели, сколько это может стоить. Они не представляли себе, сколько по нынешним временам берет в час маляр или сантехник. У них всегда была наготове жалоба или недовольство, а в случае супруги это недовольство время от времени прикидывалось любовью.

Она отступила на шаг назад.

— Рад меня видеть? — спросила она.

Этот вопрос его обескуражил. Этот вопрос сбил его с ног.

— Рад, — сказал Хофмейстер. И посмотрел на часы. — Да, я рад, но я готовлю ужин. Если бы я знал, что ты придешь, я приготовил бы больше. Ты могла бы позвонить. Номер у нас не изменился. Но мне… — Он замолчал, но не из-за нахлынувших чувств, а потому что ему надо было придумать, что сказать. —