Золотое дно. Книга 1 - Роман Солнцев

А когда перекрыли, а когда пять тысяч народу на берегах прокричало «Ура!..», махая шапками и флагами… вмиг стало ясно: не хватает бетона. И людей. Теперь-то их надо в четыре раза больше! А медлить нельзя: Зинтат — река бешеная… что весной-то будет — когда ледоход? Перекрыли Зинтат — словно коня подвесили копыта подковать, а гвоздей нет! И пошли по окрестным деревням собирать. Коняга повисит-повисит, ремни порвет… столбы выдернет…

Васильев бродил в толпе, вглядываясь в лица. Нечаянно задел кого-то с рюкзаком на спине, с оленьими рогами, торчащими из рюкзака, — они повернулись и ударили в скулу изогнутым кончиком — хорошо не в глаз…

— Слепой, что ли?! — выругался кто-то невидимый. Васильев помедлил, кивнул и сел рядом. «Он умеет доставать, — говорили о Васильеве. — Не в пример предыдущим начальникам, умеет убеждать. Накачивать. Строгать».

— Но я не насос… не рубанок… — бормотал про себя Альберт Алексеевич.

Рядом, возле висевшего на стене огнетушителя, пили водку из бумажных стаканчиков. Солдат, стоя, играл на гитаре, его девушка сидела на пузатом бауле, девчушка с куклой бегала от матери вокруг фибрового чемодана, хохоча во все горло, волокла куклу за ногу, а мать все хотела накормить дочку, очистила картофелину…

«Верят и помогают только тогда, когда ты демонстративно уверен, полон железа, как ящики в типографии, набитые разными буквами. А если вам душу человеческую открыть? Как вы отнесетесь? Кто не предаст меня? Титов?»

Титов — очень уверенный в себе человек, рослый, как и Васильев, но пошире в кости, сын золотоискателя и охотника, потомственный сибиряк, нравился Альберту Алексеевичу. Оглушительно, гулко смеется, громко говорит, яростно гневается. Но если рядом оказывается красивая женщина, совершенно глупеет: утирая мокрые губы, начинал рассказывать, как на медведя ходил с гвоздем. Врет, конечно. Молодой еще Александр Михайлович.

Он предложил осенью Васильеву стать соавтором его идеи. Он придумал такую новацию: чтобы весной ледовое поле не разбило стык плотины и дамбы, которой отгорожен новый котлован (это чтобы льдины не перемахнули под напором Зинтата с высоты на людей, на механизмы!), нужно насыпать в верхнем бьефе из негабаритов, из гранитных обломков КОСУ, прикрыв ею, как ладошкой, этот самый стык, наиболее уязвимое с точки зрения сопромата место. Он предложил Васильеву эту идею еще тогда, на банкете по случаю перекрытия. Новый начальник довольно раздраженно отказался. Александр Михайлович обиделся. Возможно, ему хотелось подружиться с Васильевым. А может быть, здесь раньше так и делалось, чтобы руководители строек могли при случае сказать, что тоже принимали непосредственное участие в разработке чисто гидротехнических идей. Титов знал, конечно, что Альберт Алексеевич — не гидростроитель, бывший инженер с механического завода, позже — партийный работник. Правда, участвовал в Средней Азии в строительстве ГЭС, но тамошняя ГЭС в сравнении с этой — уздечка на дохлого осла, как обмолвился однажды сам Альберт Алексеевич.

Но почему же Титов не встречает Васильева, как встречал пару раз в прежние приезды? Наверное, у «медвежатника» «медвежья болезнь», он в страхе и говорить с ним сейчас бессмысленно. «Ты сам должен придумать выход».

Васильев бешено глянул на бичей, пьющих рядом водку из горлышка (хоть бы захлебнулись, что ли!), и прошел в ресторан. Домой ехать смертельно не хотелось — пусть там ждут-пождут да уйдут. Дался им этот орден! А голод, между тем, поддел Васильева как на сучок.

Вступив в густой сигаретный дым, он долго стоял в дверях, щурясь и хмыкая, привыкая к дыму, гомону голосов, звону посуды. Наконец, углядел свободный столик в углу, возле рыжей пальмы в кадке.

Ждать пришлось долго, официантка старательно отворачивалась от посетителя — какой ей смысл обслуживать столик, если три стула еще не заняты? Наконец, показалась пестрая компания — впереди, визгливо смеясь, шел мокрогубый парнишка с бородкой, за ним — два человека постарше, лицо у одного обросло красным волосом в ладонь, другой был лыс, шапка в руке, узкоплеч, в очках. Эти двое пытались отстать от первого, улизнуть, но парень с бородкой строго указал им на стулья, и они сели.

Васильев холодно посмотрел на них. Он ждал заказа, закурил и сам. На синтетической молочной поверхности стола было начертано чернилами: Таня + Коля + Миша + Вовка + Серега + Миша…

Люди умели писать. Но смогут ли они дружить, когда беда?

(Зачеркнуто, но можно разобрать:.

Между рассказами, которые посвящены героям нашей летописи, я буду помещать время от времени краткие примеры человеческого письма. Чтобы вы, марсиане и сириусане, лучше представили колорит нашего времени…)

Жил там и я неподалёку, человек по фамилии Хрустов…

Нет, лучше в третьем лице: жил-был Лев Николаевич Хрустов по прозвищу Левка-баламут, а еще — Левка-мочало, Лев-профессор. Был тщедушный, но все-таки не лишенный физической силы, когда ходил — задумчиво сутулился, чтобы казаться внушительней, отрастил негустую русую бороденку, сквозь которую виднелись очертания подбородка и красные, вечно что-то жующие или говорящие губы. Нос торчал туфелькой, глаза сияли — круглые, как бы наивные, но ошибся бы тот, кто решил, что это недалекий парнишка. Да, да.

Знали его многие. Он тебе и стенгазету выпустит, и лекцию прочтет, хочешь — про исследователей Арктики, хочешь — про внешнюю политику Египта. А попробуй, обидь, задень — загипнотизирует словами, заговорит, затерзает.

(Далее синим зачеркнуто, но, если постараться, можно прочитать: Однажды напали на него хулиганы среди ночи — Левка захлопнул лицо ладонями и заверещал: «Отпустите честную девушку!» Расчет был верный: на Ю.С.Г. девушек катастрофически не хватает, девушки — существа святые, нападавшие были молокососы, лет семнадцати, они растерялись, потупились. Лева, вихляя бедрами, ушел. И в самом деле, черт разберет ночью, парень это или девушка, все ходят в свитерах, в кирзовых сапогах, а проверять, руками трогать неловко… Да и грива у Хрустова отросла до плеч… А бородки тогда еще не было…

Конечно, эту историю разукрасили, переврали, в Хрустова долго тыкали пальцем, но он только вызывающе смеялся. Такой парнишка.)

Вечером зимнего дня, когда из Москвы вернулся Васильев, и хрустовского звеньевого Климова за драку с Васькой-вампиром лишили премии (об этом станет известно утром), на вокзале, в черном просевшем доме, в той его половине, где буфет-ресторан, появился как раз он, Лева Хрустов с двумя странными спутниками..

— Давайте, давайте, садитесь, уважаемые граждане бичи, — говорил Хрустов им, занимая стул напротив некоего человека в дубленке, который одиноко сидел за пустым столом в ожидании заказа.

Позже Хрустов будет бить себя в обе скулы кулаками — не узнал начальника стройки Васильева! Он его привык видеть издали — гордо вскинувшим голову, иронично улыбающимся, при синем галстуке.

— Побеседуем, — продолжал, важничая, Хрустов. — Нуте-с. Это ничего, что я отвел вас не в кабинет, а сюда? Мы, следователи, иногда делаем так, для романтики. Итак, вы не отрицаете своей вины? Вы оставили без обеда наших плотников-бетонщиков? Нуте-с?

Бичи молчали. Рыжий моргал — его слепил свет. Очкастый, интеллигентного вида его товарищ был весь раскаяние, руки сложены на груди.

— Ай-яй-яй! — смеялся Хрустов, разваливаясь на стуле. — Думали, никто не увидит? «Он не увидит, не узнает, не оценит тоски твоей?» Ха-ха-а! А мы не дремлем.

Как можно было понять из дальнейшего сбивчивого разговора, и как несомненно понял и Васильев, бичи воспользовались текучкой кадров, тем, что рабочие плохо знают друг друга, — сели в бесплатный автобус, долго катались на нем по кругу, не могли решиться и, наконец, с группой строителей доехали до плотины, сделали вид, что замешкались в «бытовке», зеленом вагончике, оклеенном плакатами. Все — по рабочим местам, а они — по ящичкам. Забрали шарфы, свитер, бутерброды. Хрустов видел их издалека, когда они уходили, догнать не смог, выследил уже потом — в городе.

— А я смотрю — знакомая до слез борода! — смеялся, взвизгивая, Лева. — И очкарик с ним.

— Да, мы всегда вместе, — трагическим баритоном признался бородатый бомж. — Всегда-всегда.

— А зачем стекловату прихватили? В ней не согреешься. Она ж колется! В глаз может попасть. Ну, потом поговорим. Сначала я вас угощу. Раз уж вы такие красивые… один шарф вернули… Что кушать будем? — Хрустов взял в руки меню — замасленный лист бумаги, на котором под копирку были невнятно напечатаны блюда, и только по длине слов можно было догадываться, что имеется в виду — лангет или селедка… — Пить будете?

Бич в очках торжественно поправил грязный галстук.