В лесу было накурено - Валерий Зеленогорский

Они тихо радовались рядом с маститым композитором. Он был мил, доступен, поиграл на инструменте, попел с моими друзьями, плотоядно поглядывая на местную Клеопатру из районо, которая в принципе могла ему дать для своей кредитной истории. Муж ей тоже нравился, но дать человеку из телевизора — соблазн великий. Максим не решился, а она тоже не блядь же какая-то.

Так вот доцент на праздник не пришел, стушевался. Хотел прийти с письмом своего папы профессора к Исааку Осиповичу Дунаевскому, но письмо не нашел. А просто прийти счел неловким — зассал, в общем.

Стихами теперь никого не возьмешь! Прервалась связь времен…

Путешествие по горящей путевке

Сегодня, когда Украина вздыбилась и ее разрывают на части, я вспомнил благословенный 1973 год, когда по возвращении со службы в армии мне дали горящую путевку на турбазу в Закарпатье. Я приехал в маленький городок под Мукачево, где поселился в домике и стал готовиться в поход. Схема была такой: вы приезжаете на базу, два дня вас инструктируют, потом вы сдаете вещи, надеваете горные ботинки и прочий инвентарь и идете штурмовать свой Эверест. Группа у нас была чудная: женщины в возрасте 20–50 лет, я, демобилизованный воин, отставной летчик с четырнадцатилетним сыном и откинувшийся зэк из Архангельска, тоже, как ни странно, получивший путевку. На второй день была экскурсия по городу, где было две достопримечательности: хозяйственный магазин и Доска почета, где были выставлены фотографии почти всех жителей. Я плохо слушал старшего инструктора, и он обещал сгноить меня на перевале. Инструктор на турбазе — это бог, сильный, самый умный, Петрарка и Геракл в одном лице. Вечером пришла очередная группа из похода, и мы должны были ее встречать с цветами и улыбками. Напротив меня оказалась молодая женщина тридцати лет с измученным от походных страданий лицом. Я подарил ей букетик полевых цветов, и она мигнула мне, что сегодня вечером приглашает меня на банкет в свою палатку. Когда я пришел в их группу, они уже выпили ящик вина «Биле мицне» литрового исполнения. Моя женщина посадила меня рядом, как жениха, и я понял, что стал орудием мести ее инструктору, который пренебрегал ею в походе или не успел. Она налила мне кружку «Биле мицне», и я потерял сознание в ее палатке; она легла рядом и завыла дурным голосом. Я ее успокоил и стал искать близости. Близость не налаживалась, она была недоступной, я напрягался, но вход был закрыт.

Исповедь ее меня потрясла. Дожив до тридцати лет, она, не зная любви, вышла замуж за учителя труда, который две недели не мог ее дефлорировать. Однажды, рассвирепев, он ударил ее в сердцах, и все случилось. И с тех пор, для того чтобы она открылась, ей надо было дать по роже (по науке это называется вагинальный спазм).

Я встал перед дилеммой: дать или не дать ей в глаз? Моя мама воспитывала меня, что женщину нельзя ударить даже цветком, а тут?! Но она так просила, что пришлось уступить. На следующий день, сдав вещи, мы отправились в поход. Я сунул в носок десять рублей, понимая, что до цели дойдут не все.

На меня надели рюкзак с 40 бутылками «Биле мицне», и я пошел. Метров через пятьсот я предложил сброситься на автобус и передвигаться на механической тяге. Но народ рвался в горы. Когда женщина-врач из Казани упала в обморок, сделали привал, и я понял, что уже не встану, но мужская гордость победила, и я дошел до приюта, где упал замертво. Ночью к нам в приют пришли местные пастухи и покрыли желающих по-простому. Дефицит мужчин в группе был очевиден, поэтому использовали даже малолетнего сына летчика. Я не участвовал и начал роман с хорошей девочкой из Питера. Летчик и зэк уже на второй день имели гарем, остальные были на листе ожидания.

Через два дня мы пришли на благоустроенную базу под Мукачево, где был душ и чистые простыни. Утром на территорию базы приехали люди из съемочной группы фильма «Мария» и позвали желающих в массовку. Я пошел, и меня взяли на роль румынского солдата. Фильм был про империалистическую войну. Уже на площадке я не прошел кастинг и из актера превратился в зрителя съемочной площадки. Из звезд участие принимали Конкин, имевший шумный успех в фильме про Павла Корчагина, и Боря Хмельницкий. Это был первый съемочный день; они разбили тарелку, и вечером в ресторане «Беркут» был банкет. Я, как участник съемок, позвал свою девушку посмотреть на кино изнутри.

Группа быстро нажралась, Конкин орал, что его заебали папарацци, и мир грез до сих пор у меня вызывает отвращение.

Через несколько дней мы вышли к подножию горы Говерла (2,5 тыс. м над уровнем моря). Это был наш Эверест. Я шел в гору и пел песни Высоцкого из кинофильма «Вертикаль». Поднявшись на гору, я гордился собой, что сделал это. В самый высокий момент эйфории я увидел старушку, которая шла с другой стороны горы с двумя мешками. Я спросил ее, куда она идет. «Домой из магазина иду», — ответила она. Мой подвиг померк, а вечером местный мужик рассказал мне, что до войны на гору затаскивали буфет и пили.

Я получил значок «Турист СССР» и больше в горы ни ногой.

Увидеть Париж и…

Что такое Париж для русского человека? Это наше все. Мечтать о Париже было бессмысленно, но люди там бывали: Хемингуэй был, Маяковский был, директор фабрики, где я работал, была. Она, как делегат XXII съезда КПСС, в составе делегации нашей партии была приглашена на съезд братской французской компартии. Я жил с ней в одном подъезде и видел, как она оттуда приехала с пакетами «Тати» и прочими дарами капитализма. Через неделю она устраивала встречу с интеллигенцией нашего производства для обмена впечатлениями. Все замерли от предвкушения, я тоже хотел подробностей. На дворе был 1970 год, и я знал, что умру, не увидев Парижа. Она начала издалека, первая фраза была очень модной. «Париж — город контрастов и полутонов», — сказала она. Очень ярко описала заключительное заседание ФКП, особенно ей понравилось, что в финале пели «Интернационал», а с балконов в зал бросили тонну гвоздик на бедные головы французских коммунистов. Это была их политическая смерть, скоро они погрязли в ревизионизме и отошли на позиции еврокоммунизма. Люди наши стали задавать ей вопросы: Эйфелева башня, то да се. Главный художник по носкам с волнением и дрожью спросила про Лувр.

Наша директриса сказала, что это круто: Мона Лиза, Венера, Роден. Самое же яркое впечатление от Лувра, которое потрясло всю ее жизнь, было в следующем. Она встретила в Лувре директора Оршанского льнозавода Семенова, прибывшего туда по линии Министерства торговли. Много лет спустя, в 1991 году, в моей семье осталось 800$ США. Дело было под их Рождество, и я решил показать своей жене Париж, а уж потом умереть. Тур был недорогой, отель возле вокзала Сан-Лазар, полторы звезды, но это было не важно. Мы ходили пешком, ели багеты, и все было прекрасно. Пришло время посещения Лувра.

Моя жена приехала в Париж в норковой шубе, которую я купил ей на гастролях одного популярного артиста, условием которого была норковая шуба местной фабрики. Это была не шуба, а мечта. Она была до пола, на вате и весила килограммов 70. Но мечта висела на жене достойно и богато. Бояться за шубу было нечего, Брижит Бардо живет под Парижем, а мы туда не собирались, хотя в Версале были — не понравилось, как-то бедновато во дворце, мебели мало и как-то убого.

Незнание реальной парижской жизни привело к драме. В Лувре, оказывается, нет гардероба, а ходить по музею в шубе жарко. Я взял шубу на руки и шел с ней. Расстояния в Лувре ого-го. Жена моя — женщина высококультурная, знала, что смотреть, через час я уже хотел умереть: бросить шубу нельзя, идти нет сил, а до Леонардо идти и идти. Но в Лувре есть буфет, я склонил жену выпить слегка, она поддалась, мы выпили и не дошли до Венеры. От шубы я был не только без рук, но и без ног. Теперь я член фонда защиты дикой природы, и шуб мы не носим.

Кони привередливые

В начале девяностых, в период первоначального накопления капиталов, появились люди, которые захотели отмечать свои праздники с размахом. Модными стали праздники с танцами, цыганами, приглашенными знаменитостями. Хотелось быть рядом с людьми известными, чтобы потом в бане сказать друзьям: будет юбилей, приглашу Леву и Аллу — пусть попоют у нас и т. д. Этот диковинный новый быт быстро овладевал массами новых русских, армянских и прочих народов. В советские времена эта тема была актуальна на Кавказе и в среднеазиатских республиках. В России застолье было более скромным, и только номенклатура могла пригласить к себе в баню писателя почитать свои опусы возле бассейна.

Я работал тогда в связке с творчески одаренным художником и режиссером, делавшими первые шаги на ниве шоу-бизнеса. Потом они резко взлетели на этот Олимп и сегодня в большом авторитете. Самым активным был художник: стремительный, обаятельный, брал с места в карьер и пер так, что остановить его мог только поезд — и то если бы он стоял к нему спиной. Но спиной наш друг по понятиям никогда не стоял. Поэтому все поезда шли с ним в одном направлении.