В лесу было накурено - Валерий Зеленогорский

Приняв допинг в чайной воинской части в виде коржика с кефиром, я сказал себе: «Сейчас не время простых решений!» И начал проводить маркетинг по выживанию в условиях СА.

По рейтингу выживания должности располагались так:

1. жених дочери командира полка;

2. водитель командира дивизии;

3. повар, хлеборез и склады;

4. писарь в штабе;

5. армянин — житель Еревана;

6. истопник в библиотеке.

По первому пункту был облом, т. к. у командира полка не было дочери, а если бы и была, я бы не проходил по пятому пункту.

По второму — я не водил, у меня не было прав в прямом и переносном смысле.

Пункт 3: питание было исторически зоной ответственности мусульман. Я не мог с ними конкурировать, хотя у нас с ними было много общего (например обрезание), но этого было мало.

Пункт 4: я мог бы побороться, но вакансий не было, это была элита.

Пункт 5: армяне — жители Еревана служили дома, ночевали дома и не любили евреев. Их лозунг был простым: где есть армянин — еврею делать нечего. Я был полностью согласен не только с армянами, но и с другими народами, которые всегда указывали нам наше место, не давая самого места.

Пункт 6: за этот пункт я мог пободаться.

Во-первых, я любил читать; во-вторых, там тепло. Определив приоритеты, я стал пробиваться в духовно-отопительные сферы. Конкуренция была острой. С одной стороны, был мощный интеллектуал из Москвы, ныне издатель успешной газеты, с другой — милый татарин без духовных запросов, но усердный и благодарный. О себе говорить не могу, т. к. жажда жизни была огромной.

Библиотекой руководила жена замполита дивизии — женщина яркая, духовно богатая, выпускница педучилища в г. Камышине. По ее мнению, она была последним оплотом духовности со времен Киевской Руси. У нее была большая жопа и алебастровая грудь, повадки светской львицы и королевы гарнизонов, включая Потсдам и деревню под Будапештом. Она намекала, что в их доме на улице Затикяна очень много подлинных шедевров Караваджо, Боттичелли, Босха. Когда я, кивая, сказал, что-де в журнале «Огонек» очень хорошие иллюстрации, я тут же потерял место за свою дикость и бездуховность. Москвич продержался чуть больше, когда сказал ей, что Пастернак не является поэтом Серебряного века, и вылетел с кастинга прямо в саперную роту, где гнил до дембеля.

Победил татарин, как человек тонкий, чуткий и великолепный слушатель и без очков. Потерпев фиаско на ниве духовной, я занялся продвижением в штаб.

Свободных вакансий не было, но провидение было на моей стороне. Писарь продовольственной службы, обнаглев до края, нажрался чачи (местная водка), помочился сдуру на пост № 1 (знамя части). За это полагался трибунал, но его просто выперли с места. Я был водружен за стол, где и началась моя служба без страха и упрека.

Ковчег

Продолжая рассказ о службе в армии, я вспомнил историю, как я строил ящик. После счастливого сидения в штабе я захотел еще большего и договорился с начальником медслужбы о направлении в окружной госпиталь для обследования по двенадцати болезням, две из которых предполагали летальный исход.

Окружной госпиталь был одновременно мечтой для тех, кто устал, и невольничьим рынком для разных маленьких и больших начальников от медицины.

Прием и обследование в госпитале проходили так. Никто не спрашивал, что болит, все спрашивали, что умеешь делать. Зав. отделением общей хирургии взял меня печатать лекции по ГО, которые он читал санитаркам. Дни текли неспешно, после завтрака я ходил в кабинет зав. отделением и двумя пальцами печатал херню по ГО. Срок пребывания в отделении был ограничен — всего 21 день, а привычка жить хорошо развращает. Я стал изучать вопросы других отделений.

Отделения инфекций и туберкулеза были отвергнуты сразу, а вот ухо-горло-нос — это было реально. Проведя предварительную беседу с заведующим, я получил добро и стал готовиться к работе на предмет политпросвещения. В новом отделении было хорошо, но случай изменил все. Одна аспирантка готовила диссертацию по гаймориту; я вошел в опытную группу по изучению проблемы носоглотки. Она была неталантлива, но упорна. До тех пор, пока она изучала вопрос в теории, я был ею доволен, но переход к практическим опытам на людях потряс меня.

Когда девушка, без тени сомнения взяв долото и деревянный молоток, стала рубить в моем носу перегородку, я понял, что доктор Менгеле в Дахау — ребенок против нашей мастерицы. Когда она назначила повторную рубку для чистоты эксперимента, я, срочно выздоровев, вернулся в часть, где меня уже не ждали, место было занято, и я пошел в саперную роту, где и продолжал служить.

После всей лафы в штабе и госпитале я стал рядовым солдатом без привилегий. Заступив на тумбочку в первый день по приезде, я сошел с нее через месяц. Я спал стоя, чистил полковой туалет два раза в день и делал все, что надо и не надо. Принимал я это как иллюстрацию к закону о сохранении энергии.

Демократию я любил с детства, и она не подвела меня. Объявили выборы в очередной Верховный Совет, и понял я, что буду политтехнологом. Блок коммунистов и беспартийных всегда набирал свои проценты, но антураж и агитация стали для меня спасением. С красной тряпкой я разобрался быстро, ее было везде до хера, а вот текст Конституции на русском языке был дефицитом. Но библиотека ЦК Компартии Армении лишилась своего экземпляра с моей помощью навсегда. Уголок агитатора, сделанный мной в казарме, был лучшим в полку. Потом много лет спустя я участвовал во всех выборах — начиная от Дем. выбора до последних выборов мэра г. Лыткарино. Мои кандидаты всегда проигрывают, но те первые выборы я выиграл с большим отрывом.

После выборов я получил приглашение поехать на целину в составе воинского контингента.

Меня забрали в столицу, где я приступил к строительству хлебного ящика для работы на полях Ставропольского края и Казахстана.

Опыта строительства подобных объектов у меня не было, но, как говорится, глаза боятся, а руки делают. Ящик я строил на хоздворе, там я и жил. По мере строительства ящика я переехал в него, где днем его строил, а ночью в нем спал. Объемы и масштабы строительства росли, и мне дали в помощь молодого солдата Ишханова, маленького, щуплого и голодного. Он рассказывал, что он по образованию радиоинженер, но когда звонил нам прапорщик, он отвечал, клал трубку на рычаг и шел меня звать. Видимо, в его вузе не было практических занятий. Он тоже спал со мной в ящике, так мы и кантовались. Ящик получился на загляденье, но не входил ни в один автомобиль и весил без хлеба столько, что грузили его в вагон ж/д краном.

Прибыв в г. Изобильный, мы расположились в школе-интернате, где начались каникулы. Мой прапорщик стал окучивать шеф-повара, а мне досталась поломойка. Я носил наложнице прапорщика домой продукты, она дарила ему благосклонность. В душевой нашей столовой я закрывался после отбоя с поломойкой и любил ее как умел. Но однажды, напившись, мой хозяин пришел в неурочный час и стал ломиться в душевую, подозревая меня в посягательстве на свою сдобную Райку. Я не открыл, утром он сказал, чтобы я пошел на хуй, т. к. он мне не может доверять сохранность продуктов и точность подсчетов. Мы оба знали, в чем суть разногласий, но это мне уже было по барабану. Я стал свободен и делал в штабе только черную работу. На дворе был 73-й год, на Ближнем Востоке был очередной кризис, и как-то ночью начальник штаба устроил подъем и рассказал нам, что мы срочно грузимся и имитируем движение эшелонов в южном направлении; далее грузимся в самолеты и вылетаем тремя группами в Киншасу, Замбези и Намибию, двигаемся скрытно на Голанские высоты. Вся эта речь была обращена ко мне, единственному представителю еврейской пятой колонны. Я срочно осудил израильскую военщину, он успокоился и пошел спать. Закончив уборку урожая в Казахстане, я ушел на дембель без знаков отличия.

Девушка, которая…

Девушка моей мечты нажралась в самолете как свинья. Мотивы для этого были железобетонные.

Вид блюющей женщины много лет назад сослужил мне плохую службу. Я учился в скромном вузе и на дипломную практику поехал не в Москву или Питер, а в маленький город на западе Белоруссии, известный тем, что в 1939 г. советские и германские войска проводили совместный парад по случаю раздела Польши. Городок был симпатичным; два ресторана, один из которых был славен женским оркестром, где тетки лет пятидесяти жарили музыку для командированных. Второй был элитным: там столовались иностранные рабочие из Италии. Они монтировали оборудование флагмана легкой индустрии на местном трикотажном комбинате, где я проходил практику. Они монтировали и окучивали местных телок на предмет «дольче вита». Простые итальянские мужчины из Пармы наводили сексуальный террор на всю округу, включая Брест, пограничный город, уже знающий, что почем. Эти дети Муссолини и Челентано жили в СССР как римские патриции. Днем работали руками, а вечером пили кьянти и граппу, жарили местных, как в фильмах Тинто Брасса.