В лесу было накурено - Валерий Зеленогорский

Мы причалили возле огромного здания, горящего огнем, как Большой театр: это был шикарный публичный дом в стиле арт-деко. Нам устроили кастинг из тридцати девушек, но в это время дня они нам не понравились. На выходе хозяин попросил нас заплатить за вход. Мы были против, назревал международный скандал, и тогда поэт сказал хозяину, что билеты продают на входе, а не на выходе. Он обиделся, но отступил. Следующим пунктом был роскошный ужин в тронном зале какого-то дворца. После ужина Олекса стала пользоваться вниманием мужской олимпийской сборной, поэтому вызвала на подмогу подругу Инну. Она также была в кожаной куртке с рынка Кременчуга, хотя Олекса сказала, что ее муж был миллионер. Она была немного «побитая молью женщина», которая дает в службу знакомств фотографии двадцатилетней давности похода на байдарках по Днепру.

Мы отправились в центр Амстердама в театр. Это был эротический театр с программой, где показывали полноценный половой акт. Было скучно: театр представлял собой сельский клуб с вручением на входе по бутылке пива и представлением-шоу для стран, где секс является государственным преступлением.

Мы с олигархом вышли на улицу, потому что из всех театров предпочитали рестораны. В это время артист, который только что долбился на сцене по-настоящему, переходил через дорогу в другой театр. Олигарх высказал подозрение, что артист устал и в другом шоу будут долбить его.

Дальше было казино; здесь ничего неожиданного не было. Олигарх засадил 250 штук и не грустил совсем — время было такое. Прогулка по ночному Амстердаму закончилась в наркопритоне «Сан-Франциско», где нас охраняли два джипа, наши машины вызывали уважение у простых голландцев. Внутри притона ничего интересного не было: обкуренные маргиналы, и все. Вернувшись в отель, все разошлись по интересам. Поэт пошел с Инной к себе, он любит этот тип теток и знал, что отказа не будет. Артист был пленен Олексой. Она забыла о детях и решила сорвать цветок любви с артистом, которого она видела в кино 1975 г.

Мы с олигархом сидели в его президентском номере. Время было тяжелым, он был недоволен: стал говорить, что надо бы девок позвать, но местные говорили, что девушки его уровня уже спят или выехали к султану Брунея. Он напрягался, и я решил его как-то утешить; позвонил в ресепшн и сказал на своем скудном английском, что я хочу блэк энд уайт, имея в виду блондинку и брюнетку. Через час карлик-консьерж привел черную и белую. Черная была не совсем черная — она была с острова Суматра и училась в университете, белая была роскошная лошадь кустодиевских форм с ленивыми жестами. Их звали Брэнда и Паскаль. Мы же дали им новые имена: Брэнда Рассел и Паскаль Лавуазье (Паскаль училась на химика). Я давно хотел попробовать черную, но, видимо, долго ждать нельзя. При выключенном свете Брэнда Рассел не отличалась от девушки из Рязани ничем. Мечта оказалась фальшивой.

Мой друг, раздевшись, вышел к Паскаль во всей красе. Он был всегда о себе особого мнения и говорил, что у него самый лучший член в Средней Азии. Увидев его, Паскаль крикнула: «Анаконда! Анаконда!» — так она определила его красоту. Призвав черную сестру, они вместе укротили анаконду. Стали подтягиваться и другие члены сборной. Артист был грустен: видимо, кино 70-х его уже не возбуждает, да и поклонницы, которым 40, — это уже не тот коленкор. Поэт с удовольствием разглядывал разноцветную парочку и попросил на сдачу черную. Он бы взял и белую, но мы решили, что артисту важнее.

На утро были запланированы галерея Рембрандта и обед в национальной деревне. Мы с олигархом манкировали поездку и даже отпустили огромный «стрейч-мерседес», пошли пешком по каналам Амстердама. Съели на улице селедки и двигались по городу в поисках алкоголя. Пришли к симпатичному домику, вывеска которого говорила «Кофе шоп». Я подумал, что как раз здесь мы и ебнем водки. В кафе было тихо, два чувака играли в бильярд, у бара сидела американка с прозрачно чистыми глазами и курила. Я подошел к стойке и спросил дринк. Бармен сказал, что здесь не пьют, а я сказал: «Human rights!» Бармен подал меню, где был весь ассортимент 12 видов гашиша и позиций 20 трав — мы обалдели! Ни я, ни мой друг никогда не курили и не употребляли, но пришлось. Мы выбрали номер наугад, и нам дали по две сигареты, мы закурили.

Олигарх начал активно затягиваться и говорил мне, что его не берет. Бармен лениво заметил: slowly (не так быстро), но мы уже полетели в мир грез. Я свое ощущение помню так: «Будто в голове стало пусто и я стал ощущать, что верхняя часть черепа повисла на облаке дерьма». Через три минуты мы были в «жопу», ноги стали ватными, и я чуть не упал. Встретив в городе артиста, который с восхищением рассказывал о Рембрандте, мы смеялись и сказали, что потеряли наркотическую девственность. Оставшиеся косяки мы попросили передать поэту, консьерж положил косяки на золотой поднос и пошел к поэту. Когда поэт увидел посылку, он охуел, стал отказываться, заподозрив провокацию. Он был ебарем, а мы хотели сделать его наркодилером. Советское воспитание победило, он заявил протест администрации и переехал в гостиницу рядом. Путешествие закончилось, и все уехали к олигарху в лондонский дом.

Бар, вишенка, или В шаге от джекпота

Азартные игры никогда не были моим сильным местом. Я не играл в домино, но подростком попробовал играть в карты. Народ играл тогда в несколько самых топовых игр: сека, бура, очко. Я играл в очко — правила простые, результат скорый. Играли в карты в основном на пляже мужчины с эксклюзивными рисунками, играли с утра до ночи; я тоже прошел через их конвейер и проиграл аванс, честно заработанный на швейной фабрике, о чем и доложил дома. Денег было жалко, но пиковая дама еще не пришла. Через несколько дней я ехал с отцом на футбол, и он в разговоре с толстым капитаном милиции спросил, что ему будет, если он убьет своего сына за карты. Капитан, не моргнув, ответил, что ничего. Это вылечило мою игроманию на много лет вперед. В институте люди играли в преферанс, но меня эта сторона жизни не трогала. Уже много позже я слышал, что есть катраны, каталы, гастролеры, шахматисты, играющие в карты по крупным ставкам, что карточный долг — святое и т. д. Меня это не касалось.

После победы демократии вскрылись язвы порока и страсти. Платная любовь, выпивка в широком ассортименте и, конечно, игра в наперстки, лотерею, финансовые пирамиды, выборы — ставить можно было на все. Когда в «Ленинградской» открылось первое казино, не все поняли, какой ящик Пандоры мы открыли. Меня привел туда мой приятель, который бывал уже за рубежом и знал, что такое рулетка, блэкджек и покер. Собрание персонажей в «Ленинградской» было достойно пера Гоголя (Достоевский бы не справился, сам шпилил! Тут не до писанины, только успевай поворачиваться). Мой товарищ играл тогда по системе: было модно разрабатывать систему игры, и это была пора новообращенных, не знавших историю вопроса.

Мне там было скучно, я смотрел не на стол, а на людей, поселившихся в этой новой реальности. Остановило наши посещения с другом следующее обстоятельство. В какой-то вечер один из посетителей положил на стол гранату и сказал, что будет играть по следующим правилам: если он выигрывает — он забирает, если выигрывает казино — это не считается. Так они и играли. Мой товарищ тоже хотел так играть, но реформатору азартных игр это не понравилось, и он, сняв гранату со стола, положил ее моему другу на колени для равновесия его нервной системы. Я представил его с оторванными яйцами и себя рядом с ним и понял, что это будет нашим последним джекпотом.

Следующим заходом в тему стало открытие «Метелицы» на Новом Арбате; это уже было началом московского Лас-Вегаса! Потом на этой улице почти весь первый уровень станет линией страсти, а тогда это была первая ласточка. На Западе игорные заведения в своем большинстве находятся вдали от мирного населения, в пустынях, на кораблях в акватории портов, за городом, в курортных зонах и т. д., в России же все наоборот: на спецтрассе, где каждый день ездит царь, вся улица сияет днем и ночью, как Атлантик-Сити. Видимо, в этом особый путь России. Люди по Арбату больше не ходят — нет смысла; вся динамика улицы ушла в игровые залы без часов, где всегда день и всегда открыты кассы для сдачи крови. Появились новые профессии: дилер, крупье, питбос и другие обслуживающие машины по отъему денег. Это была новая генерация людей особой заточки. Сутки напролет перед ними проходят сотни людей, добровольно приходящих отдать свои денежки и при этом требующих за это не только выигрыша, но и сочувствия, поощрения. Молодые, красивые ребята, строящие свои карьеры, приходят туда на время, чтобы поддержать свое материальное положение, а взамен разрушают себя морально и нравственно. Они мне кажутся санитарами в морге, каждый день видя такое, что нормальному человеку не в жилу, и даже привыкают любить игроков-покойников, особенно за чаевые. Проходит безжалостный калейдоскоп взлетов и падений, вспышек, озарений и финального фиаско. Утро, слепящий свет, во рту пожар, в кармане зеро и еще долгий путь к дому, где ты не был три то ли пять дней, где тебя ждут уже не вопрошающие глаза, а просто пустой взгляд: «Ну когда же ты сдохнешь со своей игрой и оставишь нас в покое?» Разговаривать не о чем, ты можешь спать, а в голове твоей отчет о проведенной ночи, где всплывают игровые варианты. Вот здесь надо было встать, здесь — поднять ставку. Анализ, анализ, выработка стратегии! Надо было остановиться тогда, когда был в плюсе, но плюс бывает разный. Ожидание большого плюса приводит к большому минусу. Остановиться вовремя — вот формула; такая же неизвестная, как недоказанная теорема Ферма, за которую можно получить много денег и тут же засадить их в казино.