Сапоги императора - Михаил Суетнов

— Тять! Мам! Коронат Лександрыч нам волшебные картины показывал. Сперва слона. Он белый и неуклюжий. Ножищи, как столбы. А знаете, какой у него нос? Аршин, а то и длиннее, и называется хоботом. Этим хоботом слон захватывает бревно и несет туда, куда человек велит...

Мать насмешливо отозвалась:

— Либо ты неправду сказал, либо тот железный фонарь врет!

Отец сидел на лавке и бруском точил топор:

— Нет, не врет! Я тоже картины видел: слоны носят бревна и еще на своих спинах людей возят.

Получив поддержку от отца, я рассказывал:

— И показывали нам птицу страуса. Чу-до-о! С годовалого теленка или с жеребенка-сосунка. Вот на страусе бы верхом ездить: он быстрее коня бегает!

Мать недоверчиво протянула:

— Ой ли? Морочишь ты мне голову. Если на свете есть такие птицы, то они бы к нам каждую весну прилетали!

— Что ты, мамка, какая непонятливая? Ну как страус, такой большой и тяжелый, полетит? Жеребята с телятами по небу летают? Нет! Вот и страус только бегает и, наверно, всего-навсего по одному яйцу в год несет, но большущие!

— Только по одному яйцу в год? Это всегда так: велика бывает Федора, но дура! Курочка маленькая, да удаленькая: за год-то большое лукошко яиц приносит.

Отец еще раз меня поддержал:

— И скажи спасибо, что страусы к нам не прилетают и не прибегают, а то бы всю озимину и яровину на полях сожрали!.. Ну, а еще что Коронат Лександрыч показывал?

— Обезьян. Они живут в лесах. Руки, ноги, головы, уши, глаза, как у людей, только все тело волосатое, и есть хвосты. Ни рубах, ни штанов, ни лаптей, ни шапок не носят — нагишом бегают.

Мать и этому не поверила.

— Плохо, поди, глядел, вот тебе и почудилось, что обезьяны на людей похожи!

— Похожи, мам, похожи! И едят они, как мы. Яблоки руками держат, кусочки откусывают, жуют, а семечки выплевывают.

Отец положил наточенный топор под лавку и стал ножом кроить лыко:

— Я от одного поповича слыхал, — только вы об этом никому ни слова! — будто корень-то людского рода идет от обезьян. Будто первые человеки — Адам и Ева — от обезьяны родились, а уж потом люди словно лесные муравьи расплодились, по всей земле расползлись и по берегам морей, рек, речек и ручьев понастроили города и села. Вот и наше село мужики строили по берегам речки Москалейки...

Мать разгневанно зашумела:

— От твоих речей у меня уши вянут! Язык, что хочет, то и лопочет. Бога побойся! Ишь, какая гнусь в твою голову влезла: себе в прадедушки зверя записал. Мишка, ты отцовским словам не верь!.. Я много раз от священника слыхала, что бог сотворил Адама по образу и подобию своему...

Отец поморщился:

— А по чьему подобию он сотворил обезьян?

Мать даже кулаком по столу стукнула:

— Бог не творил обезьян!

— Откуда же они взялись?

— Не человек от обезьяны выродился, а обезьяна от человека!

Отец был озадачен.

— Как же так? Почему же об этом поп молчит и в книжках не пишут?

— Потому что поп не все знает: не дочитал, наверно! Жили-были мужик с бабой. И родилось у них и выросло двадцать сыновей и дочерей. Отец-то был тихим, работящим, совестливым и даже муху не обижал, но зато наследники и наследницы удались беспутными и разбойными: воровали, грабили, убивали, пьянствовали. Родитель-батюшка много раз их совестил, бранил — на добрый путь наставлял, а им добрые слова были как трын-трава: послушают, похихикают и пуще прежнего озорничают и разбойничают!

Вот однажды отец шибко захворал, почуял смерть и, как все добрые родители, захотел с детьми проститься. Старуха стала сынов и дочерей к отцу звать, а они в один голос и закричали: «Не тревожь нас, матушка, мы пьем вино медовое, собираемся на дело бедовое, а отец-батюшка своими укорами-уговорами пуще горькой редьки нам надоел!»

И на умирающего отца даже вполглаза не глянули!

Тогда он супруге сказал: «Мы с тобой родили детей человеческих, а они выросли зверями. И пусть теперь станут хвостатыми! Пусть забудут дом, в котором родились, выросли, спасались от зимней стужи. Пусть забудут одежду, которую ты им шила. Пусть забудут огонь, который их согревал и на котором ты им варила пищу. Пусть и о человеческой любви забудут!»

Проговорил он так и умер.

Супруга такого горя не перенесла и тоже в одночасье скончалась.

Их похоронили чужие люди, а дети убежали в лес, обросли шерстью, отрастили себе хвосты и стали обезьянами...

Отец изумленно протянул:

— Ну и ну! Ты на выдумки горазда, но такую присказульку я от тебя слышу впервые...

* * *

Вся та зима была жестокой, и старики поговаривали:

— Давненько такого холода не бывало!

— Беда! И мороз-то ныне какой-то вострый и колючий: словно иглы под кожу лезут!

— Да, мороз в кровь забирается...

— Ничего, скоро середина великого поста! Как только он на две части переломится, так и зима станет мягче.

Я не знал, как пост ломается, и спросил об этом мать. Она ответила:

— Видел, как сухарь разламывается? Вот и пост с таким треском на две половины ломается.

— А когда?

— В самую полночь. Везде тихо-тихо, даже звездочки спят, и вдруг будто гром ударит или, к примеру, бревно с треском переломится. Если хочешь услышать, как пост ломается, то в ту ночь глаз не смыкай!

И вот наступила она, переломная ночь. Лег я в постель и решил: «Все равно не буду спать!» Долго лежал с открытыми глазами и ждал, но уснул и проснулся только с рассветом. Вскочил и с досадой спросил:

— Мам, пост уже переломился?

— А как же! Не будет же тебя ждать... На две половинки развалился. Первую половину мы прожили, а теперь будем и вторую доживать.

— А когда пост ломался, то шибко трещало?

— Я думала, что наша изба разваливается. Открыла глаза, глянула с печи-то и вижу: изба цела-целехонька! Теперь, Мишка, зимушка-зима станет к нам добрее...

— А снег долго еще пролежит?

— Об этом грачи скажут! Подождем, когда они прилетят и...

— Так грачи по-человечьи не говорят!

— И не надо! Если прилетят да сразу на свои старые гнезда сядут, то снег будет таять не по дням, а по часам, и первого апреля с гop вода покатится!

И я стал ждать прилета грачей. Однажды рано утром они в наше село и пожаловали да старые гнезда и заняли. Сидели в них, отдыхали с дальнего пути и громко кричали: кра! кра! кра! А мне казалось, что они радуются: «Мы дома! Мы дома! Мы дома! У-р-р-а!»

И ведь правду мать сказала: снег стал таять очень быстро! Мужики заговорили о весеннем севе:

— Весна дыхнула! Яровое поле снится-видится...

— Да теперь со дня на день жди жаворонков!

— Появятся в поле проталинки — прилетят и жаворонки!

Но вот и они прилетели. Мать в тот день испекла из пресного теста жаворонков. Я взял одного и побежал в школу. Надеялся удивить товарищей, а они сами такое же печенье принесли. Тогда мы стали петь всем классом:

Жаворонки —

Наши пташечки,

Мелки деточки,

Прилетите к нам,

Принесите нам

Весну красную,

Лето теплое,

Осень хлебную!..

Весна принесла мужикам сухоту-заботушку. Пришлось осматривать оральные хомуты: крепки ли гужи и супони, не попрели ли шлеи-самоделки. Мужики чинили телеги и рыдваны, сохи и бороны. Потом стали выходить за гумна и подолгу посматривали на родные поля, овраги, лощины и перелески. Приседали, щепотьями брали землю и с шумом ее нюхали:

— Эх, как она гоже пахнет!

— Д-а-а, пахнет земляным соком...

За гумна и мой отец собрался. Я утямился, увязался за ним. Когда мы очутились в поле, то долго глядели на землю и отец сказал:

— Старики не зря толкуют, что весной земля преет! Гляди, какая от нее ласковая испарина к небу поднимается: словно от каравая горячего хлеба!

Набрав щепоть земли, отец стал ее бережно пересыпать из ладони в ладонь и нюхать:

— Ты, Мишка, запомни: когда земля к севу поспеет, тогда начинает словно гречишными зернами рассыпаться и как-то пахнет по-особому. Она и к сошникам и к лаптям, и к копытам лошади не прилипает. Но такую землицу не прозевай: кидай в нее скорее семена яровины, а не то опоздаешь и вместо хлеба получишь одни плевелы! Помнишь, в прошлую весну я сильно занемог, и, когда чуть от хвори оклемался да поднялся, то солнце уже из земли всю влагу высосало и выпило. Поэтому у нас с тобой и яровина-то в рост не шла. И потому же мы сидим без хлеба, в кулаки свищем да чего-нибудь поесть ищем!..

Это я знал. Сперва-то мы еще с редьки на квас перебивались, а когда пост переломился, то хоть волками вой. Мне надо было в школу ходить, но голодному не до ученья! И таких, как я, в классе набралось около десятка. Мы перестали бывать на уроках. Перед концом учебного года учительница собрала нас и сказала: