Сапоги императора - Михаил Суетнов

— Перевожу вас во второй класс, но с условием: дома занимайтесь чистописанием, арифметикой и, если можно, каждый день читайте книжки!

Елизавета Александровна и учебники нам на лето выдала:

— Старайтесь, ребята! Ко мне приходите: я буду помогать...

О том, что меня перевели во второй класс, я сказал родителям. Отец обрадовался:

— Вот и хорошо! Осенью во второй класс тебя соберем!

Мать же надрывным голосом затянула:

— Эх, Мишка, дитя неразумное! Нам теперь надо думать, как до осени дотянуть. При таком мученье — не до ученья! У нас всего-навсего одно ведро муки осталось, а до нового-то хлеба девяносто дней ждать! По фунту на едока, так и то надо двести семьдесят фунтов. Где их взять? А брюхо не лукошко, его под лавку не задвинешь и на чердак не закинешь.

По лицу отца пошли красные пятна.

— Никогда ты, мать, не дашь порадоваться! Сыну наука дается, а ты его словно ледяной водой окачиваешь. Можно сказать, что молодое деревце под корень рубишь...

— Порадоваться... Пусть сорока радуется: она везде корм находит, а мы с тобой где его возьмем?

Отец был прав по-своему, но и мать тоже правду говорила! Для нас скоро наступили такие дни, когда хотелось хотя бы крошку хлеба! Такого, какой я видел у Яшки Кандеева. Я бы тот кусочек не жевал, а словно леденец сосал!

И вот как-то утром отец знаками позвал меня идти за ним и завел в чулан. А там показал на деревянное корыто, в котором в урожайные годы мать разделывала тесто. Остатки его присохли к днищу и к стенкам корыта. Теперь я смотрел на тесто, и даже голова от счастья закружилась.

— Тять, а ведь это... это хлеб!

Отец вымученно улыбнулся.

Он взял долото и стал им отковыривать кусочки сухого теста. Я накинулся на еду. Тесто было полынно-горьким, но все-таки хлебом!

А следующим утром меня позвала мать:

— Пойдем, сынок, в амбар да глянем, не преют ли семена яровины, а то поедете сеять, а семена порченые!

— Нет, мам, семена у нас непрелые, сухие, мы с тятькой их уже два раза глядели!

— Глядели... Весной вон сколько сырости: каждый день туманы-растуманы, и нужен глаз да глаз!

Я пошел за матерью.

Семена в сусеках лежали сухими, чистыми, словно мытыми да по одному отобранными и несколько раз провеянными. В одном сусеке — ворошок серебристого овса, в другом — просо червонного золота, в третьем — чернела гречка... Мать подошла к сусеку с горохом.

— Возьми, сынок, горстку горошку и пожуй! Отведай, не прогорк ли он?

Я протянул руку к гороху и тотчас ее отдернул:

— Тятька сказал, что у нас семян яровины, пожалуй, не хватит!

Чтобы скрыть слезы, мать отвернулась и начала уголком платка вытирать глаза:

— Господи, разве это жисть, когда отец с матерью не в силах свое единое детище кормить?

Выходя из амбара, мать показала место, где отец прятал ключ от двери. Я понял: мать мне подсказывала — если, мол, будет невтерпеж, открой амбар и поешь гороха!

Как-то утром я так хотел есть, что готов был собственные пальцы кусать и жевать. Побежал к амбару. Нашел ключ, открыл дверь и скорее к ворошку гороха! Схватил горошину и кинул в рот. Мои истосковавшиеся по работе зубы могли мгновенно раздавить и перетереть зерно, но я вспомнил слова отца: «А семян-то яровины нам, пожалуй, на все полосы не хватит». Тут я вздрогнул — и горошина сама собой выкатилась изо рта в сусек... Словом, нестерпимо хотелось есть, да нужда-злодейка не велела!

Торопиться мне было некуда, и я облазил и обшарил все углы амбара. Нашел четверо мужицких штанов, набитых лесными орехами. Каждая штанина была зашита сверху и снизу. Получились человеческие ноги, оторванные от туловища. И эти ноги были посажены верхами на жердь и к ней привязаны. Казалось, что они по ней куда-то катятся!

Я знал, что орехи оставили наши дальние родичи — Тарас с Тарасихой, бродяжничавшие по приволжским городам и селам. Отец не любил Тараса с женой и часто упрекал мою мать:

— Ты своих родичей приласкиваешь, а кто они такие, чтобы их с улыбкой встречать и самовар ставить? Лодыри! Испугались мужицкой жизни и от нее убежали. Тарас-то с женой еще валялись в пеленках, а их лень уже тогда была ростом с теленка! Сама подумай и согласишься: если все мужики и бабы бросят пахать и сеять да начнут по селам и деревням бродить, то народ с голоду умрет. Нет, Тарас с Тарасихой не люди, а гниль!

Мать оправдывалась:

— Какие они мне родичи? В одном овине солнышко ловили, на одном заборе лапти сушили...

— Ну и не привечай их!

— Неужто выгонять из избы? Да тогда нас не только бог, но и люди осудят!

Воспитанный в строгих правилах пальцем не касаться даже чужой соломины, я долго колебался: взять горсть орехов или нет? Мучивший меня голод был сильнее честности: я сделал в одной штанине небольшую дырку и насыпал орехов в свой карман.

С того раза я каждый день прокрадывался в амбар, и скоро все четверо штанов так отощали, что повисли мятыми тряпками.

И вот наступил день, когда я выбрал из штанов последние орехи, и тут кто-то крепко ухватил меня за воротник рубахи. Я скосил глаза: меня держала мать.

— Зачем к чужому добру руку прикладывал? Разве мы с отцом этому тебя учили? Да ни в моем, ни в отцовском роду никто и никогда чужой травинки-соломинки не брал. Я из тебя охоту тянуть руки до чужого добра, как пыль из портянок, выбью!

Схватила веревку с крюка и хлестнула меня по спине. Я упал на колени и закричал:

— Бей, мамка, мне все равно с голоду умирать!

Мать вскрикнула:

— Что ты сказал?

И выронила из руки веревку...

А дня через два отец закончил ремонт овина богача Кладова Герасима и получил за работу большой льняной жмых. Принес его домой и меня позвал:

— Мишка, ешь жмых! Сегодня просто так, а завтра мать истолчет его и нам лепешек напечет!

Отец жалостливо погладил меня по спине ладонью. Я взвыл от боли!

Родитель испугался:

— Сынок, что с тобой? Чирий на спине?

— Нет, я с забора упал...

— Что это ты, как кот, по заборам лазаешь?

Я промолчал, и никто больше так и не узнал, что у меня на спине след от веревки, которой ударила мать...

* * *

Дня за два до весеннего сева староста скликал мужиков и стал толковать, что уездный земский начальник и волостной старшина приказали все мосты и мостики через Москалейку, Ежать, Арзинку да Шум исправить. Староста даже осенил себя крестным знамением:

— Благодарим господа бога за то, что речки пересыхают! Если мужицкий воз и провалится, то все равно мужик его выручит...

На середину мирской сходки вышел мой отец.

— Дай, староста, слово молвить. Ты радуешься, что речки пересыхают, а по-моему надо плакать! Раньше наша-то земля от ветров и засухи лесами да перелесками прикрывалась, а теперь что? Стала она, матушка-кормилица, лысой! А ведь лысину и солнце обжигает и морозы простужают...

Староста схватился за свою лысую голову:

— Ты, Суетнов, толкуй о деле, а лясы-балясы у кого-нибудь на вечеринках будешь точить!

— И я говорю не о безделье! По какой-такой причине речки пересохли? Потому что на их берегах ни единого дерева, ни одного кустика. Куда же они подевались? Наши деды, отцы и мы с вами те деревья погубили и оставили речки раздетыми. Они своей наготы устыдились и сникли...

Мосты и мостики надо, конечно, чинить, но заодно бы уж и берега речек деревьями и кустарниками обсадить. Деревья вырастут, и реки из мертвых воскреснут! И тогда воздух станет легче, и водицы скотине хватит, да и рыбешка будет жить. А теперь только в мочажинах гольцы словно змейки мечутся... За лесом и в полях больше снега собирается, а ведь старики справедливо говорят: больше снега — больше хлеба! Мужики, давайте всем миром посадим на берегах речек деревья?

Я слушал горячую речь отца и очень гордился: он мне казался умнее всех, лучше всех! Отец же смолк, поклонился сходке и отошел в сторонку. Сходка молчала. И староста молчал. Вдруг мужики начали смеяться:

— Вот чудак!

— Удумал лес сажать! Ха-ха-ха!

— У нас, видишь ли, воздух плохой! Ха-ха-ха!

— Суетнов книжки читает, вот от них у него мозга за мозгу и захлестнулась!

Богач Герасим Кладов прокричал:

— Смолкните, мужики! Что вы зря на Суетнова напали? Каждый кочет кукарекать хочет, вот и бондарь свое слово молвил. И слово-то не глупое! Речки надо в зелень одевать, но только это нашему обчеству не под силу. Отдайте мне эти берега — все равно от них вам ни приходу, ни пользы, а я лес выращу! Будут по берегам речек березы, сосна, дубы и другие полезные деревья.

Сходка взревела:

— Ишь, какой ты хитрец-мудрец!

— Отдай тебе берега, а ты лес вырастишь, и тогда к нему не подступись!

— Скотину на водопой к воде не подпустишь, будешь с нас штрафы драть...