Золото в лазури - Андрей Белый

1903

Москва

ОТСТАВНОЙ ВОЕННЫЙ

Вот к дому, катя по аллеям,с нахмуренным Яшкой —с лакеем,подъехал старик, отставной генерал с деревяшкой.

Семейство,чтя русскийобычай, вело генерала для винного действак закуске.

Претолстый помещик, куривший сигару,напяливший в полдень поддевку,средь жарупил с гостем вишневку.

Опять вдохновенный,рассказывал, в скатерть рассеянно тыча окурок,военныйпро турок:«Приехали в Яссы…Приблизились к Турции…»Вились вкруг террасыцветы золотые настурции.

Взираяна девку блондинку,на хлеб полагаясардинку,кричалгенерал:«И под хохот громовыйпроснувшейся пушкиложились костьми батальоны…»

В кленовойаллее носились унылые стоныкукушки.

Про душную страдув полях где-то пелитак звонко.Мальчишки из садусквозь ели,крича, выгоняли теленка.

«Не тот, так другойпогибал,умножалисьмогилы»,—кричал,от вина огневой.Наливалисьна лбу его синие жилы.

«Нам страх был неведом…Еще на Кавказе сжигали аул за аулом…»

С коричневым пледоми стуломв аллее стоял,дожидаясь,надутый лакей его, Яшка.

Спускаясьс террасы, военный по ветхим ступеням стучалдеревяшкой.

1904

Москва

НЕЗНАКОМЫЙ ДРУГ

Посвящается П.Н. Батюшкову

Мелькают прохожие, санки…Идет обыватель из лавкивесь бритый, старинной осанки…Должно быть, военный в отставке.Калошей стучит по панели,мальчишкам мигает со смехомв своей необъятной шинели,отделанной выцветшим мехом.

Он всюду, где жизнь, — и намедниЯ встретил его у обедни.По церкви ходил он с тарелкой…Деньгою позвякивал мелкой…Все знают про замысел вражий,он мастер рассказывать страсти…Дьячки с ним дружатся — и дажеквартальные Пресненской части.В мясной ему все без прибавки —Не то что другим — отпускают…И с ним о войне рассуждаютхозяева ситцевой лавки…

Приходит, садится у оконс улыбкой, приветливо ясный…В огромный фулярово-красныйсморкается громко платок он.«Китаец дерется с японцем…В газетах об этом писали…Ох, что ни творится под солнцем…Недавно… купца обокрали»…

Холодная, зимняя вьюга.Безрадостно-темные дали.Ищу незнакомого друга,исполненный вечной печали…Вот яростно с крыши железнойрукав серебристый взметнулся,как будто для жалобы слезнойнезримый в хаосе проснулся,—как будто далекие трубыОставленный всеми, как инок,стоит он средь бледных снежинок,подняв воротник своей шубы…

Как часто средь белой метели,детей провожая со смехом,бродил он в старинной шинели,отделанной выцветшим мехом…

1903

Москва

ВЕСНА

Всё подсохло. И почки уж есть.Зацветут скоро ландыши, кашки.Вот плывут облачка, как барашки.Громче, громче весенняя весть.

Я встревожен назойливым писком:Подткнувшись, ворчливая Фекла,нависая над улицей с риском,протирает оконные стекла.

Тут известку счищают ножом…Тут стаканчики с ядом… Тут вата…Грудь апрельским восторгом объята.Ветер пылью крутит за окном.

Окна настежь — и крик, разговоры,и цветочный качается стебель,и выходят на двор полотерыбосиком выколачивать мебель.

Выполз кот и сидит у корытца,умывается бархатной лапкой.Вот мальчишка в рубашке из ситца,пробежав, запустил в него бабкой.

В небе свет предвечерних огней.Чувства снова, как прежде, огнисты.Небеса все синей и синей,Облачка, как барашки, волнисты.

В синих далях блуждает мой взор.Все земные стремленья так жалки…Мужичонка в опорках на дворс громом ввозит тяжелые балки.

1903

Москва

ИЗ ОКНА

Гляжу из окна я вдоль окон:здесь — голос мне слышится пылкийи вижу распущенный локон…Там вижу в окне я бутылки…

В бутылках натыкана верба.Торчат ее голые прутья.На дворике сохнут лоскутья…И голос болгара иль серба

гортанный протяжно рыдает…И слышится. «Шум на Марица…»Сбежались А сверху девицас деньгою бумажку бросает.

Утешены очень ребятапрыжками цепной обезьянки.Из вечно плаксивой Травьятымучительный скрежет шарманки.

Посмотришь на даль — огородымелькнут перед взором рядами,заводы, заводы, заводы!..Заводы блестят уж огнями.

Собравшись пред старым забором,портные расселись в воротах.Забыв о тяжелых заботах,орут под гармонику хором.

1903

СВИДАНИЕ

На мотив из Брюсова

Время плетется лениво.Всё тебя нету да нет.

Час простоял терпеливо.Или больна ты, мой свет?

День-то весь спину мы гнули,а к девяти я был здесь…

Иль про меня что шепнули?..Тоже не пил праздник весь…

Трубы гремят на бульваре.Пыль золотая летит.

Франтик в истрепанной паре,знать, на гулянье бежит.

Там престарелый извозчикпарня в участок везет.

Здесь оборванец разносчикдули и квас продает.

Как я устал, поджидая!..Злая, опять не пришла…

Тучи бледнеют, сгорая,Стелется пыльная мгла.

Вечер Бреду одиноко.Тускло горят фонари.

Там… над домами… далекоузкая лента зари.

Сердце сжимается больно.Конка протяжно звенит.

Там… вдалеке… колокольняобразом темным торчит.

1902

КОШМАР СРЕДИ БЕЛА ДНЯ

Солнце жжет Вдоль тротуарапод эскортом пепиньероквот идет за парой парабледных, хмурых пансионерок.

Цепью вытянулись длинной,идут медленно и чинно —в скромных, черненьких ботинках,в снежно-белых пелеринках…

Шляпки круглые, простые,заплетенные косицы —точно все не молодые,точно старые девицы.

Глазки вылупили глупо,спины вытянули прямо.Взглядом мертвым, как у трупа,смотрит классная их дама.

«Mademoisell Nadine, tenez voueDroit»…[1] И хмурит брови строже.Внемлет скучному напевуобернувшийся прохожий…

Покачает головою,удивленно улыбаясь…Пансион ползет, змееюмежду улиц извиваясь.

1903

Москва

НА ОКРАИНЕ ГОРОДА

Был праздник: из мглынеслись крики пьяниц.Домов огибая углы,бесшумно скользил оборванец.

Зловещий и черный,таская короткую лесенку,забегал фонарщик проворный,мурлыча веселую песенку.

Багрец золотых вечеровзакрыли фабричные трубыда пепельно-черных домовзастывшие клубы.

1904