Правила обманутой жены - Евгения Халь

Беда тянула руки через стекло. А я не могла пошевелиться от ужаса и боли.

— Еще, Димочка! Еще! — шептала любовница мужа.

И каждое ее слово вонзалось в мое сердце, как острый нож.

Дима хрипло дышал, увеличивая темп. Я словно стояла рядом с их постелью, наблюдая, как мой муж любит чужую женщину. А рядом со мной стояла беда и мерзко ухмылялась. Вместо рук у нее были две виселицы. А на одной из них болталась я.

Воздуха! Воздуха, молю! Димочка, помоги мне! Меня нет, если тебя нет рядом. Меня нет без тебя! Держи меня, не отпускай! Иначе задохнусь. Я пыталась поймать ртом хотя бы каплю кислорода. Но зубы покрывались льдом с привкусом чужих женских духов: терпких, сладких, душных. А Дима так и не пришел на помощь. Он был занят. Он любил другую женщину и не слышал меня.

Беда и не думала меня отпускать. Она пила мою боль, наслаждаясь победой. И на плече у нее сидела черная птица. И в глазах у нее плескалась тьма. Вся комната стала черной. Я зажмурилась. Посчитала до десяти и открыла глаза. Но свет не вернулся. Мои глаза перестали его видеть. Все правильно. Зачем мне свет, если тебя, Димочка, рядом больше нет?

Теперь ты впустил беду в наш уютный дом. И мы квиты. Потому что в первый раз это сделала я. Беда хорошо знает дорогу сюда. Помнит каждый камешек на этой дороге. И никуда от нее не деться. Не спастись мне, милый, не спастись. Ты ужинаешь на кухне и не знаешь, что я здесь умираю. Ты больше меня не слышишь, Дима. Со мной только беда. Наверное, теперь навсегда.

Платон

Он так и не завел в доме охрану. Хотя многие говорили ему, что это опасно. Дома в поселке далеко разбросаны друг от друга. Между ними лес. Камеры на фасаде коттеджа можно легко вырубить. Охраны на въезде в поселок нет. Жильцы на нее не полагались, предпочитая нанимать личную охрану для каждого коттеджа.

Платон даже пару раз звонил в охранное агентство, но так и не решился никого нанять. Мысль о том, что какой-то амбал будет мозолить глаза, приводила его в ярость. Платон не терпел чужих людей в доме. И даже домработница приходила убирать раз в неделю, да и то, когда он был на работе.

Сейчас охрана бы пригодилась, чтобы не впускать его делового партнера.

— Почему без звонка? — Платон распахнул дверь и загородил собой дверной проем.

— Вай-вай-вай! Чего нервный такой? — Мамикон шутливо пригнулся, изображая испуг, и закрыл лицо рукой. — А где здрасьте?

— Там же, где твоя вежливость, — огрызнулся Платон. — Час поздний. Вламываться без звонка невежливо.

— И так ты разговариваешь с другом? — покачал головой Мамикон.

Несмотря на высокий рост и широкие плечи, он с лёгкостью просочился в дом мимо Платона, прошел в гостиную и сел в кресло.

— Как знал, что кофея от тебя не дождешься. С собой все привёз. Вносите! — он щелкнул пальцами.

Два молчаливых кавказца, которые до этого маячили за его спиной, а теперь топтались у входа, мягко, но настойчиво оттёрли Платона от двери и зашли в гостиную. Быстро расставили на журнальном столике два картонных стакана с кофе, несколько шоколадок и пирожные.

— Садись, дорогой! Дядя Мамикон когда приглашает, ему точно не отказывают.

Платон понял, что спорить бесполезно. Мамикон был цыганским табором в одном лице: заходил, располагался, разрешения не спрашивал. О себе всегда говорил в третьем лице и звал себя дядей Мамиконом. Хотя и был старше Платона всего на пять лет. Платону исполнилось тридцать пять. Мамикону было сорок. Но у кавказцев другой отсчет времени. Они раньше взрослеют и раньше стареют. У них в сорок лет уже внуки.

Хотя выглядел Мамикон хорошо. Высокий, худой, черно-седая грива зачесана назад, огромные глаза на поллица, как на старинных иконах. Женщины млели от него, потому что внешне он был похож на итальянского певца Тото Кутуньо. Мамикон это знал. И очень ловко пользовался внешним сходством со звездой. Он вообще обладал уникальной способность любую ситуацию обращать в свою выгоду. Благодаря этому в свои сорок лет уже сколотил состояние и владел разными бизнесами. Не всегда легальными. Поэтому самой большой его проблемой было отмывание денег. Для этого ему и нужен был Платон.

— Зачем ты приехал домой? Для бизнеса есть галерея, — Платон опустился в широкое кресло напротив Мамикона.

— Я хотел посидеть тихо и по-семейному — улыбнулся Мамикон. — Пей кофе, пей. Он хороший. Шоколадки вон бери.

— Подсластить горькую пилюлю пытаешься?

— А что делать, дорогой? Мысли-то у меня горькие. Чуйка моя шепчет в последнее время, что ты хочешь соскочить, Платон.

— Этот бизнес стал опасен, — Платон отхлебнул кофе. — Слишком многие знают о схемах. Слышал о скандале с картиной Марка Ротко? Коллекционер, которому арт-дилер впарил этот шедевр, устроил дикий скандал. Начались суды, разбирательства, расследования, в том числе и через Интерпол. А причиной послужили СМИ. Коллекционер где-то в интернете вычитал о наших схемах, понял, что его накололи, как тысячи других, и закатил истерику.

— Вах, лучше мне не говори! — Мамикон схватился за сердце. — Я чуть не помер от смеха. Коллекционер? Да это лох какой-то! Ему впарили картину слоновьих размеров, величиной с полстены, на которой намалеваны три разноцветные полоски: желтая, красная и оранжевая. Почти восемьдесят семь лямов в долларах! У меня как-то любовница залетела. Пришлось откупаться за две полоски. Так эти две полоски не потянули столько, сколько три у этого Ротко-Шмортко.

— Но раньше это всем сходило с рук, — Платон поставил стакан с кофе на журнальный столик. — С сороковых годов публике толкают эту мазню взбесившегоя маляра. Достаточно было придумать дурацкие предлоги: художник так видит, его работы — часть эпохи, и так далее. Потому что схемы знали только арт-дилеры той старой школы. И они умели хранить секреты. А теперь все болтают обо всём. И схемы из секретных стали общедоступными. Этот бизнес умирает. Пора соскакивать.

— Ой, только не рассказывай мне сказки! — Мамикон развернул шоколадку и откусил сразу половину. — Как продавали ослиный моча под видом произведений искусства, так и сейчас продают. Соскочишь, когда я скажу. А пока свяжись с арт-дилерами в Европе. Мне нужно отстирать большой куш. Так что приготовь картинку. Только я тебя умоляю: не какие-то полоски, как у этого Ротко-Шмортко. Тьфу на него! Я его