Пловец (сборник) - Ираклий Квирикадзе
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Хрусталев-Серазини взял из рук Исидора рупор и отчеканил гребцам приказ: «Бейте по голове веслом и тут же втаскивайте в лодку».
Может, это и было самым верным решением в создавшемся положении, но смотреть, как началась охота за сбегающим от лодки отцом, без слез я не мог. Наконец его настигли, ударили веслом. Потерявшего сознание подхватили на руки и втащили в лодку. «Плывите к берегу».
Я видел, как отец лежал с закрытыми глазами. Двое свободных от весел гребцов держали его на случай, если он придет в себя и попытается выпрыгнуть за борт.
Вот он открыл глаза, но не шелохнулся. Потом он повернул голову и посмотрел в сторону Поти.
На пустынном пляже поселка Григолети, в шести километрах от финиша, лодка с трудом прибилась к берегу.
Катер, ныряя носом в волны, шел к потийскому порту, где среди гор марганцевой руды трепыхался по ветру красный транспарант: «Привет участникам заплыва Батуми – Поти».
Отец проплыл пятьдесят четыре километра за 30 часов 12 минут. Это был своеобразный рекорд республики. Но во всех справочниках, в таблицах результатов плавания на дальние расстояния в СССР, указано, что отец сошел с дистанции, не доплыв шести километров до финиша. В некоторых из справочников сказано, что заплыв был прерван ввиду сложнейших метеорологических условий, что пловец проявил колоссальную выносливость, настойчивость, мужество, что он потерял в весе за время заплыва семь килограммов.
Но отец потерял не только семь килограммов веса – из его сердца что-то исчезло. Что-то потерялось, и на месте исчезнувшего, потерянного образовалась зияющая пустота.
Отец не пошел на свадьбу Хрусталева-Серазини. Не вышел провожать его на вокзал, когда поезд увозил счастливых новобрачных в свадебное путешествие в Москву, в Ленинград, а потом в родной город Хрусталева-Серазини, Хвалынск, на Волге.
Я был на вокзале, Лала была похожа на принцессу из сказки Андерсена, принц усадил ее в международный спальный вагон, обитый вишневого цвета бархатом. Из окон вагона принцесса махнула ручкой и навсегда исчезла. Исчезла из города Батуми, из моей жизни, из жизни Антона Антадзе и многих вздыхателей по ее красоте.
Тбилисская жизнь
Вскоре мы с отцом переехали в Тбилиси. Поселились у родственников в Музейном переулке. Отец начал работать в Институте физкультуры на кафедре (она имела отношение к плаванию), стал писать диссертацию. Он превратился в книжного червя, перерыл тысячи книг в Публичной библиотеке в поисках любого, хотя бы случайного упоминания древних авторов о грузинских мореплавателях. Начиная с Геродота, который пишет, что грузины – колхи, как он их называет, – умели хорошо держаться на воде и в морских битвах не раз побеждали (я никогда не слышал о морских битвах Грузии, но Геродоту виднее).
Отец составил длинный перечень авторов, писавших когда-либо, в какой-то связи и по какому-либо поводу о грузинах в водах морей и океанов. Цитаты из Плутарха, Плиния Старшего, «Правдивых историй» Лукиана, рассказов некоего Отара, записанных с его слов византийским купцом в год от Рождества Христова 773-й, главы книги Томаса Герберта «Путешествие в Азию», строки из Голдсмита, Эдмунда Бэрка, Гоббса, перса Ахат Азина и других почтенных путешественников, исследователей и картографов.
Кто-то сказал отцу: «Брось ты это дело! Подними голову и посмотри, что творится вокруг! Кому нужны твои древние водоплавающие грузины? На Земле такое творится! Видишь вон того человека в соломенной шляпе, он работает приемщиком в пункте сдачи стеклотары. На пустых бутылках он сделал миллион…»
Была середина пятидесятых, в эти годы дух коммерции, как злой джинн, выпущенный из бутылки, стал пожирать души некоторых молодых и не очень молодых людей в республике. Эти люди становились ловкими охотниками за деньгами, ловко хитрили, ловко обманывали, ловко торговали всем, чем можно торговать: лакированными туфлями, вошедшими в те годы в моду нейлоновыми плащами-болония, мешками с цементом, мрамором для могильных плит, вином, разбавленным водой, фальшивыми больничными листами, подлинными драгоценными камнями, должностями сторожей, директоров… Торговали всем этим открыто, как цыгане торгуют на улице цветными воздушными шарами: «Подходи покупай».
Образ жирного человека, только что вставшего из-за сытого стола, объевшегося, гордо выпятившего свой живот на всеобщее обозрение, стал неким символом. Ему подражали, отращивали животы.
Это было время, когда суровая женщина по имени «правда» оставила многих, повернулась к ним спиной в презрении и негодовании. Жизнь без правды превратилась в национальное бедствие. В начале семидесятых годов эта женщина вернулась.
Эти слова я пишу сегодня, сидя перед окном, за которым светит солнце и льет дождь. «Солнце плачет», – говорят про такое в природе, это значит, что будут дни теплые, сухие, безветренные.
А в моих воспоминания идет отец с зонтом, как истинный батумец, он не стесняется ходить с зонтом, у тбилиссцев считается немужественным, если мужчина держит зонт. Отец вышел из Музейного переулка, перешел улицу, поднялся по мраморным лестницам Публичной библиотеки имени Карла Маркса, оглянулся, помахал мне рукой.
К отцу подходит человек, батумец, один из тех, кто приехал завоевать столицу. Он открыл цех женских лакированных туфель. Человек говорит отцу: «Возьмешь два чемодана и поедешь в Среднюю Азию: Ташкент – Самарканд – Бухара. Триста пар лакировок. Продашь их, с каждой тебе сто рублей (разговор шел до денежной реформы), я знаю, ты сидишь без денег, а мне нужен верный человек, такой, как ты».
Отец отказывается от этого заманчивого предложения. Он заходит в массивные резные двери публички, начинает фонатично изучать старые фолианты. Он находит у Маврикия новые сведения о древних грузинских мореходах. Он вносит их в свой длинный список доблестных морских деяний Грузии. Но неожиданно библиотекарша Кетевана Филимоновна, высушенная старостью, добрая женщина, позволявшая отцу уносить книги домой и не раз приходившая к нам в гости на чай с инжировым вареньем, библиотекарша, окончившая университет в Женеве, посещавшая марксистские кружки, великолепно знающая историю, философию, юридические науки, поддерживающая бодрость духа и гибкость тела гимнастикой йогов, устроила разгром отцовским идеям:
– Твое желание написать историю грузинского мореплавания – ложное мифотворчество. Грузия никогда не была морской державой. Это не Испания с ее «Непобедимой армадой», это не Португалия с ее Васко да Гама. Грузины никогда не были «людьми моря». Грузины – это пахари, виноградари, воины. У Грузии всегда были великие полководцы, но никогда не было великих адмиралов. Арабы, турки, персы вторгались с юга, с востока, но никогда со стороны моря. Грузины всегда сражались, у них не было передышки, чтобы взглянуть на море, вдохновиться им, отдать ему свою душу, построить корабль, надуть паруса и совершить кругосветное путешествие… Не занимайся ложным мифотворчеством. Не уподобляйся тем, кто, найдя камень с письменами, которым лет шестьсот, объявляет их тысячелетними, а города, которым тысяча лет, превращает в трехтысячелетние. Не надо ничего преувеличивать! Твоя история грузинского мореплавания – это преувеличение.
Отец ушел из библиотеки и больше там не появлялся. Фотографию дедушки, снятого перед заплывом 1911 года, он понес в фотоателье, увеличил ее, заказал раму, прикрепил к раме медную табличку с надписью: «Великий грузинский мореплаватель Дурмишхан Думбадзе».
Отец стал вести во Дворце пионеров кружок судоходства. Его увлекло изготовление самоходных моделей фрегатов, каравелл, подводных лодок, парусников. В полуподвальном помещении Дворца пионеров, в большой комнате с синими стенами, сидел отец среди скелетов будущих кораблей. По воскресным дням он водил своих пионеров на Черепашье озеро. Там они заводили моторчики моделей, спускали их в воду и с восторгом следили, как они плыли по маленькой лужице, именуемой Черепашьим озером. В те годы окрестности озера были пустынны, не было ресторанов, не было канатной дороги, берега озера были густо заросшими камышом. Отец с пионерами поднимался по тропе. Он нес самые большие и тяжелые корабли, в кармане у всех были завтраки: вареные яйца, картошка для костра, соль, сыр, помидоры.
Однажды корабль, лучшее творение рук отца, затонул посреди озера, отец нырнул за ним и не вынырнул. Пионеры ждали пять минут, особо не волнуясь, зная, что их учитель может долго находиться под водой, но на десятой минуте они стали кричать. А еще через пять минут, охваченные ужасом, они мчались вниз в город.
Опустившись под воду, водолаз-спасатель увидел отца, спутанного водорослями, – видимо, в поисках корабля он так завертелся в водорослях, что они, цепко его схватив, не отпустили на волю.
Так я остался один.
Мать, о которой я ни разу не упоминал в своих записках, я не знаю. Она живет где-то с каким-то подполковником, может, он полковник, а может, уже и генерал.