Не от мира сего 2 - Александр Бруссуев

— Я никого не убивал! — возмутился, было, Мишка.

— Да мне-то все равно, — прервал его собеседник. — Просто другие попы дело-то расследовали и обнаружили то, что им самим хотелось обнаружить. Да еще какой-то urho (богатырь, в переводе, примечание автора) медведя этого завалил (см "Не от мира сего 1", примечание автора), а люди во внутренностях бляху, точнее — ярлык обнаружили.

— Ну а я тут причем? — озадачился Хийси. — Тот поп сам на медведя полез, вот он его и задрал.

— Да пес с ними, с медведями и немедведями, — махнул рукой Куратор. — Договорился главный их, не знаю уж, как его там зовут, с кем-то из Хийси. Тебя сдали, да еще и всех болтающихся в лесу "заклятых" вычленили. Попам нужна жертва. И эта жертва — ты. Изловят и сожгут при стечении народа. Чтоб укрепить свое право на Веру.

— Вот блин, что за Вера у них такая? — сказал Мишка. — Если "заклятых" в стаю смогли сбить, то и меня, гады, вычислят. Только я живым не дамся.

— Живым, неживым — какая тебе разница? Главное — не даться. У тебя выход один — выиграть время.

— Сколько, интересно? — почесал в затылке Хийси.

— Год, два, может — пять лет.

— Круто, — вздохнул леший. — Или десять.

Показалось, что Куратор улыбнулся. Только глазами.

— Мой тебе совет: найди того человека, что с твоим медведем справился, — сказал он. — Вместе — вы сила. А будет вас тринадцать человек, да еще пять — тогда вы огромная сила. Тогда вы — Орден.

Мишка не стал спрашивать, как найти, да где. Ему, вдруг, стало совсем неуютно в этом чужом, скатывающемся в бездну лжи мире. Мелькнула шальная мысль, попытать счастья на Горе, но Vahtia Vaara (сторожить опасность, в переводе, примечание автора) не помогает убежать от опасности, она ее только караулит. Пять лет, или одиннадцать на вершине не просидеть. Да и за день там с ума сойдешь.

— Слушай, Куратор, — уже намереваясь уходить, спросил Хийси. — Тебе это зачем-то нужно?

Тот ответил не сразу, чуть покачал своей головой, словно перебирая мысленно какие-то свои аргументы, и, наконец, произнес:

— Пожалуй, что нужно. Я уже так давно здесь заперт, что и сам начинаю мутировать. Не внешне, — он усмехнулся. — Внутренне. Будучи в грязи, даже в поисках алмаза, нельзя самому не испачкаться. Мне не хочется лгать и злобствовать, я еще помню Бога, истинного Бога. Но, боюсь, что эти нынешние правила "с ног на голову" будут усвоены и мной. Не сразу и незаметно. Вот пока я в состоянии соучаствовать, я буду пробовать. Счастье и соучастие — одно без другого не бывает. Понял, шченок?

Они разошлись, каждый пошел своей дорогой, а гора Воттоваара осталась на месте нагонять страхи на случающихся людей и хранить великую тайну. В самом деле, горы-то не ходят, это магометы идут к горам.

Информация Куратора помогла лешему. Ему удалось справиться с погоней. Однако никак не получалось найти неизвестного богатыря, пока весь "нечистый" мир не содрогнулся от известия о гибели гиганта Змея Горыныча. Хийси со всех ног бросился к Ловозеру.

Да и "заклятые" устремились тем же маршрутом. Совсем голову потеряли, бедняги.

Мишка поведал Илейке свою печальную повесть, добавив, что исчерпал все силы, прячась от "заклятых", обходя козырные места, где его могут выявить другие Хийси. Однако встретился давеча с одним, что в его лесу самоуправством занимался. Побил, подлец, и погнал. Насилу удалось ноги унести. Зайцы и белки — и то почти перестали повиноваться. А что такое леший без зверья? На Илейку вся надежда.

3. "Заклятые".

— А что же сразу ничего не сказал? — возмутился лив, продолжая время от времени пулять в лес камни из сейда. — Ноги путал, зайцев на нас выгнал!

— Ну, а как иначе? — удивился Мишка. — Я ж по-другому не могу. Это ж у меня в крови.

— Конечно, — согласился Илейко. — Вот и сидим теперь в западне. Безоружные и без всякого толку — что дальше-то делать?

"Заклятые" нарочито шумно перебегали где-то в зоне недосягаемости. Еще немного — и пойдут они со своими корявыми луками и стрелами в атаку. Огнем, конечно, беглецов они не возьмут: не оправился еще лес от весенних вод. Но пламя им и не понадобится — запалят лапник, и под прикрытием дыма подберутся на прицельный выстрел. А стрелки-то их, не иначе, ядом пропитаны. Одна царапнет — и алес махен цюрюк, как говаривал рыцарь Дюк Стефан.

Воспоминание о былом своем друге добавило, как ни странно, уверенности в своих силах.

— Слушай, Мишаня, а все Хийси одинаковые? — спросил он у пригорюнившегося лешего.

— Как это — одинаковые? — не понял тот.

— Ну, есть среди вашего брата такие, которые, вроде бы дурачки?

— Да нету у меня братьев, — пробурчал Мишка. — А простоватые, конечно, имеются. Но они не дурачки. Они, как бы тебе сказать, недалекого ума. Сидят в глуши и никого не трогают. Лесные тролли — metsän piekko. И не тролль, и не леший. Ступни у них здоровые на ногах. Как снегоступы. И безобидные они совсем.

— Так, — призадумался Илейко. — А я за такого piekko сойду?

— По складу ума — вполне возможно, — сразу согласился Хийси.

— Мишка, сейчас второй глаз подобью, — строго проговорил лив.

— Разве что по росту, — оценивающе взглянул на человека леший. — Да и зачем тебе это?

Илейко предложил вариант действий, который Мишка сразу же забраковал. Но когда тот вытащил булаву Святогора, Хийси как-то странно взглянул на него, словно обнаруживая новые качества, и махнул рукой: может и прокатит.

Когда с шумом и гамом лив выкатился на берег озера, в него, конечно же, полетели стрелы. И, вроде бы, должны были попасть, но не попали. Илейко прокричал в сторону "заклятых":

— Нихт шиссен!

Засмеялся и перекувырнулся через голову. Выглядел он самым дурацким образом: все волосы и борода взлохмачены, сосновые шишки, казалось бы, составляют часть косм — так они органично вплелись. Созидая эту прическу, Мишка не удержался и хихикнул: "С такими космами да с космосом не связаться", намекая на представление старых людей о невидимой связи с пространством посредством распущенных волос.

Одежда тоже была старательно вывернута шиворот-навыворот. А сапоги — одеты неправильно. Все согласно моде. И чтобы никаких сомнений у "заклятых" не оставалось, кто перед ними выкатился, Илейко заорал, что было сил:

— Я несчастный metsän piekko, пустите меня домой!

Дома у этих беззлобных троллей, конечно, не бывает, но это не совсем важно. Главное, чтобы лихие люди перестали в него пуляться стрелами. Конечно, некоторое время уворачиваться можно, но бесконечно это продолжаться не может — дело случая получить отравленную занозу в задницу. И прощай родная природа, мать моя.

Лив кривлялся и хохотал, что-то улюлюкал и хныкал одновременно. Хорошо, Зараза не видела этого безобразия, не то перестала бы уважать. За реакцию Мишки беспокоиться не стоило, ему сейчас было не до сантиментов. Леший напрягал последние свои природные силы, чтобы отводить взоры "заклятых", хоть на пару мигов, хоть на несколько ударов сердца. Он сжал свою взлохмаченную голову руками, словно пытаясь унять жесточайшую мигрень, оскалил зубы, и левая нога его мелко-мелко дрожала. Из носа потекла струйка синей крови, на подбородок изо рта с каждым выдохом выдавливалась пузырящаяся слюна. Мишка очень старался. Для себя, наверно, так бы не смог.

Илейко не следовало идти к неприятелю, наоборот, всеми правдами-неправдами надо было выманить его к себе. Не всех сразу, пусть они и лешего стерегут, но отвлекутся на него, болезного. Что заботиться о Хийси — деваться ему некогда. Вот большой и беззащитный, как ребенок тролль — это другое дело. Он ведь тоже, как бы леший.

"Заклятые" леших ненавидели истово. Ведь именно их они считали виновниками всех своих бед. Вообще-то — правильно: Хийси уводил с глаз людских проклятых родителями детей семилетнего возраста. Иногда и младенцев уносил в лес, тех — которые во время родовых мук матери провозглашали ненужными. Как правило, такое могли себе позволить только бессовестные девки, жертвы похоти и беспутства.

Все дети рождаются с синими глазами, у "заклятых" же глаза темнеют во время родов. Если ребенок не нужен своему родителю, то он вовсе никому не нужен. Кроме "лешего". Так уж заведено. Погибнуть в лесу Хийси ему не дает, ни от голода, ни от холода, ни, тем более, от диких зверей. И любви не дает — потому как не умеет, педагогическим тонкостям не обучался. Вот и вырастают дети в равнодушных и, зачастую, бессердечных людей. Дичают, но дурная наследственность берет свое. Это только спустя века найдется политик, лицо государства, провозглашающий: "Брошенные дети (в случае реплики — воспитанники детских домов) — это государственная элита" (Астахов, из президентской свиты начала 21 века, примечание автора).

Дурная кровь дает дурное восприятие мира. Понятия "добра" и "зла" меняются местами, или напрочь исчезают, как у животных. Вот только в отличие от зверей человек подчиняется не исключительно инстинктам, есть у него много другого, способного превратить homo sapiens в homo immorales.