Филиал. Истории для кино - Александр Житинский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Мама, это не так! – воскликнул младший Решмин.
– Так, – спокойно кивнула она.
Ганичев раскланялся.
Он вышел на лестничную площадку. Сын Решмина шел за ним.
– Я вас провожу… Не слушайте ее, она сгоряча… – он торопился сказать. – У них все сложно. Отец три раза уходил, потом возвращался, а сейчас она трубу продала… Она сама простить себе не может! Он же для нее гениальный музыкант. Понимаете? Чем хуже, тем лучше, понимаете?..
– А ты играешь? – спросил Ганичев.
– Играю. Мать не знает. Хватит ей одного музыканта, – усмехнулся Борис. – Трубу она зря продала. Ничего, купим!
Они пожали друг другу руки.
Джазовый теплоход попал в шторм. Верхнюю палубу заливало водой, но музыканты играли – мокрые, веселые – играли с бешеным азартом, выплевывая из труб фонтаны воды.
Ганичев потерянно брел по городу, направляясь к кафе, где должен был состояться заключительный джем-сейшн джазового фестиваля. Он не знал, что ему делать.
У самых дверей «стекляшки» его окликнули:
– Юрик!
Он обернулся. Перед ним стоял писатель Банькович с футляром контрабаса. Банькович улыбался ему, как доброму знакомому.
– А-а… Это вы… – сказал Ганичев вяло.
– Я! Я! Я пришел! – воскликнул Баня, удивляясь самому себе. – Вы видите – я пришел!
– И напрасно, – сказал Ганичев.
– Что? – удивленно вскинул брови писатель.
– Нет, ничего…
И тут с противоположной стороны улицы раздался пронзительный крик:
– Баня!!!
Банькович оглянулся. К нему спешили Кротов и Люси. Они были при полном параде – причесанные, отутюженные. Они светились.
– Подержите контрабас, – Баня сунул инструмент Ганичеву, и через секунду они уже сжимали друг друга в объятиях – все трое.
Ганичев стоял, печально глядя на эту встречу, которую он подготовил, и не чувствуя никакой радости. Стоял, как двадцать лет назад, на посту у Баниного контрабаса.
Внезапно возник Герасимов с футляром саксофона. Снова объятия, поцелуи, смех…
– Мальчики, мальчики… – повторяла Люси, вытирая платочком слезы.
– Люси, ты совсем не изменилась, – пробормотал писатель, что было явной, но простительной ложью.
– Мужики, требуется банджо, – сказал Кротов. – Мое в ремонте.
– А что, тряхнем стариной! – воскликнул Баня.
– Есть ли, чем трясти… – с сомнением заметил Герасимов.
Менделев появился незаметно за спиною Бани – в кроссовках, в легкой молодежной курточке, с длинными седыми волосами. Вдруг раздался его печальный вопрос:
– Я сюда попал или я не сюда попал?
– Мендель! – Кротов стукнул его в грудь и бросился на шею.
– Ай да Илья! Посмотрите на него! – смеялась и плакала Люси.
– Юрик, вы Бориса нашли? – вдруг спросил Баня.
Все разом смолкли, посмотрели на Ганичева. Тот неуверенно переминался у контрабаса.
– Он в командировке, – сказал Ганичев, отводя глаза.
– Э-эх! – воскликнул Кротов.
– Без Бори не сыграть, – сказал Герасимов. – Обидно.
– Мендель, ты не можешь достать банджо? – спросил Кротов.
– Раз плюнуть, Витек. Только зачем?
– Играть буду.
– Вытяни вперед руки. Так. Закрой глаза, – скомандовал Менделев. Кротов выполнил команды. – Видите? Типичный тремор, – указал он трясущиеся пальцы Кротова.
– Сам ты тремор! – закричал Кротов.
– Попрошу без намеков, – сказал Менделев.
Они рассмеялись, пошли ко входу в кафе, на ходу доставая билеты. Ганичев нес за ним контрабас.
В фойе уже было полно народу, новые гости входили с улицы. Многие были с инструментами. Торговал буфет. По стенам висели газеты и информационные бюллетени джаз-клуба, возле них толпились, читали. То там, то здесь вспыхивали дружеские приветствия.
Музыканты первого состава Сокольникова вошли кучно, робея – как-никак они не показывались в этом мире уже давно. Посматривали по сторонам, волновались, наблюдая родное, но почти забытое. Их никто не узнавал.
Люси уселась за столик у буфета, куда подвел всех Ганичев. Он понял их состояние, старался помочь.
– Располагайтесь… Пожалуйста.
Рядом с Люси уселся Баня. Остальные продолжали стоять, оглядываясь по сторонам.
– Я сейчас, – сказал Ганичев.
Он отправился искать Сокольникова. Прошел через людное фойе, вошел в зал, где заканчивали накрывать столы. В глубине зала виднелась низкая эстрада с микрофонами и аппаратурой. Там готовились к джему музыканты, среди них – Сокольников.
Ганичев подошел к нему.
– Алексей Дмитрич!
– Ну? – строго обернулся к нему Сокольников.
– Все пришли. Как один, – доложил Ганичев.
– Пришли?!
У Сокольникова гора с плеч свалилась. Все эти дни он думал о том, придут или не придут на его зов бывшие музыканты, мучался этим – и вот пришли!
– Молодец, Юрик! – он обнял Ганичева в порыве чувств, но тут же взял себя в руки. – Ну, я их помариную! Пускай потомятся.
– Алексей Дмитрич… – развел руками Ганичев.
– Людей надо воспитывать. У вдовы был?
– Был.
– Придет?
– Не знаю… – замялся Ганичев.
Но тут Сокольникова отвлекли, он пошел настраивать аппаратуру, а Ганичев возвратился в фойе.
Рядом со стойкой буфета расчехляли инструменты трое: трубач, кларнетист, тромбонист. Начали пробовать звук, подстраиваясь друг к другу. Толпа расступилась полукругом, поняв, что они собираются играть.
– Банджо есть? – крикнул трубач в толпу.
– Есть! – сорвался с места Кротов.
– Сиди! – цыкнула на него Люси, но поздно. Кротов выскочил к музыкантам.
– Я сыграю!
– А инструмент?
– Мендель, я же просил тебя! – в отчаянии крикнул Кротов.
И тут же, откуда ни возьмись, появился сияющий Менделев с банджо на вытянутых руках.
– Помни про тремор, – шепнул он Кротову.
– Иди ты!
– «Олл оф ми» знаешь? – спросил трубач Кротова.
– Ну!
– Поехали.
Они заиграли. Кротов старался. Он побледнел, закусил губу.
Люси в волнении смотрела на мужа. Да и все «бывшие» волновались, как бы оценивая свои собственные возможности: смогут ли сыграть сегодня.
В толпе перешептывались любители.
– Кто это на банджо?
– Первый раз вижу.
– Мальчишки! – бросил кто-то. – Это же Витя Кротов.
– Да ты что! Кротов давно сгинул.
– Кротов это, факт. Послушай звук.
Началась импровизация тромбона. Трубач отнял инструмент от губ, шепнул Кротову:
– Лажаешь, старичок.
– Сейчас, сейчас… – у Кротова пот выступил на лбу. Он играл, мучительно вспоминая прошлое.
– Вот так лучше, – сказал трубач.
Ганичев, поначалу наблюдавший за Кротовым с тревогой, улыбнулся с облегчением. Понял: музыка в пальцах осталась.
Из зала вышел распорядитель.
– Стоп! Стоп! Что за самодеятельность? – накинулся он на музыкантов. – Наиграетесь. Целая ночь впереди. Прошу всех в зал! Занимайте места согласно билетам!
Публика повалила в зал.
Гостей встречал приветственным маршем диксиленд Сокольникова на эстраде.
Ганичев усадил «бывших». Им достались места за предпоследним от эстрады столиком.
Закончив марш, Сокольников со своими музыкантами занял место за ближайшим к эстраде столиком. Назад он демонстративно не смотрел.
– Юрик, вы сказали Леше, что мы пришли? – обеспокоенно спросил Баня.
Ганичев поежился. Ему не хотелось никого огорчать.
– Да… То есть нет. Он еще не знает.
– Хоть бы башку повернул! – сказал Кротов.
– Генерал… – заметил Герасимов.
– Леха! Сокольников! – крикнул Кротов, но его крик утонул в общем шуме.
– Не надо кричать. Он прекрасно все видел, – тонко улыбнулся Менделев.
Вокруг рассаживались, произносили первые тосты…
На эстраду взошел распорядитель.
– Начинаем наш традиционный джем-сейшн, посвященный закрытию фестиваля «Осенние ритмы». Первое слово Костюшкину… Он вчера саксофон новый купил… Миша, давай! Сам скажешь, с кем будешь играть.
– Миша, со мной! – крикнул кто-то.
На эстраду поднялся Костюшкин с саксофоном. Подошел к микрофону и, вглядываясь в зал, принялся выбирать себе партнеров.
Он называл их, и они выходили на эстраду с инструментами.
Джем начался!
Чувствовалось, что все друг друга хорошо и давно знают – со всеми слабостями и недостатками. После импровизаций хлопали, свистели, обменивались одобрительными возгласами. Кто-то сидел, погрузившись в свои думы. Давно не видевшиеся друзья разговаривали, отрешившись от всего. Жены и возлюбленные музыкантов были активны, чокались, смеялись, звали кого-то…
Ганичев незаметно куда-то исчез, оставив гостей одних.
А на эстраде была непрекращающаяся музыка. Одна тема сменяла другую, выходили новые музыканты, менялись составы, стили, направления.
«Бывшие» тоже узнавали старых коллег. За их столиком то и дело вспыхивало:
– Смотри, это же Мысовский!
– А это кто? Знакомое лицо.
– Канунников, ей-богу!
Однако постепенно, по мере нарастания экспрессии концерта, гости становились сумрачнее. Они явно чувствовали себя не в своей тарелке. Точнее всех выразил общее настроение Банькович: