Я не свидетель - Владимир Гоник

- "Вир бауен моторен, вир бауен тракторен". И так далее, учил в школе. Но ему, наверное, нужны не мои познания в языке.

- Я не знаю, что ему нужно, а нам нужна его валюта.

- Хорошо, я буду к девяти, - согласился Левин...

В доме все утихло. Спал Сашенька, спала, наверное, и невестка. Из подвала вернулся сын, Левин слышал, как хлопнула входная дверь. По вечерам сын подрабатывал: паял какие-то шнуры, разъемы, блочки, платы - в городе появилось много импортных видеомагнитофонов, для состыковки с нашими телевизорами полагались все эти штучки, сын изготавливал их и устанавливал, ходил по субботам и в воскресные дни к беспрерывно звонившим клиентам... И только на кухне все еще возилась жена.

Вздохнув, Левин погасил ночник и лег на бок, удобно устроив побаливающее ухо в теплую мякоть подушки...

- Это все, что у вас есть? - мрачнея, спросил Левин.

Шоор, откидываясь в кресле, развел руками.

- Не густо.

- Как вы сказали? - переспросил Шоор.

- В том смысле, что немного, недостаточно, - Левин покосился на бумажку: год рождения, звание, должность, дата пленения, место пребывания в плену и год гибели в Старорецком лагере для военнопленных некого Алоиза Кизе.

- Больше ничего не известно. Так я понял своего шефа, когда он делал мне поручения.

- А зачем ему это нужно спустя столько лет? - спросил Левин, про себя ругая Михальченко, легкомысленно согласившегося заняться бессмысленным, как полагал Левин, и почти безнадежным, как он прикинул, поиском теней. Мальчишка! Загипнотизировала маячившая валюта!

- Этот вопрос я задать ему не умел, - ответил Шоор, разочарованный непонятливостью худощавого, не очень опрятно одетого человека, сидевшего напротив за столом. - Это мой шеф, - как бы поясняя, добавил. - На вашу работу деньги дает он. - И подумал: - "В конце концов если это даже прихоть, вздор Густава Анерта, то не его, Шоора, забота, стоит ли покойник герр оберст Алоиз Кизе таких денег, какие Анерт угробит тут".

- Что ж, хорошо, - сказал Левин, - попробуем, хотя... - он поиграл пальцами по бумажке, врученной ему Шоором.

- Аванс я написал, - как бы напомнил Шоор, вставая.

- Я знаю.

Они церемонно раскланялись и Шоор удалился...

После обеда явился веселый Михальченко, тяжело, шумно вмял подушку кресла, в котором недавно сидел Шоор.

- Был немец?

- Был, был, - недовольно ответил Левин. - Ты, Иван, большой раздолбай. Зачем принимаешь такие дела?

- Так я же знал, кому поручить! - захохотал Михальченко.

- Ни хрена ты не знал. Валюта поманила. Где ты будешь искать концы этого Кизе? Это тебе не "домушник", который хорошо наследил.

- Надо порыться в архивах, - сказал Михальченко.

- В каких? - Левин презрительно вскинул на него глаза.

- КГБ.

- Во-первых, кто меня туда допустит? Во-вторых, это уже не архивы КГБ. Военнопленными занималось одно из управлений НКВД, а после его упразднения все было передано в созданное МВД.

- Так может, у них, - уже неуверенно сказал Михальченко, пыл его несколько поугас.

- Искать дело военнопленного Кизе среди сотен тысяч его соотечественников, сидевших в наших лагерях?

- Что же делать?

- Не знаю, - Левин, словно мстительно дразня, смотрел Михальченко в глаза.

- Он деньги, аванс, уже перечислил на наш инвалютный счет.

- Вот и купи себе японский видеомагнитофон, кассеты про американских детективов и наслаждайся, как они лихо работают.

- Ну, мы тоже не это... не пальцем деланы. Видел я их кассеты. В кино у них все путем. А на деле? Тоже мудохаются, как и мы, - Михальченко махнул рукой.

- С той только разницей, что профессиональней...

- Так что же нам делать? - спросил опять Михальченко. - Ефим Захарович, постарайтесь.

- Следующий раз ты тоже старайся думать. Обедал?

- Да.

- Будешь сидеть здесь?

- Да. Нужно сделать несколько звонков.

- Я пойду перекушу.

- Тут на Довженко есть хорошее кооперативное кафе, - улещивая, подсказал Михальченко.

- На кооперативное я еще у тебя не заработал, - пробурчал Левин и ушел...

7

Почти всюду снег сошел, два дня лил дождь, съедая его остатки в ложбинках. Степь, словно освободившись от тяжести снега, сделала первый весенний вздох и стала вдруг желтовато-серой, прошлогодне-осенней, но кое-где под еще скупым солнцем показалась первая щетинка недолговечной в этих местах зелени с еще живучей робкой синью каких-то полевых цветов.

Георг Тюнен видел из окна своего дома, как два верблюда, лениво наклоняя длинные шеи, общипывали влажные стебельки и медленно, словно жерновами, как-то горизонтально двигали челюстями...

Миновало почти три месяца с тех пор как Тюнен отправил своему приятелю Антону Иегупову в Старорецк письмо с фотографией, но ответа так и не пришло. Каждую ночь он просыпался, чтобы попить воды (диабетчиков всегда мучит жажда), а потом, ложась, засыпал не сразу. И в такие часы подумывал, что можно было бы и съездить в Старорецк к Антону, увидеть город своего детства, в котором не был сорок девять лет. Постепенно, но эти робкие мысли вызрели в решение. Пугало, правда, расстояние. Но однажды утром, взяв сберкнижку, он отправился в новое двухэтажное здание из серого кирпича, которое называлось "Дом быта". Там на первом этаже размещалась касса "Аэрофлота", сбербанк и почта.

Тюнен знал, что из Энбекталды нужно лететь сперва маленьким самолетом до Алма-Аты, а оттуда уже большим лайнером до Старорецка. Но билет из Алма-Аты полагалось бронировать загодя, тем более - в оба конца. Вояж этот, как выяснил Тюнен, влетал в копеечку, но это не смутило - в его возрасте расходы на жизнь минимальны, в Энбекталды ничего особого не купишь. "На похороны - на гроб, гробовщикам заплатить и на поминки останется", - невесело пошутил он в уме, и, сняв деньги со своего счета, пошел к аэрофлотскому окошечку.

- Если можно, с доставкой на дом, - попросил он девушку-кореянку в синем форменном костюме, протягивая ей паспорт.

- Через две недели, - сказала она.

Он прикинул, что вернется домой как раз под Первомай, и хотя это не имело для него никакого значения, все же почувствовал удовлетворение, что к Первомаю будет уже дома...

В дорогу Тюнен стал собираться за неделю. Старый черный чемодан из искусственной кожи, слишком кустарно имитированный под крокодилью, он поставил раскрытым на табурет, застелил свежей газетой и начал складывать нехитрые пожитки. Старался брать то, что поновее, но выяснилось, что все ношенное-переношенное, хотя и чистенькое, однако застиранное. Он долго стоял перед растворенной левой дверцей шкафа, перебирая сорочки и белье, правую створку не раскрывал - там хранились платья, пальто и прочие вещи покойной жены. Он никогда не прикасался к ним, суеверно боясь, что даже от прикосновения воздуха все рассыпется в прах и тогда уже от Анны в доме ничего не останется.

Следовало подумать о подарках для Антона, немыслимо же заявиться с пустыми руками. В воскресенье он пошел на базар, купил два килограмма хорошей мясистой кураги, в понедельник, решившись, отправился к председателю райпотребсоюза, которого когда-то знал мальчишкой, и тот распорядился продать Тюнену за наличные пять пачек импортных лезвий "Wilkinson" для бритья и пару тонкого, с нежным начесом индийского белья рубаху и кальсоны, - все это, да и некоторые другие приличные товары, отпускалось только в обмен на лекарственные травы...

В следующую субботу, облачившись в красивый, еще ни разу не надеванный плащ, к которому изнутри на молнии пристегивалась меховая жилетка, - когда-то этот заграничный плащ с биркой "Falve" сын привез в подарок из Дудинки, - Тюнен с чемоданом вышел из дому и отправился к автобусной остановке. Ехать было недалеко, маленький аэродром с деревянным зданьицем на краю поля находился в полутора километрах...

Аэропорт в Старорецке выстроили на том месте, где в детские годы Георга Тюнена было просто поле с подсолнухами и стеблями кукурузы. Его поразил огромный прямоугольник со множеством залов на разных уровнях, с эскалаторами. Тюнен давно не посещал больших городов и не видел такого скопления людей. Ожидая, пока на транспортер поступит чемодан, он впервые растерянно подумал, что в сущности не знает, куда ему отсюда направиться, цепляясь за надежду, что дом пять на Комсомольской, где жил Иегупов, ремонтироваь закончили, все старые жильцы уже на месте и он без труда попадет в квартиру, где живет Антон. Но где эта Комсомольская улица и как она называлась до войны, Тюнен не знал.

Сидя в автобусе, шедшем от аэропорта до центра, порасспросив пассажиров, Тюнен выяснил, что добраться до улицы Комсомольской он может, пересев в центре на трамвай номер один. На Комсомольскую Тюнен попал с конца, поэтому до дома "пять", пыхтя, тащился с чемоданом, устало останавливался несколько раз. Но уже дойдя до дома с табличкой "9" издали увидел впереди, что тротуар перегорожен, а пройдя еще сколько-то метров, замер с чемоданом в руке перед трехэтажным зданием, словно перечеркнутым строительными лесами, с висевшей на блоках "люлькой", в которой наверх подтягивали деревянное корыто с раствором. Оконных рам в здании не было, зияли черные провалы, где-то внутри гулко раздавались голоса, потрескивая, гудел газовый резак и пахло карбидом.