Глобализация. Контуры целостного мира. 2-е издание - Александр Чумаков

«Принцип дисплея» легко просматривается и в отдельных исторических эпохах, когда на первый план творческих поисков, какой либо науки, философских исследований или в целом общественного сознания в силу тех или иных причин выдвигается круг вполне конкретных проблем и вопросов.

В подтверждение сказанного обратимся к многовековой истории развития философии, предмет которой, по существу оставаясь неизменным, в каждый конкретный исторический период времени формулировался по-разному. Так, отличительной чертой первых философских учений в Древней Греции являлся космоцентризм, когда основное внимание было направлено на осмысление «космоса», «природы», основ мироздания. Позднее, в период расцвета древнегреческих городов полисов, интерес философов перемещается к социальной проблематике, этике, государственному устройству. Зарождение и укрепление христианства в Европе делает всю средневековую философию теоцентричной, т. е. основным предметом ее интереса становится Бог и результаты его творения. Последовавшая затем эпоха Возрождения повернула философию к искусству (эстетике) и в значительной степени к человеку. В ХVII – ХVIII вв., именуемых Новым временем, философия оказалась тесно связанной с набиравшей тогда силу наукой, что вывело на первый план философских исследований вопросы познания и научных методов. Кризис «классической философии» и рациональности во второй половине XIX в. обнажил проблемы иррационального, интуитивного, бессознательного, сделав их главным предметом анализа «неклассической философии» в первой половине ХХ в., что, в свою очередь, породило особый интерес к логике, языку, истолкованию и интерпретации текстов. В последние десятилетия ХХ в. в моду вошла так называемая «постнеклассическая философия», которая поставила на обсуждение кризисные явления в современной культуре и проблемы, обусловленные экспансией новых информационных технологий, а также бурным развитием средств массовой коммуникации. Рассуждая об «исчерпанности истории», «проговоренности» всех смыслов и идей, обращая внимание на неспособность человека справиться с обрушившейся на него информацией, представители этой философии выступают за асистемность, размывание устоев, ценностей и границ традиционного философского европейского знания как не соответствующего новым реалиям. Наконец, еще одна тема, ставшая фундаментальной и одной из наиболее актуальных в новейшей философии на пороге XXI в., связана с экологией и мировыми проблемами стремительно глобализирующегося мира.

Итак, из краткого экскурса в историю философии нетрудно заметить, что в целом предмет философии не сводится к какой то конкретной проблеме или соответствующему набору таковых. В тот или иной отрезок времени и в зависимости от множества конкретных обстоятельств он изменяется в пределах заданных для данной дисциплины границ. Также происходит и в глобалистике, где по мере накопления знаний и в силу всевозможных обстоятельств на первый план поочередно выходят то одни, то другие проблемы или какие либо аспекты порождающих их процессов.

Возвращаясь к упомянутым выше примерам то усиления, то ослабления научного и общественного интереса к процессам или результатам глобализации, отметим, что, например, учение о ноосфере, а в более широком контексте – о месте и роли человека в биосфере – хотя и вполне созрело для серьезного обсуждения, тем не менее не получило развития после 1930-х гг. по причине усиления международной напряженности, а затем и начала Второй мировой войны, поглотившей практически все внимание и значительную часть ресурсов мирового сообщества. И лишь в конце 1960-х гг., когда экологические проблемы стали серьезным препятствием для экономического и социального развития, идеи ноосферы вновь вернулись на первый план общественного сознания.

Также и идеи К. Ясперса о глобальном мире, «глобальном единении», «едином человечестве», «единой судьбе», высказанные им сразу после Второй мировой войны, были отодвинуты почти на полстолетия «холодной войной» и начавшейся гонкой вооружений, балансировавшей на грани ядерной войны. Однако и имя этого крупнейшего мыслителя ХХ в., и его универсалистские идеи снова обрели звучание, когда человечество всерьез приступило к исследованию процессов глобализации. Что касается глобальных проблем, которые с конца 1980-х гг. «ушли в тень» под натиском событий, сопровождавших развал СССР и всей социалистической системы, а затем уступили место в рейтинге внимания глобализации, то об этом еще немало будет сказано в различных разделах данной книги.

Здесь же подведем краткий итог и сформулируем следующие выводы. Предмет глобальных исследований находится в тесной зависимости от социально-политических, экономических, многих других причин и в исторической перспективе не может быть сведен к строго ограниченному, конкретному кругу вопросов. Он, в зависимости от времени и множества объективных обстоятельств, всегда выступает на первый план в виде той или иной проблемы или некой их совокупности. Но это совсем не означает, что другие темы, вопросы и проблемы теряют актуальность и выходят за рамки (пределы) глобальных исследований, перестают быть предметом их анализа. Они, было бы правильнее сказать, отодвигаются главной темой на второй или еще более отдаленный план и оказываются как бы в ее тени, дожидаясь своего времени, чтобы в определенный момент и при соответствующих условиях подняться выше по шкале приоритетов в иерархии тем глобальной проблематики, а то и вовсе оказаться в центре научного и общественного внимания.

Еще один парадокс, который имеет место в современной глобалистике и который я назвал бы «эффектом позднего восприятия», заслуживает специального внимания уже теперь, в самом начале разговора о процессах глобализации, ее последствиях и этапах осмысления этих явлений.

Суть данного эффекта состоит в том, что участники тех или иных событий нередко начинают осознавать их значительно позже того момента, когда они происходили на самом деле. Хотя эти события имели место буквально на их глазах и при их непосредственном участии, но тем не менее в то время они не воспринимались как новая реальность, уже оказывающая влияние и на условия их жизни, и на них самих, подспудно влияя на чувства, эмоции, здоровье и т. п. И лишь тогда наступает прозрение, «прорыв» в осознании новой ситуации, когда эти не осознаваемые ранее изменения в силу каких либо причин начинают восприниматься как реальность, причем, как правило, не всеми и не сразу, а вначале кем то наиболее проницательным или оказавшимся в необычных условиях и потому «прозревшим» раньше других.

Другими словами, рыба «не замечает», что живет в воде, пока эта вода остается чистой, а когда качество воды ухудшается, начинает проявлять беспокойство. Но, пожалуй, лучшим примером «прорыва» в осознании новой ситуации может быть опыт Шакья Муни и Моисея, которые (и тот и другой) до определенного возраста жили в богатстве и роскоши, не ведая забот. И лишь однажды, выйдя из дворца и оказавшись в необычной, неведомой дотоле обстановке, они прозрели: Шакья Муни – повстречав больного, старика и похоронную процессию, а Моисей – увидев, как египетский надсмотрщик избивает раба. Шакья Муни был потрясен этими «открытиями» и задумался над освобождением человека от страданий. «Моисея охватило чувство сострадания, возмущение насилием, чинимым одним человеком над другим, унижение и покорность раба. Шакья Муни стал Буддой, узнав, что существуют болезни, старость, смерть. Моисей стал Пророком Бога, когда узнал, что существует нечто более ужасное, чем смерть – рабство» [12]. Увидев мир другими глазами, каждый из них со временем сделал свои изменившиеся представления об этом мире достоянием других людей, сначала незначительного числа, затем обретая все больше и больше последователей и сторонников.

Заметим, что таких прорывов в сознании мы можем обнаружить в истории великое множество. А «прозревая», люди, как правило, начинают реконструировать прошедшие события. При этом каждый выстраивает свой рассказ о свершившемся, и в итоге все вместе начинают жить в этих рассказах, которые, быть может, в главном, но не во всем полностью, во всяком случае, не во всех деталях передают реальность такой, какой она была на самом деле. И потому всегда остается возможность предложить и другой, и третий, и десятый варианты рассказов о том, о чем уже было сказано, казалось бы, более чем достаточно. Но всегда найдутся те, кто такую возможность реализует в очередной раз. Потому так важно, имея в виду это обстоятельство, отличать то, что случилось и рассказ о том, что случилось.