По Рождестве Христовом - Василис Алексакис

Я понимаю, что отзываюсь о ней не слишком-то лестно. Когда я покидал Тинос, она крепко прижала меня к своей худой груди. У г-жи Николаидис я поселился без ее одобрения. Мать была не согласна с этим решением, которое предложил Ситарас, хотя оно и очень выгодно в денежном плане — я не плачу своей хозяйке за жилье. Мать знала Навсикаю лишь со слов адвоката, а тот говорил о ней исключительно хорошее. И упиралась, видимо, из страха, что я забуду ее, оказавшись рядом с женщиной, достойной стольких похвал.

— Малышу нечего делать в доме этой дамы, — твердила она без всяких объяснений.

Зато отец сразу одобрил идею своего друга. Он был убежден, что мне будет гораздо приятнее жить в большом доме с садом, чем в однокомнатной квартирке в центре города. Он помог мне с переездом, где надо, повесил полки, сменил водонагреватель в ванной и посадил перед моей дверью оливковое деревце, которое, к сожалению, не прижилось. Тогда-то он и познакомился с Навсикаей, которая приняла его со своей обычной обходительностью. Он и потом навещал меня, но мать — ни разу. За эти годы она, конечно, приезжала в Афины раза четыре-пять, в последний раз — когда я получал диплом, но мне так и не удалось затащить ее в Кифиссию. Не исключено все же, что теперь, узнав об интересе моей хозяйки к Афону, она пересмотрит свое отношение к ней. В прошлое воскресенье, во время нашего последнего телефонного разговора, она справилась о здоровье Навсикаи, чего никогда прежде не делала, и даже попросила передать от нее привет.

Сегодняшний день, пятница 17 марта, посвящен Алексию, Божьему человеку. Кое-что о нем мне известно: выходец из богатой семьи римских патрициев, он отказался от родительского состояния и вел жизнь бродяги. Любил спать под лестницей, словно пес. Его святость признана как православной, так и католической Церковью. Представляю себе календарь, где вместо святых — досократики. Греческой Церкви удалось истребить большинство античных имен. Ни одного грека, насколько мне известно, уже не зовут Фалесом, Ксенофаном, Метродором или Эмпедоклом. Уцелели только имена трех наиболее известных философов — Сократа, Платона и Аристотеля. Упомянутый в календаре Зенон вовсе не Зенон Элейский, а христианский мученик, казненный при Диоклетиане. В день, посвященный Фалесу, вспоминали бы его утверждение, согласно которому смерть не отличается от жизни. «Почему же ты тогда не умираешь?» — спросил его кто-то с вызовом. «Да как раз потому, что нет никакой разницы!» — ответил он. Горгий, проживший больше ста лет, напомнил бы нам в свой праздник, что секрет долголетия в том, чтобы не придавать значения чужому мнению.

На позавчерашней лекции Феано перечислила современные издания досократиков, начиная с того, которое в конце XIX века осуществил немец Герман Дильс, дав основу для всех последующих. Данные, которыми мы располагаем о жизни и трудах этих мудрецов, во многих случаях крайне неполны. Эврит, например, знаком нам, в основном, своей невозмутимостью, которую проявил, когда один из его друзей сказал ему, что слышал, проходя через кладбище, пение мертвеца. «А что за песню он пел?» — полюбопытствовал философ.

В конце лекции, преодолев свою робость, я спросил у Феано: может, парадоксы софистов были своеобразным проявлением юмора?

— Совсем наоборот. Эти люди важничали, как нынешние университетские профессора. Они были ироничны, язвительны, саркастичны, но не выносили, чтобы кто-то подвергал сомнению их слова. Впрочем, это же был их заработок. Ученики щедро им платили.

Святые ничему не могут нас научить. Им достаточно твердить общеизвестные истины. Дни христиан не отличаются один от другого. Они все принадлежат Богу. Неужели мне в самом деле необходимо читать все эти книги о Святой Горе? Скажу Навсикае, что монахам деньги не нужны, что они едят только сардины и рис. Возможно, она путает их с Хароном, получавшим обол за перевоз мертвых на другой берег Стикса. А может, собирается оставить им свое состояние, чтобы обеспечить себе место на небесах.

Каково население Афона? Чем заняты монахи, когда не молятся? Предаются ли земледелию, скотоводству, рыбной ловле? Может, они сами изготавливают сыр, который едят, а яйца им несут их собственные куры. Где они находят ту малость денег, которая необходима для жизни? Получают ли они, как попы, жалованье от государства? И что делают, когда ни пост, ни молитва, ни палочные удары не могут усмирить их плоть? Может, сходят с ума. По ночам женщины незапятнанной белизны выходят из земли, разгребая ее своими алебастровыми руками.

Я еще не ходил в библиотеку Геннадиоса, но просмотрел в читальном зале университета несколько книг о древней истории Афона. Я листал их без того почтения, с которым отношусь к трудам по философии, но и без уныния, которое нагоняют на меня религиозные тексты. История всегда была моим любимым предметом. Она всегда казалась мне гораздо увлекательнее романов, которые я читал в детстве, поскольку повествует о подлинных приключениях. Греция представлялась мне героиней, способной пробудить любые страсти и вечно попадавшей в опасные ситуации.

История полуострова неизбежно затрагивает и воды, которые его омывают. Геродот называет море у горы Афон «крайне диким». И он не преувеличивает: в 492 году до Рождества Христова оно поглотило весь персидский флот, который двигался к Афинам под командованием Мардония. Погибло двадцать тысяч человек и три сотни кораблей.

Одиннадцать лет спустя Ксеркс повторил попытку, с еще более значительными силами. Чтобы не огибать опасный мыс, он измыслил безумный план — решил прорезать каналом узкий перешеек, который связывает гору с полуостровом Халкидика, и выйти в Эгейское море через залив Сингитикос. Сегодня никакого канала в этом месте нет, некоторые даже сомневаются, был ли этот проект вообще когда-либо осуществлен. Однако Геродот и Фукидид утверждают, что был. Первый думает, что Ксеркс избрал это решение, пусть и не самое простое, чтобы поразить воображение противника.

Почему Везирцис ничего не сказал мне ни о крушении персидского флота, ни о канале Ксеркса? В тот вечер он был явно не в своей тарелке. Так и вижу опять, как он вертит в руках свой автобусный билет. Хотя, конечно, сведения, которыми мы располагаем об античной истории Афона, крайне скудны. Известно, что там было пять городов: Дий, Олофикс, Акрофои, Клеоны и Фисс[3], но их точное местоположение неизвестно. Предполагают, что Дий, Олофикс и Акрофои были расположены на восточном берегу, а Фисс и Клеоны — на противоположном. Несомненно, что материалы для постройки своих гигантских комплексов монахи нашли на месте. В эпоху греко-персидких войн Афон насчитывал десять тысяч жителей, по большей части земледельцев, которые наверняка вели очень здоровую жизнь, раз доживали, если верить Лукиану, аж до ста тридцати лет! Среди них было много пеласгов и этрусков. Они знали греческий, но, как нам сообщает Фукидид, говорили также на других языках. Названия Дий и Клеоны греческие, Фисс и Олофикс — неизвестного происхождения, название Акрофои смешанное. Дий, возможно, был посвящен Зевсу[4]. На полуострове поклонялись тем же богам, что и в остальной Греции. На самой вершине горы возвышалась статуя Зевса, тень которой на исходе дня касалась, как говорят, острова Лемнос. Сообщают также, что Иверский монастырь построен на месте храма Посейдона. Первые обитатели Афона почитали также Деметру, Афродиту, Артемиду, Аполлона и Асклепия.

В мою жизнь вторглось столько имен — святых, философов, монастырей, городов — что я вряд ли смогу их все запомнить. Пытаюсь хотя бы частично вырвать их из тени, вставляя в заурядные диалоги.

— Еду в Олофикс, — говорит Ефраим.

— Что собираешься там делать? — спрашивает Пармениск из Метапонта, что в Южной Италии.

— У меня встреча с Метродором-старцем из монастыря Эсфигмен.

— Так он не умер? — удивляется император Диоклетиан.

— Это я его воскресил, — гордо объявляет чудотворец Паисий.

Монастырь Эсфигмен обязан своим малопривлекательным названием[5] тому факту, что расположен в ущелье меж двумя горами.

В IV в. до Рождества Христова афиняне теряют контроль над полуостровом Халкидика, присоединенным к Македонскому царству. Из этой эпохи мне запомнилось только одно имя — архитектора Динократа (кажется, его назвали также Стасикратом). Самонадеянности в нем было, наверное, не меньше, чем у Ксеркса, поскольку он предложил обтесать гору Афон, чтобы превратить ее в колоссальную статую Александра Великого. Она должна была изображать завоевателя сидящим, в одной руке он держал бы целый город, а другой направлял течение реки. При высоте горы в две тысячи метров этот монумент стал бы самым грандиозным из когда-либо сооруженных. К счастью, Александр отверг предложение Динократа, избавив тем самым Пресвятую Деву от ужасного зрелища.