Тайный Союз мстителей - Хорст Бастиан

Так-то маленькие птахи проучили ястреба, отбив у него всякую охоту нападать на трудолюбивых ласточек. Жалобно пища, ястреб улетал к дальнему лесу. Только здесь ласточки отстали от него и снова возвратились в свои скромные жилища под коньками крестьянских домов.

Дочитав до конца, Альберт немало подивился такому сочинению, которое он теперь должен был выдавать за свое. Да и всеми в классе, и ребятами и девочками, овладело какое-то неведомое им до сих пор чувство. Выжидательно смотрели они на учителя, на Альберта же с недоверием. Гейнц Грабо и Клаус Бетхер переглянулись, ничего не понимая.

Учитель откашлялся и, нахмурив лоб, сказал:

— Да это уже на что-то похоже, Берг. Честно говоря, я считал тебя неспособным написать такое сочинение. Может быть, ты у кого-нибудь списывал? Нет, нет, ты можешь не возражать, я ведь знаю, с кем имею дело.

— Докажите, что я списал! — тут же потребовал Альберт. Он злился. Будь сочинение написано даже им самим, учитель все равно обвинил бы его в том же. Голос его звучал уверенно.

И это заставило учителя пойти на попятный.

— Ну хорошо, Альберт, не будем спорить. Важно, чтобы ты сам сделал надлежащие выводы из этого сочинения. — Господину Грабо стоило немалых трудов говорить спокойно. Он прекрасно сознавал, что вряд ли кто-нибудь из учеников смог бы написать лучше. Во всяком случае, не его сын Гейнц. Разве что Друга Торстен? — Я вас не предупреждал, что не буду выставлять отметки за это сочинение? Нет? Так, так, — проговорил он с беззаботным выражением лица. — Стало быть, запамятовал. Отметки же я не намерен выставлять потому, что сочинение это, так сказать, сверх программы. Это своего рода предварительное упражнение. И тем не менее, Альберт, я должен сказать, работа твоя отличная. Я возьму себе это на заметку. — И он фальшиво улыбнулся.

«Вот свинья!» — подумал Альберт. Правда, нехорошо так думать об учителе, но, возможно, Альберт и был прав. Во всяком случае, Друга подумал так же.

Теперь господин Грабо, любопытства ради, потребовал, чтобы Друга Торстен тоже прочитал сочинение. Друга не на шутку испугался. Он лихорадочно перелистывал свою тетрадь по географии от начала до конца, потом от конца к началу. Все это время учитель в недоумении поглядывал на него.

— Может быть, мне помочь? — спросил он и встал, намереваясь подойти к Друге.

— Нет, нет, спасибо… Я уже нашел! — пролепетал Друга.

В отчаянии он оглянулся, поднес тетрадь к самому носу и начал. Читал он медленно, запинаясь, хотя обычно этого с ним никогда не бывало. Время от времени он с опаской поглядывал на учителя. Вот что он «прочитал»:

— Господь бог. Когда я был еще совсем маленьким, я молился господу богу. Так мне велела мама. Она говорила: господь бог тебе всегда поможет, если ты попадешь в беду. Господь — он всюду, он и сквозь стены видит. А когда люди совершают дурные поступки, господь их наказывает. Господь справедлив, и от него ничего не надо утаивать. Поэтому я верил в господа бога и каждый вечер молился. Так было до прошлого лета. Все это время я тяжело болел. Но я никогда не думал, что это меня покарал господь. Изредка я предавался мечтам: а вдруг бог мне поможет? Но вот прошлым летом, в августе это было, один наш школьник попал под трактор и через день умер в больнице. Родители его горько плакали. Я не был другом этого ученика, но знал, что он неплохой парень и учится хорошо. Должно быть, он доставлял своим родителям немало радости. Он был не лучше и не хуже любого из нас. Вот я и подумал: за что же его господь наказал? Ведь, наверное, этому мальчику очень хотелось жить. Но ответа на свой вопрос я не знал.

Когда я пришел на похороны нашего товарища, то увидел на венке надпись: «Ты был гордостью отца, радостью матери. Но господь возлюбил тебя больше, чем их обоих». Я никак не мог понять этих слов. Не укладывались они у меня в голове. Если бы мальчик при жизни сделал что-нибудь дурное, то тогда его смерть была бы ему наказанием. А получалось: господь бог дал ему умереть, потому что любил его. Нет, не понимал я этого и долго ломал себе голову над этим вопросом. Как-то раз я спросил себя: наказал его господь или возлюбил? И кто это в конце концов решает? И сам же себе ответил: решают это люди. Ну, а раз это решают люди, то, быть может, они сами и господа бога выдумали? Мне это было очень важно узнать, и я спросил маму, что же я плохого сделал, за что меня господь бог такой страшной болезнью наказал? Мама долго думала, прежде чем ответить. «Господь и не хотел тебя наказывать», — сказала она. Давно когда-то ей один священник говорил: кого бог любит, тому он посылает страдания. Значит, и меня господь бог любит? Как странно! Во время войны в наш дом в Берлине попала бомба. Меня засыпало, и с тех пор я болею. Но не попади бомба в наш дом, я бы никогда и не узнал, что господь бог меня любит. Это было уже совсем странно. Значит, бог и за войну в ответе? А вдруг это он ее на нас послал, чтобы доказать, как он нас любит? Но ведь если ты хочешь доставить человеку радость, ты не станешь бить его? Или это просто люди ищут, чем оправдать убийство на войне, и потому говорят, что все это господня воля? Наверное, так оно и есть. Наверное, они боятся добрых людей и, чтобы те ничего не заподозрили, сваливают все на бога. С тех пор я никогда не молился, да и не верю я больше в господа бога. Это произошло со мной летом. Может быть, наш священник и сердится на меня. Но я все равно не буду больше молиться.

Друга кончил неожиданно. И всем показалось, что он будет читать еще. Но он торопливо захлопнул тетрадь, должно быть сам удивившись, что уже кончил.

В классе воцарилась торжественная тишина. Рассказ Други взволновал ребят. В самом начале кто-то хихикнул по поводу заглавия «Господь бог», но постепенно необычный образ мыслей Други Торстена захватил слушателей.

Поджав губы, учитель Грабо сидел, уставившись в пол. Злоба душила его. Он терпеть не мог, когда ученики задумывались над подобными вопросами. А этот Друга вообще слишком много думает. С ним хлопот не оберешься. Еще начнет на уроках истории поправлять. Вырастет и будет красным, будет говорить что думает, даже наперекор всем. Господин Грабо прекрасно знал, что такие люди самые опасные. Они-то и устроили революцию в России.

Но надо же было что-то сказать! Ученики смотрели на него в ожидании. Он, конечно, обойдет вопрос, поставленный в сочинении Торстена. Но вот что: уж очень этот мальчишка запинался. Наверное, нацарапал в тетради такое, что и сам прочитать не в состоянии. «Проверим!» — решил он.

— Подойди ко мне, Торстен, и возьми с собой тетрадь. Надо посмотреть, как ты пишешь, — сказал он вкрадчиво, однако язвительность этих слов больно задела Другу.

Он сидел неподвижно — лицо белое как бумага. Наконец он поднялся и молча вручил учителю свою тетрадь. Тот перелистал ее, покачал головой, взглянул на обложку, снова перелистал и неожиданно швырнул тетрадь на стол.

— Ты обманул нас, Торстен! Ты прочитал все прямо из головы, гениальной своей головы!

Друга не произнес ни слова. Он стоял белый как полотно и… улыбался. И почему, собственно, у него раньше никогда не хватало смелости дать отпор этому господину Грабо? Нет, он никого не выдаст! Должно быть, учитель хочет произвести на него впечатление, запугать — вот он и орет. Господин Грабо действительно кричал уже несколько минут, а Друга стоял и… улыбался. Это окончательно сбило учителя с толку, и он тоже умолк. Сколько же чертей вселилось в этого парня! Ничем его не проймешь. Но он, Грабо, уже знает, как его допечь. И потому с ледяным спокойствием, словно объясняя арифметическую задачу, он сказал:

— Видишь ли, Торстен, в Германии было много поэтов, тысячи и тысячи. Я распределил бы их следующим образом: сначала Гёте, затем, немного отступя, Шиллер и, наконец, Лессинг. Потом долгое время никого, а затем уже такие величины, как Гейне, Гердер, Бюхнер и — опять нетронутая целина. Затем следуют люди, создавшие что-нибудь более или менее значительное. Этим и исчерпывается список поэтов. За ними следуют длинной вереницей фуры навоза, потом опять ничего…

Сладенько улыбаясь Друге, Грабо помолчал немного. Улыбка все еще не сошла с его лица, когда он продолжил:

— Но и после этого до тебя еще долго очередь не дойдет…

Всем стало неловко. Ученики сидели за партами, опустив глаза. Может быть, им было стыдно за своего учителя? Только один-единственный разразился громким отвратительным смехом — Гейнц Грабо. Но его не поддержали даже его дружки.

В груди Други бушевала буря. Губы дрожали. По щекам медленно катились слезы.

— Я написал сочинение, но я забыл тетрадь дома.

— С глаз долой! — снова закричал на него учитель. — И запомни: кто соврал хотя бы один раз, тому не верят, даже когда он говорит правду.

Пошатываясь, Друга Торстен пошел к своему месту.