Черная беда - Ивлин Во

— Не знаю, могу ли я тебе верить. По-моему, верных людей вообще не осталось. Я всеми брошен. Но тебя я отпускаю. Живи. Всех же все равно не перевешаешь. Ступай с миром.

— Как будет угодно вашему величеству.

Сет открыл дверь — и опять, как всегда, в темноте прошмыгнул осведомитель.

— Майор!

— Ваше величество.

— Я отпускаю Али. Он может покинуть форт.

— Казнь отменяется?

— Али может покинуть форт.

— Слушаюсь, ваше величество. — Майор Джоав отдал честь. — Ваше величество правильно делает, что верит мне, — вполголоса добавил он, когда фигура Али растворилась во мраке коридора.

— Я никому не верю… Я одинок.

Император остался один. Издали с гор до него доносился едва с слышный барабанный бой. Четверть третьего. Еще почти четыре часа темноты.

И тут вдруг тишину разорвал пронзительный крик. Он шел откуда-то снизу, эхом разнесся по всему форту и смолк. Какой-то бессмысленный, ничего не выражающий крик. И опять тишина, ни шагов, ни голосов — только далекий, глухой бой тамтамов в горах.

Сет бросился к двери:

— Эй! Кто-нибудь! Что случилось? Майор! Офицер охраны! Тишина. Только привычное шарканье удаляющегося осведомителя. Гнетущая тишина. Затем тихий голос снизу:

— Ваше величество?

— Кто это?

— Майор Джоав из Королевского пехотного полка к услугам вашего величества.

— Что это было?

— Ваше величество?

— Что это был за крик?

— Произошла ошибка, ваше величество. Оснований для беспокойства нет.

— Что произошло?

— Часовой допустил ошибку. Только и всего.

— Что он сделал?

— Пустяки, это всего лишь индиец, ваше величество. Часовой неправильно понял приказ. Он будет наказан.

— Что случилось с Али? Он ранен?

— Убит, ваше величество. Ошибка часового. Виноват, что потревожил сон вашего величества.

И майор Джоав, а также капитан караульной службы и господин Юкумян в сопровождении трех тяжело нагруженных капралов вышли из форта через боковую дверь и двинулись извивающейся вдоль моря тропинкой по направлению к заброшенному сахарному заводу.

А Сет остался один.

Светало. Еле волоча ноги, господин Юкумян вошел в Матоди. На улицах было пусто. Все, кто мог, покинули город в течение ночи; те же, кто остался, притаились за заколоченными дверьми и забаррикадированными окнами. Сквозь щели в ставнях и замочные скважины несколько пар любопытных глаз с интересом наблюдали, как маленькая, поникшая фигурка проковыляла в кафе «Амурат».

Госпожа Юкумян лежала на пороге спальни. За ночь ей удалось выплюнуть кляп и доползти до двери, но это отняло у нее столько энергии, что она, не в силах больше кричать и рвать веревку, которой ее связали, впала в беспамятство, прерываемое кошмарами, мучительными приступами судороги и беготней крыс по земляному полу. Господин Юкумян, натура тонкая, не мог без отвращения смотреть на ее распухшее, грязное, покрытое кровоподтеками тело, которое в серебристо-зеленом свете подымающегося солнца и впрямь являло собой отталкивающее зрелище.

— Крикор, Крикор… Слава Богу, ты вернулся… А я уж думала, что никогда тебя не увижу… Пресвятая Мария и Иосиф… Где ты пропадал?.. Что с тобой?.. О Крикор, муж мой… Да будут благословенны Господь и Его ангелы, которые вернули мне тебя.

Господин Юкумян сел на кровать и, тяжело дыша, стал расшнуровывать высокие ботинки с эластичными задниками.

— Я устал, — сказал он. — Боже, как я устал. Кажется, лег бы и проспал целую неделю. — Он взял с полки бутылку и налил себе виски. — Это была самая жуткая ночь в моей жизни. Сначала меня чуть было не повесили. Можешь себе представить? Мне уже набросили на шею петлю. Затем повели за город, довели до сахарного завода, а что было потом, не помню; прихожу в себя — кругом никого, я лежу на берегу, вещей нет, лодки нет, этих проклятых солдат тоже нет, а на затылке у меня шишка величиной с яйцо. Пощупай.

— Не могу, Крикор, я же связана. Перережь веревку, и я тебе помогу. Бедный ты мой, бедный.

— Боже, как болит голова. Как я дошел домой, сам не знаю. И лодки у меня теперь нет. Еще вчера я мог получить за нее полторы тысячи рупий. Бедная моя голова. Полторы тысячи рупий. Ноги тоже болят. Я должен лечь в постель.

— Развяжи меня, Крикор, и я уложу тебя. Бедный ты мой.

— Не беспокойся, цветок души моей. Я сам лягу. Буду спать целую неделю.

— Крикор, развяжи меня.

— Не волнуйся, мне просто надо как следует выспаться. Господи, как все болит! — И с этими словами господин Юкумян залпом выпил виски, закинул, удовлетворенно фыркнув, ноги на кровать и повернулся к стенке.

— Крикор, пожалуйста… развяжи меня… Я ведь связана, ты разве не видишь? Я всю ночь так пролежала, мне больно…

— Полежишь еще. Сейчас у меня нет сил тобой заниматься. Только о себе и думаешь. Видишь же, я устал. Неужели непонятно?

— Но, Крикор…

— Заткнись ты.

И не прошло и минуты, как господин Юкумян, забыв о многочисленных невзгодах этой ночи, нашел утешение в глубоком, продолжительном сне.

Через несколько часов он был разбужен барабанным боем и ревом труб — в Матоди входила победоносная армия. Под окном печатали шаг воины Прогресса и Новой эры. Господин Юкумян вскочил с кровати, протер глаза и прильнул к щели в ставне.

— Господи, помилуй! — воскликнул он. — Значит, Сет все-таки победил! — И, захихикав, добавил: — А майор Джоав и капитан остались в дураках!

Лежа на полу, госпожа Юкумян кротко смотрела на него своими грустными темными глазами.

— Лежи тихо, женщина, — сказал он, ткнув ее по-дружески ногой в шерстяном носке. — Потерпи еще немного, и я тебя развяжу. — И господин Юкумян улегся на кровать, уткнулся носом в подушку и, несколько раз фыркнув и повертевшись, вновь погрузился в сон.

Зрелище было великолепное. Первым, в серых изорванных полевых гимнастерках, выступал духовой оркестр императорской гвардии:

Бог с войском ангелов сбираются на сечь,Дабы вражды людской течение пресечь;В воздух взвился Господень тяжкий острый мечИ правды час настал.

За оркестром, подымая тучи пыли, маршировала пехота: мозолистые, голые ступни, изношенные мундиры, спущенные гетры, фуражки набекрень, на плечах винтовки «ли-энфилд» с примкнутыми штыками, курчавые головы, черные как смоль лица, черная лоснящаяся кожа под расстегнутыми гимнастерками, набитые добычей карманы. Между гвардейцами и нерегулярными войсками, в окружении штабных офицеров, верхом на высоком сером муле ехал генерал Коннолли коренастый ирландец лет сорока пяти, который на своем веку понюхал пороху: прежде чем защищать цвета Азанийской империи, он воевал на стороне «чернопегих»[7], служил в южноафриканской полиции, а потом в егерских войсках по охране Кенийского национального заповедника. В то утро, впрочем, Коннолли больше напоминал сбившегося с пути путешественника, чем главнокомандующего вступающей в город армии: из-под кавалерийских усов торчал заросший густой рыжей щетиной подбородок; бриджи были так изодраны, что превратились в шорты, а вместо мундира и фуражки на нем были рубашка с открытым воротом и белый, видавший виды тропический шлем, которые совершенно не вязались с полевым биноклем, планшетом, саблей и кобурой на ремне. Коннолли курил трубку, набитую крепчайшим местным табаком.

Следом шли туземцы из племен ванда и сакуйю. В горах они следовали за регулярной армией нестройной толпой, как придется, теперь же двигались небольшими группами, по пять-десять человек, держась за стремена своих вождей, и гнали перед собой гусей и коз, украденных с окрестных ферм. Иногда они присаживались на корточки передохнуть, а потом вскакивали и бегом догоняли остальных. У вождей были свои оркестры: верхом на мулах, колотя что есть силы по огромным деревянным либо обтянутым воловьей шкурой барабанам, ехали барабанщики, им отзывались дувшие в длинные шестифутовые трубы волынщики. То там, то здесь над толпой возникал, покачиваясь, верблюд. Оружие у туземцев было самое разнообразное: старинные ружья с пустыми, а также туго набитыми патронташами; короткие охотничьи копья, мечи и ножи; устрашающих размеров копье племени ванда длиной не меньше семи футов; за одним вождем раб нес пулемет, на который было наброшено бархатное покрывало; некоторые туземцы были вооружены короткими луками и допотопными палицами из дерева и железа.

Туземцы племени сакуйю носили пышные прически, их грудь и руки были для красоты — изрезаны шрамами самой причудливой формы; у туземцев ванда передние зубы были остро заточены, а волосы заплетены в маленькие грязные, похожие на крысиные хвостики косички. В соответствии с чудовищным обычаем этих племен, всякий, кто мог, увешивал себя отрубленными руками и ногами убитых врагов.

После того как все это огромное войско, обрушившись на Матоди, просочилось через городские ворота, оно, словно вода из сгнившего шланга, брызнуло в разные стороны, разлилось по всему городу реками и ручьями. Люди, скот и птица, выбиваясь из основного потока, рассыпались по улицам и переулкам, устремились в тупики и за ограды домов. Посреди несущейся толпы стояли, продолжая бить в барабаны и дуть в трубы, одинокие музыканты; некоторые туземцы, отделившись от основной массы, танцевали группами в проходах между домами; двери винных лавок были сорваны, и вскоре разыгравшееся на улицах города празднество приобрело несколько неожиданный, мрачноватый колорит: опьяневшие воины, дабы продемонстрировать, на что они способны в бою, набрасывались с ножами и дубинками на своих бывших товарищей и жестоко с ними расправлялись.