Плач Персефоны - Константин Строф

Вдруг в окно всунулась отвратительная лысая голова. Покрывшись испариной, Нежин тотчас узнал ее владельца. Голос перестал звать его по имени. Испугавшись, что разочаровал кого-то очень дорогого, но не додумывая до конца, Нежин закрыл собой рассыпавшиеся листки, протянул руку и ладонью с силой вытолкнул возникшую голову обратно в окно.

На какое-то мгновение повисла тишина. Нежин настойчиво вслушивался, но солнечная пыль все реже вздрагивала за его спиной. Он открыл глаза.

– Нежин? Не-жин? Вы меня не слышите или притворяетесь? – Вместо отца перед ним опять возникла та скользкая, словно очищенное яйцо, большегубая голова с редкой бесцветной растительностью.

Онучин. Знакомое выражение: как будто бы неполного опорожнения. Эти вечно влажные, огромные, словно изъеденные щелоком губы.

– Можете продолжать молчать, – снова начал он, – но Иоганн Захарыч вас ждут у себя. И не говорите потом, что я вам не передавал, – запустил руку в карман и стал медленно перебирать в паху.

На помощь совершенно растерявшемуся Нежину случилась добрая Миша.

– Не надо к нему лезть, – кивнула она довольно бесцеремонно. – Со старшими так не разговаривают. Что у тебя?

– Старший, тоже мне, – ухмыльнулось ей в ответ. Миша влекла помыслы, и Нежин со всем его гротескным даром уже был за бортом. – Старейшину желает видеть у себя на коврике Иоганн Захарыч, – роль идиота была разыграна мастерски.

Онучин приблизился и с неизменной ухмылкой приобнял Мишу, отчетливо коснувшись большим пальцем края ее груди. Миша, преисполнившись внешнего негодования, все-таки несколько лениво оттолкнула Онучина в сторону.

– Зачем понадобился он отцу? – спросила она, строго скрестив руки на груди, при этом довольно тихо и тоном, Нежина не касающимся. Под нахмуренными бровями еле заметно скользила улыбка. Казалось, речь идет о постороннем.

– Мне-то почем знать? – был один из показательных номеров в исполнении Онучина.

Он потянулся своим устрашающим ртом, но был остановлен одним протянутым пальцем. Напоследок картинно развел свои длиннющие руки и, пританцовывая, пошел прочь.

Не успел он ступить и двух шагов, как Пилад был у него за спиной. В нижнем ящике его рабочего стола давно томился стальной зуб от старой уставшей бороны, взятый в город из жалости. В своем дальнем углу он изредка поскуливал, бился о стенки, когда ящик захлопывали ногой, не балуя и лучиком света. Но он был чуток слухом, и вера в нем крепла. И хоть бока его порябели от ржи, взгляд еще хранил пронзительный блеск. А вот теперь он потух, нырнув в правый бок пониже ребер, но оказался слишком туп и отскочил. Не теряя времени и не растрачивая запала, Пилад, размахнувшись, хватил четырехгранным своим подмастерьем по скошенному плешивому затылку. Со стоном и вульгарной расхлябанностью тело опустилось на каменные плиты. «Где бы тебя взрыхлить?» – отдуваясь, прохрипел Пилад и склонился с полным сознанием дела. Зуб сквозь одежду нащупал межреберье. Наученный прошлым опытом Пилад взял с первого стола черный бюст и его основанием вбил зуб наполовину. Через рану со свистом пошел воздух, и по металлу поднялась кровавая пена. Но Пилад быстро заскучал. Он тронул свою жертву, выдавив стон и легкий хруст, и, не удовлетворившись, извлек присмиревшее оружие. Он грустно посмотрел на него, обтер о штанину и заколотил напоследок в глазницу, безрадостно плюнув на утихшую жизнь. Миша, зачарованная подробностями расправы, не торопилась поворачиваться к Нежину, пребывая в странной задумчивости, совсем не похожей на ту, что оставил по себе он после их прошлого разговора.

– Вас ждет Иоганн Захарыч, – наконец произнесла она, обратив свой предварительно очищенный взгляд Нежину. – Думаю, не стоит испытывать его душевные качества, – в сопровождении снисходительной улыбки старшей сестры.

Нежин, под видом старого мухомора не произнесший до тех пор ни слова, поднялся и неуклюже выбрался из-за стола. Пот бисером высыпал на его высоком пологом лбу.

– Ни за что… То есть странные шутки, я хотел сказать, – быстро проговорил он, усиленно двигая бровями. – С вашей стороны… это было смело и… – он замялся, мгновенно поникнув от своей запинки, – великодушно.

Кажется, он бы сказал иначе, но не вытерпел и произнес первое попавшееся слово – совсем не то, что нашаривал язык где-то за нёбом. Решительно повернувшись, Нежин сжал кулаки и быстро ушел, не преминув, однако, попутно боднуть коленом чей-то стол.

– Дурак, – веско заметила подруга, наблюдавшая всю эту сцену с самого ее начала.

– Артист, – произнесла Миша одними губами, гладя ресницами удалявшийся грузный силуэт. – Только кто? Бедный…

Портрет получился совсем непохожим, но в значительной мере преображал: добавлял мужественности очертаниям и электричества глазам. Иоганн Захарыч Сочин еще раз бросил беглый взгляд на лоснящийся свежими красками холст. Не узнав себя в этой оправе крепкой переносицы и несокрушимого подбородка, он остался в целом доволен и окончательно решил на переделку портрет не отдавать.

А Нежина все нет.

Уже прошло полчаса, как было сказано его привести, а он не появляется, словно нагло умаляя непреклонность так прекрасно переданного широкого лба.

И еще новые ботинки мучительно жали.

Где же носит чудака? Возможно, конечно, что этот болтливый вертлявый кретин забыл поручение. В то, что он мог попросту наплевать на него, Иоганн Захарыч пока поверить отказывался. Он отломил у сигареты фильтр и вставил полученный обмерок в синюшные губы. Блеснув золотыми часами, закурил.

Иоганн Захарыч был обеспокоен: слишком эти молодые возгордились в нашедшие времена. Хотя, на его вкус, что Онучин, что Бергер, что Нежин – все были одинаково никчемны, все – в той или иной степени продукты нового времени. Иоганн Захарыч мысленно поставил их рядом. Первому можно смело состязаться с верблюдами по длине плевков, второй при своей плюгавости не устает доказывать, что имеет за плечами чуть ли не десять поколений виднейших докторов, а о третьем и говорить не стоит, такого лучше один раз увидеть. Но черт с ними. Главное, что он сам остался при своем, несмотря на все перестановки и нововведения, происходящие повсеместно. Даже болезнь не выбила его из насиженной колеи, несмотря на то что врачам поначалу он казался безнадежным.

Иоганн Захарыч не удержался и снова взглянул на потрет. Борода прекрасно маскировала отметины на лице. Зеркала под рукой не было, но Иоганн Захарыч на сей раз был готов поверить искусству. Хотя кое-где портрет явно перевирал и борода рисованная была определенно длиннее и гуще, без проплешин у скул. Но еще отрастет, не беда, и живопись ведь – не фотография, недостойно ей, кажется, стремиться к буквальности. И что-то, очевидно, принесено в неизбежную жертву колориту.

При необходимости Иоганн Захарыч готов был поступиться нажитым прагматизмом, достигшим в последние годы размеров шара у скарабея, незакономерно утратившего, правда, свой культ с бегством времен.

«Несокрушимый» – так ведь и было сказано, не правда ли?

Из сладостного созерцания Иоганна Захарыча вывели тяжелые шаги за дверью. Он молниеносно обрел строгость черт, перестал чесать выбритую накануне шею и покровительственно опустил руки на стол ладонями вниз, одинаково отставив оба больших пальца.

Нежин, по собственной традиции, забыл постучаться и вспомнил об этом, только опустившись в кресло, ровно на то место, куда указала ему пухлая рука. Он не мог точно сказать, когда был в этом кабинете в последний раз, – так много лет минуло с прошлого случая. Нежин украдкой окинул помещение взглядом. Почти ничего не изменилось. Лишь шире выпирают сдерживаемые пиджаком бока над высоким креслом напротив, да огромный портрет появился на стене. Должно быть – отец.

– Нежин, – заговорил звонкий не по годам голос, и Нежин еще ниже опустил голову. – Как работается? Как здоровье?

В ответ Нежин лишь неопределенно пожал плечами и кисло поморщился в своего рода улыбке.

– Мне стало известно о том, что вы включены в Программу, – продолжал голос, не подозревая о своей смехотворности. – Что же вы мне сами ничего не сказали? Что? Ну ладно, ладно. Может быть, и правильно, что вы не ищете легкого пути. Но Программа есть дело серьезное. И стало быть, не вам и не мне решать, как с ней поступать. Мы все, как говорится, должны, и точка, – толстый указательный палец, не изменяя предначертанному, звонко ткнул в лакированную поверхность стола и – позабытый – остался вычерчивать там круги.

Нежин по-прежнему не понимал, чего от него хотят. Он начал смутно догадываться, что все происходящее как-то связано с той женщиной – не Мишей, которую он почему-то пока к женщинам не причислял, – той, с восковыми руками. И Комитетом. И даже с Верой. Нет, ее приплел, кажется, зря.

– Комитет прислал мне все бумаги. Теперь, учитывая ваш возраст и отдаленное от службы место проживания, вы можете посещать только половину рабочего времени, – Сочин отвернулся, точно делая непристойное предложение. – С сохранением заработной платы, естественно. Как всегда, на Программу дается около года. Говорю «около», потому что… Что вы и сами это знаете. Все в конечном пересчете зависит от результата. Так что старайтесь, Нежин, старайтесь.