Рассказы о лорде Питере - Дороти Сэйерс

— Как зовут вашего хозяина? — спросил Лэнгли, подумав, что американский доктор, похоронивший себя в таком отдаленном уголке Европы, должно быть, человек незаурядный. Может быть, он тоже занимается этнографией, а если так, то у них есть нечто общее.

— Его зовут Уэзерелл, — старуха произнесла это имя несколько раз, прежде чем Лэнгли понял.

— Уэзерелл? Случайно не Стэндиш Уэзерелл? — взволнованно спросил Лэнгли.

— Вот тут посылка для него, — пришел на помощь Доминик, — и написаны его имя и фамилия.

Это был маленький, аккуратно запечатанный пакет с адресом лондонской фармацевтической фирмы. Он был адресован Стэндишу Уэзереллу, эсквайру, доктору медицины.

— Боже мой! — воскликнул Лэнгли. — Удивительно! Почти чудо! Я знаю этого человека. Я знал и его жену...

Все снова боязливо перекрестились.

— Скажите, — начал он возбужденно, забыв предосторожность, — вы говорите, его жена заколдована. Как? Каким образом? Я хочу знать, та ли это женщина, с которой я был знаком. Опишите ее! Она была высокая, красивая, с золотыми волосами и синими глазами, как мадонна. Это она?

Ответом было молчание. Старуха покачала головой и пробормотала что-то неразборчивое.

— Верно... — тихо произнесла дочь хозяина. — Один раз мы видели ее такой, как говорит джентльмен...

— Помолчи! — прикрикнул на нее отец.

— Сэр, — не спеша проговорила Марта, — все мы в руках Божьих!

Она встала и плотнее завернулась в шаль.

— Минутку, — остановил ее Лэнгли. Он вынул блокнот и быстро написал несколько строк. — Вы можете передать записку вашему хозяину? Я пишу, что нахожусь здесь, что я его друг, которого он знал раньше, и спрашиваю, могу ли я навестить его. Вот и все!

— Вы собираетесь пойти туда, ваша честь? — испуганно прошептал Доминик.

— Если он не захочет меня принять, может, придет сюда, — Лэнгли дописал еще несколько строк и вынул из кармана деньги. — Вы передадите записку?

— Да, конечно! Но сеньор должен быть осторожным. Хоть и чужестранец, но... сеньор истинной веры?

— Я христианин, — ответил Лэнгли.

Такой ответ, видимо, удовлетворил ее. Она взяла записку и деньги, спрятала все вместе с пакетом в карман и направилась к двери твердыми, быстрыми шагами несмотря на согнутые плечи и преклонный возраст.

Лэнгли задумался. Стэндиш Уэзерелл в этих краях! Трудно придумать что-нибудь более удивительное и невероятное! Блестящий хирург в расцвете сил и успеха и Элис Уэзерелл, золотоволосое изящное создание, воплощенная женственность — затворники в этом затерянном уголке света! При мысли, что он снова увидит ее, сердце Лэнгли забилось сильнее. Три года назад он пришел к выводу, что будет разумнее не встречаться с ней, не видеть больше хрупкую, фарфоровую прелесть этой женщины. Теперь эта блажь прошла... но все-таки он не мог представить себе Элис иначе, как в белом великолепном доме на Риверсайд-Драйв, с бассейном, павлинами и золоченой башней с садом на крыше. Уэзерелл, единственный сын старого автомобильного магната Хирама Уэзерелла, был очень богат. Что он делал здесь?

Лэнгли старался вспомнить. Он знал, что Хирам Уэзерелл уже умер, и все деньги перешли к Стэндишу, потому что других детей не было. В семье были неприятности, когда единственный сын женился на безродной девушке. Он привез ее откуда-то с запада. Ходили слухи, что он нашел ее несколько лет назад, когда она была брошенной сиротой, и то ли спас ее от чего-то, то ли вылечил. На его деньги она получила образование, в то время он сам был еще студентом. А потом, когда ему было уже за сорок, а ей семнадцать лет, он привез ее домой и женился на ней.

И вот теперь он бросил дом, богатство, блестящую практику в Нью-Йорке и поселился здесь, в стране басков, в таком глухом месте, где люди еще верят в колдовство и черную магию, с трудом могут связать несколько слов и лопочут на жалкой смеси ломаного французского с испанским, в месте диком, даже в сравнении с примитивной цивилизацией вокруг. Лэнгли пожалел, что написал Уэзереллу. Пожалуй, он может обидеться...

Хозяева вышли посмотреть своих коров, но дочь осталась. Сидя у огня, она чинила одежду и не смотрела на него, но было видно, что девушка была не прочь поговорить.

— Скажите, дитя мое, — мягко обратился к ней Лэнгли, — какая беда случилась с этими людьми, которых я, возможно, знаю?

— О! — Девушка быстро взглянула на него и, наклонившись в его сторону, опустила вытянутые руки на колени. — Сэр! Не ходите туда! Там никто не остается в это время года. Только Томазо... У него самого с головой не все в порядке... И Марта. Она...

— Что она?

— Может, святая, а может, что-то совсем другое, — быстро добавила она.

— А та леди, которую я знал...

— Я скажу вам... Только чтоб отец об этом не знал! Доктор привез ее в июне, три года назад. Тогда она была такая, как вы сказали. Красивая... Смеялась и говорила по-своему. Она не знала ни испанского, ни баскского. А в Ночь усопших...

Она перекрестилась.

— Накануне Дня всех святых[7], — тихо сказал Лэнгли.

— Да, верно. Я не знаю, что случилось на самом деле, только она попала в лапы дьявола. С тех пор она изменилась. Слышен был ужасный крик. Я не могу сказать... Только мало-помалу она стала такая, как сейчас. Ее никто не видит, кроме Марты, а Марта ничего не скажет. Только люди говорят, что там теперь живет что-то совсем не похожее на женщину.

— Сумасшедшая?

— Нет. Это не сумасшествие. Это... колдовство! Послушайте. Два года назад, на Пасху... Что-то стукнуло. Не отец идет?

— Нет-нет!

— Так вот! Светило солнце, с долины дул ветер. Днем было слышно церковный колокол. А ночью кто-то постучал в дверь. Отец открыл — в дверях стояла женщина, похожая на Спасительницу нашу Деву Марию! Очень бледная, как образ в церкви, с синим платком на голове. Она что-то говорила, но мы ничего не поняли. Она плакала и ломала руки и показывала вниз, на тропу. Мой отец пошел в конюшню запрягать мула. Мне почему-то представилось бегство от страшного царя Ирода. Но тут появился сам американский доктор. Он быстро бежал и задыхался. Она страшно закричала, когда его увидела.

Волна негодования захлестнула Лэнгли. Если муж так жесток с ней, необходимо что-то немедленно предпринять!

— Он сказал, — быстро продолжала девушка, — что его жена заколдована. На Пасху сила дьявола была сломлена, и женщина пыталась бежать, но как только Святая Пасха пройдет, заклятье опять падет на нее, поэтому она никуда не может уйти. Это для нее очень опасно. Мои родители очень испугались. Они принесли святой воды и окропили мула, но нечистый уже вселился в него, и мул так лягнул моего отца, что он хромал целый месяц. Американец увел свою жену, и больше мы ее не видели. Даже старая Марта не всегда ее видит. Каждый год Злой Дух, что в нее вселился, то набирает силу, то слабеет — хуже всего накануне Дня всех святых, на Пасху ей лучше. Сеньор, не ходите туда, если не хотите погубить свою душу! Тс-с, родители возвращаются!

Лэнгли хотел бы еще порасспросить девушку, но Доминик, войдя в дом, подозрительно глянул в сторону дочери, и Лэнгли ничего другого не оставалось, как, взяв свечу, отправиться спать. Ему снились волки, длинные, тощие, бежавшие по кровавому следу.

На следующий день пришел ответ:

«Дорогой Лэнгли! Да, это я, и разумеется, я хорошо Вас помню. Буду в восторге, если Вы придете скрасить мое затворничество. Боюсь, Вы найдете в Элис некоторую перемену, но я объясню Вам при встрече. Число наших домочадцев ограничено из-за своего рода предрассудков местных жителей, но если Вы придете к половине восьмого, мы сможем угостить Вас обедом. Марта проводит Вас.

С совершенным почтением, Стэндиш Уэзерелл.»

Дом доктора, маленький и старый, прилепился на уступе скалы. Неподалеку шумел поток; невидимый, но говорливый, он звучно падал вниз, рождая эхо.

Следом за своей проводницей Лэнгли вошел в темную квадратную комнату с большим камином у дальней стены. К огню было придвинуто кресло с высокими подлокотниками. Марта, пробормотав что-то в виде извинения, ковыляя, вышла, оставив его стоять в полуосвещенной комнате. Когда глаза Лэнгли привыкли к окружающему, он увидел, что посреди комнаты стоит накрытый к обеду стол, а по стенам висят картины. Одна из них казалась удивительно знакомой. Он подошел ближе и узнал портрет Элис Уэзерелл, который видел в Нью-Йорке. Портрет был написан Сарджентом[8] в счастливую минуту вдохновения. Прелестное, словно дикий цветок, лицо молодой женщины, казалось наклоняется к нему с радостной, сверкающей, полной жизни улыбкой.

Полено в камине внезапно треснуло и, сверкнув искрами, рассыпалось. Этот незначительный шум и вспышка света словно нарушили что-то. Лэнгли услышал (или ему показалось, что услышал) какое-то движение в большом кресле у огня. Он шагнул вперед и остановился. Ничего не было видно, однако, послышались какие-то странные звуки, низкие и неприятные. Лэнгли был уверен, что это не собака и не кошка. Звуки были чмокающие, булькающие, словно их издавало животное, захлебнувшееся слюной, и производили отталкивающее впечатление. Затем последовало мычание и визг... Потом наступила тишина.