Змея - Анджей Сапковский

— В засаде старичок видимо заснул, — пояснил Жигунов. — Себе на погибель. Что-то его вдруг разбудило, и он…

— Выскочил из укрытия, — сказал Ломоносов, глядя на Леварта странным взглядом. — Непонятно почему, что его разбудило, чего он испугался, выскочил и вслепую выстрелил. Прямо в скалу. Выстрелом он себя выдал, и тогда…

— И тогда я его замочил! — похвастался Валера. — От моей руки пал, товарищ прапорщик, от моей пули, от моего верного калаша…

— Брось, ефрейтор, — скривился Жигунов. — Побойся бога, чего врешь. Весь наш блокпост палил в этого духа. А попал скорее всего Козлевич. Скромнее надо быть и не лезть со своим верным калашом. И вообще давайте уберемся отсюда. Торчим тут как мишени на стрельбище, а где-то может еще один сидит с таким же буром….

— А у нас, — сказал Ломоносов, не отрывая глаз от Леварта, — может и не быть такого счастья, как у нашего командира. Никакой ангел не защитит нас от пули, не убережет нас никакая тайная сила. На это могут рассчитывать только избранные.

— Знаю, — буркнул Жигунов. — Амулет, правда? Носишь счастливый амулет, прапор? Из тех, что цыганки в Ташкенте продавали? Вот черт, а я не купил…

— Амулет, — сказал Ломоносов с легкой насмешкой. — Счастливый талисман. Апотропейон. Носишь такой, правда, Павел Славомирович?

Леварт не ответил.

Бармалей на этот инцидент особого внимания не обратил, хотя и сделал со строгим выражением лица замечание Леварту за выход за пределы блокпоста, но он скорее притворялся рассерженным. Особо подчеркнул, что следует опасаться мин. Напомнил о грустной судьбе погибшего лейтенанта Богдашкина. Выразил, можно сказать, общую озабоченность, а не резкое неодобрение.

Леварт внимательно его выслушал. Он знал, что даже строжайший запрет и однозначный приказ не удержали бы его от хождений в ущелье. Он ощущал потребность навещать змею. Хотел узнать побольше о восседающем на гнедом коне продромосе Эрпандере, сыне Пирра. Его интересовала дальнейшая судьба лейтенанта Эдварда Драммонда и мисс Шарлотты Эффингэм. Хотел увидеть, пусть даже в виде призраков, Вику и Валуна.

И хотя бы еще раз увидеть руку с золотыми ногтями.

Двадцатого мая, в воскресенье, налетел ветер. Это не был знаменитый «афганец», далеко ему было до «афганца», страшного вихря, который поднимает и несет не только песок, но и крупный щебень и даже мелкие камешки. Который сбрасывает крепких мужчин с гор и и делает небо темней земли. Но и этот, более слабый ветер ужасно утомлял и душил активность.

И вскоре на «Соловье» и в окрестностях жизнь замерла, как и ее военные проявления. Не делалось ничего. Всеми овладели тоска, безделие и праздность, словом то, что в армии принято называть жаргонным словом кайф.

Кайфу предавался весь личный состав заставы, выделив из своих рядов недовольных судьбой дежурных и часовых. Способы кайфа были разными. Одни все время спали, вообще без перерыва, погружались в сон, как младенцы, как животные в зимнюю спячку, накапливая энергию на будущее. Другие пили или курили хаш и чарс.

Алкоголь на заставе был предметом роскоши и, как любая роскошь, редким и трудно доступным. Шофер Картер мог доставить самогон, даже государственную водку или спирт, но по таким грабительским ценам, что они сильно превышали возможности солдат, получавших восемь чеков в месяц. Готовить брагу в полевых условиях было трудно. Оставалась кишмишовка, покупаемая у туземцев, разлитая в полиэтиленовые пакеты сивуха из сухофруктов, в основном изюма. Это был противный ликер, по вкусу как разболтанное в прокисшем компоте говно с добавлением шампуня для волос, аммиака и электролита для аккумуляторов. Не каждый мог такое пить. А у тех, кто мог, были другие серьезные неприятности, и они терпели муки в общественном туалете. Но были и любители, которые кишмишовку ценили, пили при малейшей возможности и говорили, что будут ее гнать и на гражданке.

Гашиш, он же хаш, и марихуана, она же анаша или чарс, были повсеместно доступны и дешевы. Каждый взрослый житель Афганистана выращивал это ароматическое растение и перерабатывал его, а каждый афганский подросток им торговал.

Дань, которую солдаты на КПП взимали с проезжающих афганских автобусов, обычно выплачивалась хашем и чарсом. Курило большинство солдат, в безветренную погоду конопляный дым окутывал блокпосты и стелился по траншеям.

Тоску кайфа гасили разговорами. В разных группах на разные темы. На «Горыныче» собралась группа спортивных фанатов, главным образом хоккея на льду.

…

Никто и никогда не сравнится с ЦСКА, с такими игроками, как Рагулин, Фетисов, блядь, Ларионов, Касатонов.

…

Заядлые болельщики «Динамо» возражали. Самые лучшие — это Голиков и Мальцев, кто считает иначе — тот блядь

…

Споры длились обычно час, полтора, после чего фанатики клубов соглашались в одном. Что сборная СССР — самая лучшая, мастерская и непобедимая команда. Сборная выебет любого противника, неважно, будут ли это засратые шведы, канадские бандиты из профессиональной лиги НХЛ; кто станет у наших на дороге, тот, ёб его мать, будет подбирать зубы на льду. Предатели чехи скоро в этом убедятся — грозились Валера и Гущин — ёбаным дубчековым чехам ввалят по полной программе, они-то знают, за что.

…

Благами кайфа пользовались не только солдаты. В КПП на «Муромце», в помещении, называемом кают-компанией, образовался свой дискуссионный клуб. В дискуссиях участвовал узкий круг командиров: Бармалей, Якорь и Леварт, если он в это время не уходил в ущелье к змее. В этот цветник был допущен также Ломоносов, который, хотя и был всего лишь младшим сержантом, но из всех был самым образованным.

Сначала Леварт как огня избегал каких бы то ни было высказываний или намеков, которые могли бы выдать его мировоззрение. В конце концов они были в ОКСВ, ОКСВ был частью Красной Армии, а Красная Армия была вооруженной рукой Советского Союза, из чего очевидно следовало, что содержание каждого разговора скоро станет известно КГБ, потому что о нем донесут. Положение изменило высказывание, которое однажды позволил себе Бармалей. Ветер в этот день был особенно сильным, гнал по склонам песчаную бурю, сек песком лица. Бармалей ворчал, ворчал и наконец не выдержал.

— У меня песок за воротом, — сообщил он сердито. — Песок в ушах. Песок на зубах и во рту. Песок в штанах. Песок даже в жопе. Паршивая страна, паршивая сраная война. Нечего сказать, въебал нас в эти пески Леонид Ильич, пухом ему земля.

Ломоносов тут же уточнил, что благодарить надо в первую очередь Андропова, а с ним еще Устинова и Громыко. Этот триумвират тоже уже на том свете. Но от этого для тех, кто в Афганистане, ничего не изменилось.

Якорь, Яков Львович Авербах, усомнился, что война может закончиться, пока не будут достигнуты поставленные цели. Дальше разговор пошел о сферах влияния и интересов, о ЦРУ и Пакистане. Якорь процитировал Достоевского, Ломоносов — Гоголя, а Леварт неожиданно для себя Оруэлла:

— Война — это мир. Свобода это рабство, невежество это сила.

…

— Война — это мир? — Бармалей выпил залпом, хэкнул, понюхал хлеб. — Так кто-то из вас сказал? Вроде глупо звучит.

— Только на первый взгляд, — усмехнулся Ломоносов. — Дорога к божьему миру идет через священную войну. И это не я придумал, а святые и философы.

— Дорога к миру божьему, — Леварт вытер слезы, которые выдавила из него сивуха, — стало быть, это напалм, кассетные бомбы и рассеянные с вертолетов мины. КХАД. Дорога к миру божьему — это ефрейтор Белых, который стоит на КПП и грабит под угрозой оружия пассажиров автобуса.

— Ты все перепутал, — ответил Ломоносов. — Цель и средства. Война, господа, это одна из дорог прогресса, прогресса, ведущего к переменам. Такова эта война и наше в ней участие.

— То есть как?

— Эта война все изменит. Станет стимулом, закваской, началом перемен. А мы ни в чем не нуждаемся так, как в переменах. Мы, единицы, и вся страна, в которой мы живем. И которая задержалась, замерла, остановилась, как скованная льдом. Эта война взломает лед. И начнется оттепель. Этого, как мне кажется, Андропов и Громыко не предвидели. Вовсе не этого хотели, когда направили войска в Афганистан.

— Перемены штука хорошая, — покачал головой Бармалей. — Особенно, если к лучшему. Но я немного их побаиваюсь. В нашей стране, в нашей святой Руси во время перемен обычно льется кровь рекой, летят головы и царит страшный бардак. После которого наступает долгий период смуты. Выпьем.