Школьные страдания - Даниэль Пеннак

Я пытаюсь развеселить их анекдотом.

— Знаете единственный способ рассмешить Господа Бога?

Замешательство на другом конце провода.

— Рассказать ему о своих планах.

Иначе говоря, не надо сходить с ума, ничего нельзя предусмотреть заранее, это единственная вещь, которой нас учит будущее, превращаясь в прошлое.

Конечно, этого мало, это всего лишь лейкопластырь, наклеенный на рану, которая так быстро не зарубцуется, но у меня нет иных средств, кроме телефона.

Справедливости ради скажу, что мне звонят и по поводу хороших учеников: вот предусмотрительная мать ищет лучший подготовительный класс, точно так же, как когда-то, сразу после рождения своего ребенка, она подыскивала ему лучший детский сад, не сомневаясь в моей компетентности по этой части, что весьма любезно с ее стороны; или вот другая мать, прибывшая из иного мира, первый опыт иммиграции, привратница в доме, где я живу, обнаружившая в своей дочери странные способности, впрочем, она права, малышке надо учиться по полной схеме, долго, тут нет никакого сомнения, это явно растет будущий преподаватель, она даже сможет выбирать между разными предметами… (Она на самом деле заканчивает сейчас учебу на факультете права.) А есть еще и Л. М., сельский житель из Веркора, которого вызвала на беседу учительница местной школы, чтобы поведать о сногсшибательных результатах его сына…

— Она спрашивает, чем бы я хотел, чтобы он занимался дальше.

Он поднимает стакан за мое здоровье.

— Смешные вы все-таки, учителя, с вопросами вашими…

— Ну и что же ты ей ответил?

— А что ты хочешь, чтоб я ответил? Я ж отец. По максимуму! Чтоб стал президентом республики!

Но есть и абсолютно противоположный случай: тоже отец, уборщик, который непременно хочет сократить срок обучения своего сына и устроить его на работу, «чтобы парень начал сразу зарабатывать». («Еще одна зарплата семье не повредит!») Да, но вот только сам мальчик хочет стать педагогом, учителем начальных классов, как это называлось когда-то, и я считаю, что это неплохая мысль, мне больше понравилось бы, если бы он стал трудиться в народном образовании, этот живой мальчуган, в котором столько желания работать, так давайте поговорим еще, обсудим все как следует, ведь речь идет о счастье будущих учеников моего будущего коллеги…

Вот так вот и я начинаю верить в будущее, уповая на государственную школу. Ведь именно она, государственная школа, выучила моего отца, и сегодня, девяносто лет спустя, этот мальчуган так походит на того маленького корсиканца из Орильяка, каким отец был году в 1913-м, когда его старший брат пошел работать, чтобы дать своему младшему братишке средства и возможность поступить в Политехнический институт.

И вообще, я всегда поощрял своих друзей и самых прилежных учеников в том, чтобы они становились учителями. Я всегда считал, что школа — это прежде всего учителя. Кто спас меня самого от школы, как не три-четыре учителя?

Другой отец раздраженно заявляет мне категоричным тоном:

— Моему сыну не хватает зрелости.

Молодой мужчина, зажатый перпендикулярами строгого костюма. Восседая с негнущейся спиной на стуле, он с места в карьер заявляет, что его сыну не хватает зрелости. Это констатация факта. Не требующая ни вопросов, ни комментариев. Только решения. Точка. Я все же интересуюсь возрастом вышеупомянутого сына.

Ответ следует незамедлительно:

— Уже одиннадцать лет.

Что-то я сегодня не в форме. Видимо, плохо спал. Сжав руками голову, я в конце концов заявляю категоричным тоном Распутина:

— Есть выход.

Поднимается бровь. Удовлетворенный взгляд. Приятно иметь дело с профессионалом. Ну и что же за выход?

Вот он:

— Подождать.

Он недоволен. Что это за разговор? Так дальше не пойдет.

— Не может же он все время играть!

На следующий день я встречаю этого самого папашу на улице. Тот же костюм, та же несгибаемость, тот же «дипломат» в руке.

Но он едет на самокате.

Ей-богу, не вру.

Дети без будущего. Дети, из которых ничего никогда не выйдет.

Безнадежные.

В начальной школе, в коллеже, потом в лицее я считал, что железно буду таким же — человеком без будущего.

Это первое, в чем плохой ученик позволяет себя убедить.

— На что ты надеешься с такими-то отметками?

— Ты думаешь, что сможешь перейти в шестой (пятый, четвертый, третий, второй, первый…)[14]?

— Как вы думаете, сколько у вас шансов сдать выпускной экзамен? Доставьте-ка мне удовольствие, подсчитайте сами свои шансы, в процентах. Ну, сколько?

Или еще этот радостный крик директрисы коллежа:

— Аттестат? Вам?! Да бог с вами, Пеннаккьони, никогда вы его не получите! Слышите? Никогда!

Она вся трепетала от радости.

В любом случае, я никогда не стану таким как ты, старая дура! Никогда не буду учителишкой — этим пауком, прилипшим к собственной паутине, надсмотрщиком, до конца своих дней привинченным к столу! Никогда! Мы, ученики, приходим и уходим, а вы остаетесь! Мы-то свободны, а вы вот тут навсегда застряли! Мы, двоечники, может, и не придем никуда, но мы туда пойдем! И этот класс не станет нашей вечной тюрьмой!

Платя презрением за презрение, я цеплялся за эту жалкую мысль: мы приходим и уходим, а учителя остаются; об этом часто говорят потихоньку в классе. Двоечники, они ведь что — они питаются словами.

Тогда я еще не знал, что учителям тоже случается испытывать это ощущение «пожизненности», пережевывая одно и то же перед сменяющими друг друга классами, изнемогая под тяжестью ежедневных тетрадок (тут и Сизифу не поздоровилось бы, получи он такую кипу работ на проверку!), не знал, что однообразие — это первая причина, по которой учителя решаются уйти из профессии, не мог себе представить, что некоторые из них и правда по-настоящему страдают от того, что вынуждены сидеть на месте, в то время как их ученики приходят и уходят… Не знал я и того, что преподы так же бывают озабочены собственным будущим: пройти конкурс на место в престижном лицее, написать диссер, поступить на работу в универ, заняться наукой, съездить за границу, погрузиться в творчество, сменить вид деятельности, отделаться наконец от этих вялых прыщавых мстительных юнцов, которые только и знают, что переводить тонны бумаги, я не знал, что, когда учитель не думает о собственном будущем, то он думает о будущем своих детей, о поступлении отпрысков в высшие учебные заведения… Не знал я, что головы учителей просто лопаются от мыслей о будущем. Мне-то казалось, что они думают только об одном: как бы зарубить моё.

Человек без будущего.

Слыша это по сто раз на дню, я выработал довольно четкое представление об этой жизни без будущего. Не то чтобы там время остановилось или будущее не существовало вовсе, нет, просто в этом будущем я был таким же, как в настоящем. Конечно, не совсем таким же — то есть не таким, каким я стал бы, если бы время перестало течь, а таким, как если бы прожитые годы ничего во мне не изменили, как если бы мое будущее ничем не отличалось от настоящего. А собственно, из чего состояло это мое настоящее? Из ощущения собственного ничтожества, проистекавшего из всего моего прошлого. Я был полной бездарью и никогда не был ничем иным. Конечно, время будет идти, я буду расти, будут в моей жизни какие-то события, будет сама жизнь, но я буду проходить сквозь все это, не достигая никаких результатов — ничего. Я был в этом более чем уверен, потому что я — это я.

Некоторых детей очень легко убедить в этом, и если рядом не оказывается никого способного их разубедить, в них, за неимением лучшего, очень скоро развивается любовь к неудаче, поскольку жить вообще без любви невозможно.

Будущее, странная угроза…

Зимний вечер. Натали, всхлипывая, сбегает вниз по лестнице коллежа. У нее горе, которое хочет быть услышанным. И которое использует бетонные стены в качестве резонатора. Она совсем еще ребенок, и тело ее на звонких ступенях лестницы весит ровно столько, сколько положено весить ребенку. Половина шестого, почти все уже разошлись по домам. Я — один из последних оставшихся тут учителей. Тамтам шагов по ступеням, взрыв рыданий: ого, думает учитель, опять школьные страдания, ну, все не так страшно, конечно же, невелико горе. И тут внизу лестницы появляется Натали. Ну же, Натали, что у тебя за горе? Я знаю эту девочку, в прошлом году я преподавал у них в шестом классе. Робкая, неуверенная в себе, ее часто приходилось подбадривать. Так что же случилось, Натали? Сначала сопротивление: ничего, мсье. Ну, если и правда ничего, зачем же так шуметь, дорогая? Вновь раздаются рыдания — с удвоенной силой, — и Натали в промежутках между всхлипами рассказывает наконец о постигшем ее несчастье:

— У… у… у меня… нннне пппполучается… Я нннне пппппонимаааааю…