Катастрофа на Волге - Вильгельм Адам

Одной из наших авторемонтных рот в Киеве было приказано предоставить мне легковую машину до германской границы. Меня сопровождал молодой адъютант нашего штаба. Из Киева мы, не задерживаясь, двинулись дальше. Сначала все шло как будто гладко. Однако к вечеру поднялась сильная метель, так что с трудом можно было различить дорогу. Мы решили ночевать в Житомире и на рассвете выехать. Но в те дни меня преследовала неудача. Когда в темноте машину заправляли, она вдруг соскользнула в кювет, и у мотора сломалась выхлопная труба. На другое утро я отправился в авторемонтную мастерскую.

Мне пришлось пустить в ход все свое красноречие, чтобы машину немедленно привели в порядок. Только к полудню смогли мы снова продолжать путь. Мы заправили бак и наполнили запасную канистру — к счастью! Машина шла хорошо, метель прекратилась. Мысленно я уже был в Кракове, откуда решил ехать эшелоном отпускников, идущим по расписанию во Франкфурт-на-Майне.

В веселом настроении, как и подобает отпускнику, я завел разговор с водителем, молодым солдатом, по специальности слесарем.

— Вы давно в армии?

— С начала войны, господин полковник.

— А с каких пор в авторемонтной роте?

— После обучения меня перевели туда в качестве слесаря по ремонту, я не расставался с ротой во время всей западной кампании.

— Ну как, нравится вам Киев? Я вчера после обеда видел город только мельком, но он произвел на меня хорошее впечатление.

— Да, господин полковник, Киев — красивый город, и жилье у нас тут хорошее, и в авторемонтной мастерской все как положено. Оно бы хорошо, не будь здесь так неспокойно.

— То есть как это?

— Я бы не советовал вам одному выходить вечером на улицу. За то время, что мы здесь, бесследно пропало очень много солдат и офицеров. Не из нашей части, нас-то сразу предупредили. Когда мы вечером идем в кино или в солдатский клуб, мы всегда собираемся большой группой. С оружием мы не расстаемся.

— Ну-ну, не так страшен черт, как его малюют!

— Господин полковник, я не преувеличиваю. Партизаны есть и в самом городе, они устраивают налеты. Лучше бы нам стоять в каком-нибудь городишке, где все жители наперечет. А самое лучшее дело было бы, если бы война поскорее кончилась.

— Скучаете, должно быть, по Западу?

— Там-то было во всех отношениях приятнее. Да, хорошее было времечко, ничего не скажешь.

— А теперь, стало быть, война вам осточертела?

— По правде говоря, да, господин полковник. Послушали бы вы, как ругаются наши старые вояки. Отпускники рассказывают, что в снегу под Москвой полегло много наших солдат. Мой приятель привез с собой из дому, из своего городишки, местную газету — в ней целые страницы сплошь заняты объявлениями о смерти.

Мы выехали на дорогу, только что посыпанную щебнем. Под машиной перекатывались крупные, величиной с кулак, камни. Водитель сбавил скорость. Но через несколько сот метров уже можно было ехать быстрее. Мы приближались к Ровно. Адъютант, сидевший за мной, тронул меня за плечо:

— Господин полковник, кажется, с машиной опять неладно, мы оставляем за собой след: то ли бензобак течет, то ли радиатор.

Мы остановились. В бензобаке оказалась дырочка, пробитая камнем. Из пробоины сочился бензин. Наполнив бак из запасных канистр, мы добрались до заправочной станции в Ровно. Авторемонтной мастерской там не оказалось. Водитель законопатил дырку и снова наполнил все баки. Израсходовав бензин до последней капли, мы добрались до Перемышля и поставили машину в одной из мастерских вермахта. Дежурный механик автобазы заявил, что ремонт продлится не меньше двух дней.

Поэтому я решил ехать на другое утро поездом. Через полтора дня я был во Франкфурте-на-Майне. Зато эта часть пути прошла без происшествий. А еще через несколько часов меня встретила жена на вокзале в Мюнцберге, в маленьком гессенском городке неподалеку от курорта Наугейма.

На другое же утро я отправился к своему старому знакомцу столяру Гартману, который на редкость тонко разбирался в политике и истории. Я сидел в его маленькой мастерской, а он продолжал работать, и мы говорили с ним несколько часов подряд.

Разговор шел о войне.

— Жители в нашем городишке настроены по-разному. У кого близкие на Западе или в Северной Европе, те, как и прежде, довольны. Вы даже представить себе не можете, чего только не шлют им оттуда наши солдаты: продукты, ткани, белье, платья. Женщины, которые в мирное время едва могли купить себе пару чулок, сейчас разгуливают в мехах. Им не приходится дрожать за жизнь своих мужей и сыновей. Так-то можно и войну вытерпеть.

Совсем иначе обстоит в семьях, чьи близкие на Восточном фронте. Они живут в вечном страхе. Каждый день почтальон может вернуть им письмо на фронт с пометкой: «Пал на поле чести». Надо же хоть кое-что соображать да научиться читать военные сводки между строк. Нас отбросили далеко назад. Под Москвой, как видно, немецкая кровь лилась рекой. Загляните-ка в эту газету.

Действительно, то, о чем рассказывал мне по дороге мой молодой шофер, не было преувеличением. Газетные полосы были сплошь заполнены объявлениями о смерти.

— Геббельсу не скрыть от народа это поражение. Его уличают во лжи рассказы отпускников и раненых об отступлении под Москвой. Могу только сказать вам, что настроение быстро падает. И с каждым днем все больше людей в нашем городе мечтает, чтобы война кончилась. Даже некоторые «Пг»[14] — и те перестали болтать о «победном конце». Я и не верю, что мы можем одолеть русского богатыря. В своей самонадеянности Гитлер бросил вызов всей Европе, какой уж тут может быть хороший конец.

Сидя на верстаке, я слушал старого мастера. Иногда он откладывал рубанок, чтобы набить табаком трубку или поднести к ней лучинку, зажженную от печки, на которой он растапливал столярный клей.

Старик Гартман был глубоко религиозен, он аккуратно ходил в церковь, и на верстаке перед ним всегда лежала Библия.

— Коммунисты не хотят иметь ничего общего с религией, — говорил он, — поэтому я против коммунизма. Я действительно вовсе не сторонник русских. Но я и не национал-социалист. Как послушаешь отпускников, так волосы дыбом встанут. Невинных людей убивают, вешают мирных жителей. С этим я никак не могу согласиться. А что творят с евреями — это просто позор. Почему их надо истреблять? Они ведь тоже люди и так же исполняют свой долг, как и мы. Нет, это ни к чему хорошему не приведет. Да притом война на два фронта. Мы не можем ее выдержать. Это показала еще Первая мировая война. У России гигантская территория и большие людские ресурсы.

— Ничего, справимся! — сказал я и простился со своим старым знакомцем. Однако то, что я от него услышал, снова дало пищу сомнениям, которые лишили меня сна несколько недель назад, после беседы с генералом Паулюсом. Много ли есть в тылу людей, которые думают, как этот столяр? Я прислушивался к речам окружающих, разговаривал с крестьянами, мелкими торговцами, рабочими, учителями. Чаще всего они были со мной осторожны, избегали отвечать на мои вопросы. В их глазах я был высокопоставленный военный. Вот это-то меня и смущало, вот отчего мне не удавалось рассеять свои сомнения. Впрочем, жена рассказывала мне, что люди у нас живут в постоянном страхе перед гестапо. Необдуманное слово могло навлечь на человека арест и ссылку в концлагерь. Повсюду царило взаимное недоверие. Подавленное настроение я наблюдал и в Эйхене, когда ездил к своему брату. Многие из моих юных родичей погибли на фронте, и все это были крестьянские сыновья, которые когда-нибудь унаследовали бы родительский хутор. В былые времена я с удовольствием ездил в свою родную деревню к родственникам и друзьям. А теперь мне пришлось выражать им соболезнование по поводу постигших их утрат. Почти всюду встречались мне женщины с заплаканными лицами.