Третья сторона - Дэвид Моулз

— Спустя сто лет эти люди, возможно, перепродадут свою долю и уберутся восвояси, — заметила Талия. — Но я понимаю вашу тревогу.

Через какое-то время она тряхнула головой и сказала:

— Но это безумие. Даже если все так, вы же не думаете, что доктор Цицерон один из них.

Хотя многое сразу встало бы на свои места — такая необъяснимая чуждость Цицерона ко всему местному, его полное безразличие к условностям, то, как в нем необычно сочеталось понимание многих эзотерических вопросов и непонимание самых простых, тривиальных вещей. Но если Талия легко могла себе представить, что Цицерон родом с другой планеты, то уж никак не могла видеть в нем жадного колониального спекулянта. Это было просто смешно.

Мужчина поднялся. Сначала он молча ходил по комнате, потом выглянул в коридор.

— Экспедиция «Марджинал» прибыла к нам три года тому назад, — начал он. — Они сразу направились в Сенат и заявили о своем прибытии; объяснили, откуда они прибыли и что могут нам предложить. Естественно, Сенат потребовал доказательств. Они продемонстрировали массу механизмов и приспособлений, но Сенат… а именно сенатор Орадур-Монатт, тот самый человек, что изображен на фотографии, требовал более существенных доказательств. Он хотел, чтобы они показали, какой уровень знаний могут продать нам. «Расскажите мне что-нибудь, — сказал он им. — Что-нибудь такое, что не известно мне». И знаете, что они ему ответили? — Мужчина сделал паузу и взглянул на Талию. — Они сказали ему, мисс, что на нашей планете уже высадилась другая экспедиция. С другой планеты, из другого созвездия, в общем… совсем другие космические существа.

Талия долго смотрела прямо ему в глаза, потом медленно кивнула и спросила:

— И вы считаете, что Цицерон один из них?

— Мисс, — ответил мужчина, — я в этом абсолютно уверен. Та штука, которую я вырезал из-за его уха, доказывает, что он не из нашего мира, хотя и без этого у меня предостаточно доказательств. — Он снова подвинул к себе стул и сел. — Не тратьте зря мое время, делая вид, что вы мне не верите.

Талия покачала головой. «Цицерон и сам бы мне все рассказал», — подумала она. Ведь даже утром, когда он говорил об отъезде, он чуть было не рассказал ей все. Наверное, решил, что она ему не поверит.

А разве поверила бы?

— И что им нужно? — спросила она.

Вместо ответа мужчина достал другую фотографию. Талия не знала, где и когда был сделан этот снимок. На нем был Цицерон в одежде портового рабочего. Он разговаривал с другим мужчиной, одетым точно так же. Мужчина вполне мог сойти за брата Цицерона, хотя черты его лица были немного тяжелее, а волосы более курчавые. Но совершенно очевидно, он был родом оттуда же, откуда и Цицерон.

— Вы видели раньше этого человека? — спросил мужчина.

— Никогда, — ответила Талия.

— Он называет себя Филиппом Мариусом, — продолжал мужчина. — И занимается мерзкими делишками. В том числе, саботажем и призывом к анархии. В газеты попадают главные ораторы рабочего движения, люди типа Масперо и Коузера, но вершит дела именно наш Мариус. Вы уверены, что не встречали его прежде?

— Уверена, — заявила Талия.

Мужчина вздохнул и сказал:

— Что ж, мисс, возможно, господа из «Марджинал» и подумывают о том, чтобы поработить всех нас, но они деловые люди.

По меркам деловых людей они ведут себя вполне дружелюбно: пошли на прямые переговоры с Сенатом, предоставили государству полезную информацию. — Он постучал пальцем по фотографиям Цицерона и анархиста Мариуса. — Но люди вашего профессора… вели себя совсем не так вежливо. Они наблюдали за нами на протяжении десяти, а то и более лет и даже не потрудились представиться; в течение пяти лет тайно жили среди нас, подстрекали граждан к бунту, разлагали бедные слои и молодежь, проникали на фабрики, в больницы, церкви… и университеты.

— Обучение детей высших классов политической экономии вряд ли можно расценивать как разложение молодежи, — заметила Талия. — А если так, тогда можно обвинить и всех остальных преподавателей университета.

Сотрудник Специального отдела уныло улыбнулся.

— Пока что не будем брать во внимание личную жизнь профессора… и вашу тоже. Не спал я по ночам не из-за этого, и вот что мне хотелось бы узнать у вас — я все время думал, не сотрудничали ли ваш профессор, его друг Мариус и все остальные их люди с мистером Маклином и его людьми. Не обрушатся ли на нас сразу обе стороны?

— Это может случиться? — спросила Талия.

— Хотел бы я знать, мисс, — покачал головой мужчина. — Хотя думаю, что нет. И я верю вам относительно характера доктора Цицерона. Он может быть лжецом, убийцей… — он специально медленно выговорил это слово, а Талия вся сжалась, как от удара, — … сочувствующим анархистам, шпионом с другой планеты, но он не капиталист. А кроме того…

В дверь торопливо постучали.

— Войдите, — резко ответил мужчина.

В комнату вошел тюремный караульный в форме.

— Фургон готов, сэр, — сообщил он.

— Отлично, — кивнул мужчина. — Сейчас буду.

— Да, сэр.

Дверь закрылась.

Мужчина собрал фотографии и аккуратно убрал их назад в папку, а папку в сумку. Только после этого он поднялся.

— А кроме того?.. — напомнила ему Талия.

— Что? — переспросил он.

— Кроме того — что? — повторила Талия. — Почему еще вы думаете, что друзья Цицерона не сотрудничают с корпорацией «Марджинал»?

— Ах это. — Мужчина постучал в дверь, и караульный тут же открыл ее. — Ну, мисс, мы арестовали вашего молодого человека и кое-кого из его друзей, которые пытались поднять бунт у стен контор «Марджинал» в Городе… Если они нас не разыгрывают специально, то похоже, что обе стороны крайне недолюбливают друг друга. — И он приподнял шляпу на прощание. — Да, мисс, — Все, что она услышала, а потом щелкнул замок двери.

Караульные провели Цицерона по узким коридорам и вниз по лестнице; идти из-за наручников и ножных оков было не так-то просто. Цицерон пытался сосчитать лестничные пролеты и запомнить, сколько этажей в тюрьме Аликата, но цифры в голове не удерживались. Перед глазами все время вставал Трилиссер-Хауз, и он считал ступеньки наверх в свою комнату. Из раны за ухом снова начала сочиться кровь, а так как руки были скованы, он ничего не мог поделать.

В конце концов они вышли в крытый проулок, такой длинный и темный, будто находился он под землей. С обоих краев крыши стеной стекала дождевая вода, еле пробивавшийся дневной свет был серо-зеленоватым и безрадостным.

Их ждал фургон — без окон, без опознавательных знаков. Сотрудник Специального отдела занял место спереди, рядом с водителем. Караульные впихнули Цицерона в салон и сели вместе с ним. Цицерон ни капли не удивился, обнаружив, что скамья напротив уже занята: между двумя массивными караульными сидел обмякший Мариус. Он был совсем плох. В отличие от Цицерона, до сих пор остающегося в университетском плаще, в котором его застал арест, Мариус был в зеленом тюремном комбинезоне, грязном и залатанном, причем некоторые пятна казались совсем свежими. Правый глаз и правое ухо скрывали окровавленные бинты; в крови была и вся правая сторона лица, а грудь заляпана кровью и рвотой. Цицерон не мог определить даже, был ли Мариус в сознании или нет.

Заурчал мотор, и фургон тронулся с места. Какое-то время по крыше фургона барабанил дождь, но вот фургон снова остановился, двери открылись, и Цицерон успел заметить широкий тюремный двор, окруженный высокими стенами, над которыми вздымались высокие башни. Но тут же в двери появился сотрудник Спецотдела с двумя караульными в непромокаемых плащах и с карабинами в руках. Один караульный держал блокнот и ручку.

— Заключенный номер девяносто одна тысяча двести шестьдесят четыре, он же Филипп Мариус, — выкрикнул караульный. Офицер показал в сторону Мариуса, и караульный сделал какую-то пометку в блокноте. — Заключенный номер девяносто одна тысяча сто восемьдесят шесть, он же Александр Цицерон. — Караульный справа от Цицерона взял того за руки в наручниках и поднял их вверх. Караульный, державший блокнот, сделал еще одну пометку.

— Оба препровождаются из тюрьмы Аликата в тюрьму Имаз, — отдал распоряжение офицер.

— Тут так и написано, — ответил караульный с блокнотом, вырвал один листок и протянул его офицеру. — Вот.

— Да, — ответил офицер.

Снова двери фургона закрылись, и они поехали дальше. Буря разыгралась не на шутку. Цицерон слышал, как снаружи бушует ветер, как бросает на стены фургона потоки дождя, словно это были пригоршни гальки. Дорога была ухабистой, ветер крепчал, их сильно трясло, а водитель все время жаловался на плохую видимость, и Цицерон готовился к тому, что фургон может в любую минуту опрокинуться. Внутри было тесно и душно, и он с трудом дышал.