Созвездие верности - Луанн Райс

– Никогда не суди своих друзей по внешности, – говорила она. – Ни пол, ни цвет кожи не имеют значения. Важно лишь то, что у них и у тебя внутри.

Мать была очень расстроена тем, что Зеб взял в жены Элизабет, а не Румер. Хотя его отец был доволен выбором сына, нахваливая красоту и чувство шика Зи, его мать так по-настоящему и не дала ему своего благословения. А Румер даже не явилась на свадьбу; Зеб догадывался, что его матери тоже не особо хотелось там присутствовать.

Его отец был околдован жгучими чарами Элизабет не меньше самого Зеба. Да и какой мужчина смог бы устоять? Сестры были похожи на серебро и олово: старшая сияла так ярко, что затмевала собой тихую и спокойную красоту младшей. Зеб был слишком молод и глуп, чтобы осознать, что прежде всего жена должна быть лучшим другом. Отец его этому не учил.

Теперь родителей Зеба нет в живых. Отец погиб в авиакатастрофе, пилотируя небольшую одномоторную «Сессну» на чартерном рейсе в Мартас-Виньярд. Это случилось в первый год после того, как Зеб закончил обучение в Калифорнийском политехе, и всего за несколько месяцев до его стартового полета на «Шаттле». А мать скончалась от сердечного приступа, не дожив пары дней до известия о беременности Элизабет. Таким образом, его родители, хоть и по отдельности, пропустили два самых важных события в его жизни – и Зеб до сих пор жалел об этом.

Зеб всегда ёжился, когда представлял себе картину гибели отца. Он сидел за штурвалом, перевозя двух друзей на турнир по гольфу. Один из них уцелел и сказал потом Зебу: «Твой отец погиб так же, как жил: занимаясь любимым делом и управляя самолетом подобно королю неба. Он погиб как настоящий мужчина».

Как настоящий мужчина… Зеб сжимал руль и гадал, мог ли он так называть себя сейчас, когда перестал летать в космос. Несомненно, отец высмеял бы его, если б узнал об этом, ведь возня в новой лаборатории не шла ни в какое сравнение с ощущением свободы полета. Столько воды утекло, а Зеб по-прежнему видел, как отец горестно качает головой, осуждая его жизнь.

– Эй! – снова позвал он сына. – Может, проснешься для разнообразия?

Майкл повернулся и еще глубже упрятал голову в свой рюкзак.

– Майкл, поговори со мной. Расскажи о своих мечтах и надеждах. Спроси меня о смысле жизни. Именно этим и занимаются отцы с сыновьями, когда едут через всю страну – обмениваются мнениями по разным непростым вопросам. Ну, давай же, повесели папашу.

– Я устал, пап, – проворчал Майкл.

– С чего это вдруг? Ты дрыхнешь уже сорок восемь часов. У тебя же было достаточно времени, чтобы как следует отдохнуть, ведь ты перестал ходить в школу – когда это было – в апреле, не так ли?

Молчание и сопение. Если бы Зеб бросил учебу, отец недолго думая просто пришил бы его. Сначала он поднял бы его на смех, а потом дал бы пинка под зад и выставил из дома. Зебу даже чудился его надменный голос: «Не хочешь ходить в школу, будь по-твоему. Тогда найди работу. Плати за себя. Встань на ноги».

Может быть, Зебу нужно было сказать то же самое Майклу? Что, если методы его отца в этом случае – наилучшее решение? Разбудить сына и строго побеседовать с ним. Объяснить ему, что они ехали в Коннектикут, где жил его дед, бывший учитель старой закалки, и что там ему не поздоровится, очень сильно не поздоровится.

– Лошади, – вместо этого сказал Зеб, заметив на поле двух гнедых жеребцов. Если Майклу что и нравилось, так это лошади. Но сейчас парнишка даже не пошевелился.

– Ну и ладно, – буркнул Зеб. – Давай похрапывай. Проспишь всю дорогу – проспишь всю свою жизнь, приятель.

Когда Зеб был пацаненком, отец называл его вторым пилотом. Он учил его смотреть по сторонам на перекрестке и говорить «путь свободен», прямо как на летном поле. Почему-то он предполагал, что они с Майклом достанут атлас дорог и будут планировать свой маршрут, заезжая по пути в Большой каньон, скотные дворы, «Грейсленд». И вот они вдали от Лос-Анджелеса, но ничего не происходит. Лишь пустота: черная дыра между отцом и сыном. Зеб мысленно вернулся почти на восемнадцать лет назад в Калифорнию, в день сложных преждевременных родов, когда он держал жену за руку и молился, чтобы ребенок выжил и был здоровым и счастливым…

Сегодня на дороге было мало машин; тень упала на капот их авто, и, выглянув из окна, Зеб наблюдал за краснохвостым сарычом, который держал в когтях пытавшегося вырваться кролика, пока птица не скрылась в лесу. Он опять подумал о Румер и вздрогнул, словно тот сарыч был ее посланником.

Зеба охватило беспокойство – в сотый раз за день. Взрыв в космосе хорошенько встряхнул его, все, что было у него в голове, переместилось в сердце. Тогда он ужасно перепугался и думал, что смерть не за горами. С тех пор жизнь изменилась: взрыв пробил в нем огромную дыру, и только поговорив с Румер, он мог залечить ее.

Он понимал, что прежних лет уже не вернешь; что им никогда не быть вместе. Но он должен был помириться с ней… или хотя бы попытаться. Именно поэтому он теперь и спешил в Коннектикут. Он надавил на педаль газа – стрелка спидометра сразу же метнулась за восемьдесят миль в час – чтобы удержать себя от проявления слабости и не повернуть назад.

Мыс Хаббарда, земля сестер. Зеб крутил руль и размышлял, каково будет снова встретиться с Румер, стоит ли ему говорить правду и станет ли она его слушать. Майкл что-то пробормотал во сне. Там, высоко наверху, выстланное невидимыми серебряными звездами голубое небо указывало им дорогу домой.

Глава 3

Куин Грейсон сидела в последнем ряду класса по ветеринарии – предлагавшейся в качестве курса по выбору в дополнение к биологии, – пристально глядя на свой экзаменационный листок и слушая оживленное скрипение карандашей своих однокашников. В них бушевало какое-то неистовое вдохновение. Похоже, всех детей просто раздирало на части от переизбытка ответов – они строчили так быстро, словно их жизнь зависела от того, как скоро им удастся выплеснуть на бумагу свои знания об оказании первой помощи животным.

Куин попыталась вчитаться в вопросы. Ее взгляд скользнул по словам. Ее мозг впитал их смысл, но ее сердце дало им от ворот поворот. Девочке не нравилось думать о щенках с глистами и о кошках, подавившихся рыбными костями.

– О нет! – воскликнула Куин, увидев рисунок канарейки с перебитым крылом. Ловля лобстеров для пропитания – одно, а уход за ранеными зверьми – уже совсем другое. Румер, доктор Ларкин, оторвалась от своих записей.

– Проблемы?

– Бедная канарейка, – всхлипнула Куин, и слезы защипали ей глаза. У нее было очень обострено чувство сострадания. Она считала это своей болезнью, такой же реальной, как, например, астма или сердечные шумы. Все началось в тот год, когда утонули родители Куин, и временами ее словно накрывало гигантской волной терзаний и мук.