Красный сотник - Николай Великанов

— Любушка, — как-то по-домашнему назвалась она.

— Хорошее имя.

Любушка от смущения неловко топталась на месте и Тимофей топтался с ней рядом.

— Нынче свобода всем объявлена, — вдруг завел Тимофей разговор о политике. — Слыхали про революцию? Царя Николашку скинули... Войну по боку. Вон сколько нас, фронтовиков, домой поприехало... А все потому, что власть в России переменилась.

— Елизар Лукьянович сказывают, — осторожно вставила Любушка, — что и в Чите новая власть — Забайкальский народный Совет.

— Во-во. Народный Совет! Раз народный, значит, теперь народу вольготнее будет жить. Теперь все равны будут.

Тимофей говорил и говорил, а Любушка только изредка вставляла короткие фразы да поддакивала...

Шукшеев вспомнил о барышне, когда перезнакомился со всей компанией у пристройки.

— Любушка! — позвал он из-под навеса. — Господа, со мной ведь моя горничная. И у нее есть кое-что...

Любушка покорно повернула к станционной пристройке.

— О-о-о! Она уже с молодцом познакомилась, — картинно улыбнулся Шукшеев. — Герой, два Георгия!.. За что заслужил, лихой казак? — дотрагиваясь до георгиевских крестов, висевших на Тулагинской шинели, — спросил он.

— Известно за что...

— За храбрость? Понятно, за храбрость. Георгиев за здорово живешь не дадут... Похвально, молодец! — Шукшеев взял у горничной бочонок, передал вахмистру, раскрыл саквояж с богатой закусью. — Налей, Филигонов, стакан георгиевскому кавалеру. Выпьем за молодцов-фронтовиков, чтоб верной опорой нашей новой власти они стали. — Обернулся к девушке: — Вот, Любушка, гляди, какие они, казачки наши. Ни стати, ни храбрости не занимать. С такими горы можно сворачивать.

Тимофею подали полный стакан водки и кусок жирной баранины. Он в два глотка опростал стакан, заел мясом.

— Революция кончилась, — гудел Шукшеев. — Теперь порядок надо восстанавливать. Теперь нечего митинговать. Пора за дело браться, казаки, хозяйства свои поднимать. Кто холостой, семьями обзаводиться. Барышни за войну повыросли — кровь с молоком. Выбирай любую в жены: не прогадаешь... Наливай, Филигонов!

Вахмистр еле держался на ногах, но бочонок с водкой крепко прижимал к груди. Он, не скупясь, наполнял стаканы водкой и сам себе приговаривал: «Наливай, Филигонов!»

После второго стакана Тимофей тоже почувствовал неустойчивость в ногах. Зато в голове появилась удивительная легкость, все теперь казалось предельно простым и ясным.

— Будем строить новую жизнь. Женимся... Правильно я говорю, папаша?— дергал он Шукшеева за шубу.

— Дело говоришь, молодец, — чмокал Тулагина в лоб купец. — Только маленько надо порядок установить, большевиков-крикунов поприжать маленько, народный совет поддержать.

— Порядок установим!.. Большевиков под ноготь!.. Да здравствует народный совет!.. — пьяно кричал Тимофей.

— Молодец, герой! — похвалил его Шукшеев. — Люблю истинно русскую душу...

Кто-то прибежал из управления станции, сообщил:

— Большевики из Читы! Требуют, чтоб полк оружие сложил.

— Нас, фронтовиков, разоружать?!

— Это какая ж такая свобода?..

— Даешь, казаки, на Читу!.. Раскро-о-омсаем большевиков!..

Дошедшая до полной хмельной кондиции компания повалила в главное станционное здание. Под навесом остались Любушка и Тулагин. Как ни тянул его Софрон Субботов, он с места не сдвинулся...

Воспоминания оборвались. Когда все это было? Давно и как будто недавно. Словно вчера Тимофей познакомился с Любушкой. А сколько воды утекло уже с тех пор. Сколько событий прошумело. За это время Тулагиным многое пережито и передумано. Большевики открыли ему глаза, помогли разобраться и в народном Совете, и в Шукшееве. Он научился различать друзей и врагов, ясно и навсегда понял, за что ему надо бороться.

Кажется, подкопилась силенка. Тулагин напрягся, вцепился руками в болотную траву, пополз. Острые листья осоки резали пальцы, но он не чувствовал боли. Переместился еще ладони на четыре. «Вперед, Тимофей! Не останавливаться!.. Еще чуток...»

В глазах поплыли желтые, розовые, красные крути...

4

— Часа три назад, говоришь, не больше?

— Часа три, або четыре, ваше благородие...

— А человека, значит, так и не видал?

— Бог свидетель, господин офицер, не видал....

До Тулагина этот разговор доходил, точно сквозь туманную дрему.

Как и в тот первый раз Тимофей с трудом разомкнул веки. Его взор по-прежнему упирался в кусок неба, только теперь не безоблачное, а лохмато-черное, грозовое. Щербатость горизонта подернулась темной занавеской наплывшей из-за хребтов большой тучи. Березовая жердь колодезного журавля из белесой превратилась в дымчатую, а серый тес крыши сарая стал коричневым. Лишь осока не изменила зеленому цвету.

Воздух дышал дождем.

До Тимофея снова донесся разговор:

— Я, ваше благородие, глядь — под сараем конь оседланный. Поближе — дык то ж мой ворончак-жеребчик. Неделю назад сам, по своей воле, могу подтвердить бумагой казенной, отдал жеребчика в войско отца-спасителя атамана Григория Михайловича Семенова... Я — под сарай, однако. Откуда, как, хозяин игде? Седло в кровях, бока в кровях... Ой, господи! Глядь сюды, глядь туды — глазею хозяина. Оно вить как быват — може, лежит игде, помират... Всю округу ошарил — нема.

Басистый голос говорившего показался Тулагину знакомым. Он где-то его слышал, причем, недавно.

— Болото осмотрел?

А вот этот — молодой, звонкий, чуть-чуть картавый — ему незнаком.

— Дык к самой трясине как подступишь? А так кругом все ошарил... Вы, ваше благородие, господин офицер, не сумневайтесь. Ежели, однако, найдется хозяин, самолично доставлю, куда прикажете... Нас, Чернозеровых, в станице всяк старый и малый знает. Нашинские, серебровские, нас крепышами величают, хотя, однако, по крепости хозяйства мы средни.

И голос, и характерная речь — вроде вчера их Тимофей слышал.

Стоп-стоп, это же бородатый проводник... Ну, конечно, тот самый старик, который ночью скрытно вывел сотню на станцию. Учащенно забилось сердце.

— У нас тута абы кака заимка. На лето наезжаем. Сена прикашиваем, скот пасем... Зараз мы туто, однако, вдвоем с невесткой. Зашли б, чаем угостим.

— Некогда. Спешим... А ты гляди, объявится человек, сразу дай знать в Серебровскую.

— Не сумневайтесь, самолично доставлю...

Голоса удалялись. До Тимофеева слуха доносились слабый звон удил, затухающий цокот конских копыт: семеновцы уезжали.

«Подняться, немедленно надо подняться», — застучало в висках Тулагина. Встать на ноги Тимофей уже не рассчитывал, хотя бы на локти опереться. Бородатый проводник Чернозеров увидит его. Должен увидеть...