Красный сотник - Николай Великанов

Тимофей знал, что пехотинцы Кашарова второй день не высовывают голов из окопов. Семеновцы отрезали их от полка двумя сотнями баргутов[2]. Пока что, после четырех отбитых атак, Кашаров еще держится. Но, если баргуты снова пойдут, отряду не сдобровать. Отступать ему некуда — за спиной железная дорога, захваченная белыми.

— Приказ понял, — коротко, по-военному сказал Тулагин, собираясь уходить.

— Понял, да не совсем,— устало заговорил начштаба.— Вся штука, значит, в том, чтобы выйти на «железку» не с нашей стороны, а с тыла. Соображаешь?

— Надо бы через Серебровскую, Тулагин, попробовать, — бросил под стол окурок и завернул новую цигарку комполка. — Ты это сможешь со своими ребятами, уверен. В Серебровке, по нашим данным, гарнизона нет, но ты постарайся все же без шума проскочить ее и как снег на голову свались на станцию. А что дело свое ты сделал, мы узнаем по пальбе. Патронов не жалейте... Назад уходить будете тайгой, через Колонгу, Михайловский хутор на Марьевскую.

Тимофей выскочил из штаба, как из парной. Ну, курцы, и ведь выдерживают такой дымище. Он на их месте, наверное, через час окочурился бы.

Маленько отдышался, помял занывшую, еще не совсем зажившую рану в левом плече, в которое угодила семеновская пуля под Тавын-Тологоем. Размыслил над полученным приказом. Стало быть, до Серебровской — кружным путем — верст тридцать пять-сорок. К сумеркам, если не спеша, в самый раз будет. Хорошо бы обойти Серебровку безлунно. Вот только округу тамошную надо как свои пять пальцев знать. А в сотне — ни одного серебровца. Проводника сыскать бы...

Из штаба Тимофей забежал в санитарный взвод проститься с Любушкой. Кто знает, как сложится рейд сотни по вражескому тылу. Вообще-то он везучий, Тулагину не впервой водить ребят на рисковые дела. Всяко, конечно, бывало, но пока и он и его люди успешно справлялись с заданиями.

Любушка встретила Тимофея тревожным взглядом. В горячее время боев он редко к ней наведывался. И то, как правило, перед уходом в какой-нибудь опасный рейд. Сейчас по чрезмерно сбитой на затылок фуражке и по суженным щелкам глаз она поняла безошибочно: опять уезжает.

— Надолго? — застыли в робком вопросе ее обветренные губы.

— Что ты, глупенькая, так растревожилась? — заговорил Тимофей ласково, успокоительно. — Да никуда я далеко от тебя не уеду... Мигом на разведку в Серебровскую — и назад.

— Боязно мне, когда ты отлучаешься. Чего-то нехорошее предчувствую.

Любушка была на седьмом месяце. Чем ближе подходило время родов, тем все больше она страшилась и за себя, и за ребенка, и за Тимофея.

Тулагина радовало, что его восемнадцатилетняя жена скоро станет матерью, что у них будет сын (они оба верили, родится казак). В то же время его волновало их будущее. Смутно-то как нынче. Совсем недавно казалось, что с тревогами, боями и кровью навсегда покончено. После победного штурма Красной гвардией Тавын-Тологоя семеновцы еле ноги унесли в Маньчжурию. Контрреволюция развеялась, богатеи поприжали хвосты. Советская власть вроде твердо вставала на ноги в Забайкалье. И вот снова каша заваривается. С запада белочехи идут, взяли Верхнеудинск, к Чите прут. А тут Семенов скопил силы, снова перешел границу и уже захватил несколько станций, сел и станиц.

В последние дни Тимофей все чаще и чаще подумывал о том, чтобы оставить Любушку в каком-нибудь тихом поселке у добрых людей. Спокойно бы там доносила и разродилась благополучно. Однажды он высказал ей свою мысль. Так, где там, и слушать не захотела: «Пусть на подводе рожу, но чтоб с тобой рядом...»

Тимофей трудно прощался с женою.

— Ну ты, Любушка, это... не переживай тут, — с неумелой нежностью гладил он ее своей большой, грубой рукою по русой голове, как маленькую девочку. — Я для тебя, может, меду или пряников с изюмом раздобуду в Серебровской...

— Ничего не выдумывай, — Любушка прильнула к потному, запыленному Тимофееву френчу. — Целый бы вернулся.

Подошла Настя-сестрица, так ласково называли бойцы черноглазую молодую метиску-гуранку Анастасию Церенову за добрый нрав. Она была подругой Любушки.

— Вернется, — сказала Настя-сестрица, мягко отстраняя от Тимофея дрожащие руки Любушки. — Как не вернется? Такой лихой казак не может не вернуться...

К Серебровской сотня Тулагина подошла в сумерках. Тимофей послал в станицу своего друга и однополчанина по германскому фронту командира первого взвода Софрона Субботова с тремя бойцами разведать обстановку. Разведчики вернулись с бородатым стариком, который вызвался скрытно провести красногвардейцев по-за станицей и указать дорогу до станции.

— Гарнизон в станице есть. Дык какой гарнизон?.. — басил на расспросы Тулагина старик. — Полторы калеки. За атамана тута нашинский, из кулаков, урядник Шапкин. Ну и дружина. А закордонные семеновцы, так энти только наездом заезжают. Вчерась были, однако... Придут, понахватают, как бандиты, у народа добра всякого и уметутся. Кто супротив — шомполами, а то и порубают до смерти...

Старик согласился помочь красным бойцам, как он выразился, потому что сочувствующий. И сын у него в войске Лазо поклал голову за Советскую власть, про что бумага казенная имеется. А кроме того, урядник Шапкин вчера натравил на него семеновцев: корову забрали, два тулупа... Вот теперь и отомстит он бандитам за их злодеяния.

Серебровскую объехали в густых потемках путаными лесными стежками. Старик почти на ощупь вел сотню. Несколько раз стежки приводили бойцов Тулагина близко к окраинам станицы. Видимо, чувствуя приближение людей, серебровские собаки начинали надрывно заливаться лаем. В эти моменты в голову Тимофея закрадывались подозрения насчет бородатого проводника, но когда сотня опять углублялась в лес, он снова проникался к старику доверием.

На полпути к станции старик остановился, подозвал Тулагина:

— Ты командир, тебе и думать, как и што дале. А я свое скажу, однако. Вишь, стежки расходятся. Одна по хребтине идет к железной дороге. Это напрямки к станции, значица. Как лес кончится — тута и спуск к зданиям станции: шагов полтораста, не боле. А што по левую руку стежка — эта падью к полотну ведет — на водокачку. Мне думатца, падью вам сподручнее, хоть путь и подале маленько, зато маячить не будете. Да и составы там рядом. Семеновцы и глазом не успеют моргнуть... Они зараз, гляди, пьянствуют, не иначе.

Тимофей поблагодарил старика:

— Спасибо, отец! Здорово вы нам помогли. Возвращайтесь. Дальше мы сами.

Станция скупо светилась огнями. Движения поездов по железной дороге не замечалось. Тимофей собрал на короткий совет командиров взводов.