Война роз. Воронья шпора - Конн Иггульден

Единственный глаз Дерри не дрогнул во время всей этой речи, пока он взвешивал личность Уорика и разыскивал в нем признаки лжи или слабости. И то, что он прочел, избавило его позу от напряженности. Неторопливо, чтобы не встревожить графа, шпионских дел мастер похлопал его по руке.

– Хороший мальчик, – проговорил он. – Знаешь ли, в свое время ты наделал много зла. Вместе со своим отцом и с Йорком. Нет, позволь мне договорить! Правильно ты обошелся разве что с мятежниками Джека Кэда[6]. Помнишь? Память о той ночи, скажу честно, до сих пор иногда заставляет меня просыпаться в холодном поту. И теперь тебе выпала возможность, какую большинство людей не получает никогда – возможность изгладить часть совершенного тобою же зла. Надеюсь, что ты не упустишь ее, когда таковая представится. Видит Господь, другой не будет.

Под взглядом Уорика Дерри Брюер повернулся и захромал следом за монархом, которому служил и которого защищал всю свою жизнь. В этот момент граф Ричард понял, чем был Брюер для короля Генриха все эти годы – ближайшим подобием отца. Когда Уорик остался на стене в одиночестве, взгляд вниз напомнил ему о положении дел. Тысячи мужчин и женщин заполняли прилегающие к лондонскому Тауэру улицы, и толпа постоянно росла, по мере того как распространялась новость.

Король Генрих освобожден. Ланкастер вновь на престоле. Поначалу на улицах были стычки и драки, однако тем немногим, кто хотел в гневе выкрикнуть имя Йорка, заткнули рты, обратили их в бегство или же просто бросили валяться в луже собственной крови. Лондон – город суровый, ему не перечат. И Уорик это прекрасно знал. Ему нужен был портовый люд и рыбаки, пекари и кузнецы, браконьеры, рыцари и стрелки. Ему были нужны наемные мечники, которых ему предоставил король Франции, вопреки тому недовольству, которое этот факт вызвал среди англичан. И вопреки тем сундукам серебра, которые пришлось раздать, чтобы сохранить их верность. Все это было нужно Ричарду, чтобы продолжить набранное движение, иначе судьба выбросит его из седла и кони ее растопчут его тело на ведущей на север дороге.

Юг был вотчиной Уорика. Кент и Сассекс со старинных времен, Эссекс и Миддлсекс также: в этих древних королевствах Эдуарда Йоркского до сих пор шепотком называли узурпатором и мятежником. По мере того как распространялась новость, люди из Корнуолла и Девона приходили к графу Ричарду целыми деревнями, чтобы вместе восстанавливать на престоле законного короля. Уорик превратил Лондон в собственную крепость, чтобы дать всем им время дойти или доехать до города, ибо для того, чтобы победить короля Эдуарда в открытом поле, ему потребуется каждый из них.

Сама мысль о том, чтобы бросить вызов Эдуарду, вселяла страх – и пробуждала неприятные воспоминания о Таутоне: о голиафе в серебряной броне, быстром, разъяренном и неудержимом. Но одновременно и уязвимом, настолько слабым перед волей ангелов, что его можно было повалить подставленной вовремя ногой или одним метко пущенным камнем. Уорик тоже был при Таутоне. Он собственным глазами видел, как легко умирают добрые люди и сколь мало справедливости в их смерти.

Так что, обозревая глазами Лондон, Ричард внутренним взором охватывал всю панораму юга, хотя размах ее сужался при продвижении вперед на каждую милю. Он усматривал в этой перспективе острие копья, которое можно направить из Франции в сторону белых утесов, а потом вогнать его железный наконечник в грудь Эдуарда Йоркского, при всей его молодости и надменности. Все, что было прежде, не значило ничего, что бы по этому поводу ни думал Дерри Брюер. Нельзя по второму разу сжечь свечи, сгоревшие предыдущей ночью, пусть даже об этом будут молиться король с епископами. Уорик погладил облаченной в перчатку рукой старые камни Тауэра. Если придется решать судьбу Эдуарда Йоркского, он колебаться не станет.

Брюер заметил в нем это – и не ошибся. Ричарду уже случалось брать в плен королей, и он видел в них всего лишь обыкновенных людей. Он подумал, что, быть может, во всей Англии не найдется человека, который понимал мир столь же хорошо, как и он. Если граф способен возвести на престол короля, он вправе и не любить его.

Уорик улыбнулся своим размышлениям, отворачиваясь от бушевавшей внизу возбужденной толпы. Это море лиц, вопящее и бормочущее, ничем, по сути дела, не отличалось от обступивших птичницу кур или от кишения пчел в улье. Тем не менее это были мужчины и женщины, чьих прародителей некогда приставили ухаживать за садом, а они по глупости и из-за гордыни сорвали запретный плод.

Ричард последовал за стражей к ожидавшей его свите. Улыбка его на коротком пути исказилась, сделалась горькой. Без толпы не может быть королей. Люди всегда мечтали о власти – и после забывали, что являются мечтателями. Запускали лису в курятник, а потом хохотали, глядя на учиненное ею кровопролитие.

Едва заметив появление Уорика в тени ворот Тауэра, его слуги мгновенно шагнули вперед и, опустив посохи, оттеснили толпу, чтобы дать графу возможность пройти к своему коню.

Дюжина рыцарей, полностью закованных в доспехи, ожидала его верхом на конях, при первых признаках возмущения в рядах напиравших лондонцев готовых немедленно приступить к делу, гневно поглядывавших на всякого, кто осмеливался подойти к ним поближе. Короля Эдуарда любили. Об этом знал Бог, об этом знал Уорик.

При всех своих непредсказуемых и жестоких выходках, этот облаченный в панцирь двадцативосьмилетний гигант мог привлечь толпу на свою сторону одним широким жестом, одним призывом на бой. Желающих отдать свою жизнь за такого господина найдется достаточное количество. Сторону же Уорика принимал люд дерганый и нервный, подозревающий угрозу в каждом пьяном вопле.

Вместе с рыцарями его ожидал на вороном мерине молодой человек, тонкий, как клинок, и закаленный предшествующим годом. Джордж, герцог Кларенс, склонившись на луку седла, коротал время, глядя вдаль над головами толпы. Узки горизонты Лондона… скопление жилых домов, цеховых зданий, гостиниц, мастерских и складов, теснившихся возле реки, уносившей товары в дальние страны, которых большинство лондонцев никогда не увидит. Здесь шлифовали линзы, делали часы, выдували стекло, резали камень, кроили ломтями мясо и сушили его. Живой уголок земли, кишащий жизнью, словно забытый под жарким солнцем свиной окорок.

Зрелище очевидным образом не доставляло Джорджу Кларенсу удовольствия, хотя Уорик не мог понять, что было тому причиной: напор толпы или какая-то внутренняя заноза. Ричард заставил себя улыбнуться, когда его зять посмотрел через плечо и выпрямился.

– Когда я стоял наверху стены, мне показалось, что здесь рычат львы или медведи, – проговорил Уорик. – Не могу даже представить, как вам пришлось здесь, внизу.

Муж его дочери повел было плечом, но вовремя вспомнил про хорошие манеры.

– Эти лондонцы – горлопаны и наглецы, – заявил он. – И особой чистотой не отличаются – во всяком случае, некоторые из них. Мне тут уже предлагали с дюжину разных кушаний за монетку… Кругом попрошайки, сорванцы и… – Джордж повел рукой за отсутствием слова, способного описать окружавшее их разнообразие.

– Благодари Бога, что они орут вместе с нами, – заметил его тесть. Подобно сопровождавшим его рыцарям, он был далеко не в восторге от напора толпы, слишком уж похожей на морскую волну, способную вдруг вырасти и унести человека в свои глубины неожиданно для него самого. – Видел бы ты, Джордж, как они кипели злобой и ненавистью, когда лорд Скейлз лил им на головы греческий огонь в какой-то дюжине ярдов отсюда. – Уорик поежился, вспоминая охваченных пламенем мужчин и женщин, их вопли, раздававшиеся до тех пор, пока голоса не захлебнулись пламенем. Лорд Скейлз не пережил той ночи – тюремщики отступили в сторону и впустили толпу в его камеру.

– Вы уже поговорили с королем, сир? – аккуратно спросил Джордж.

Он не привык употреблять это слово в отношении Генриха Ланкастера. Ричард отвернулся от ликующей толпы и хлопнул зятя по плечу.

– Говорил, – непринужденно солгал он. – Король смертельным образом ослабел после заточения, но я рассказал ему о твоей службе, и он одобрил ее. Когда изготовят новую печать Ланкастеров, которую можно будет приложить к грамоте, тебя назначат вторым наследником престола после его сына, Эдуарда Ланкастера.

Джорджу Кларенсу было двадцать лет, и всего несколько месяцев назад, на море, он пережил смерть своего первенца. Виноватым в ней он считал своего брата, короля Эдуарда, и гнев пропитывал его целиком и наполнял до краев в такой мере, что по временам казалось, будто места для чего-то другого в нем уже не остается. Услышав эту новость, он склонил голову:

– Благодарю вас, сир. Вы верны нашему договору.

– Конечно, – ответил граф. – И мужу моей дочери! Джордж, ты по-прежнему нужен мне. И не в последнюю очередь из-за тех людей, которых ты можешь вывести в поле. Ты – герцог Кларенс. Твой брат – пусть он больше и не король – остается герцогом Йоркским. И он опасен. Каждый день, потерянный нами здесь, предоставляет Эдуарду возможность набрать новое войско. И я предпочту выехать против него с половиной собственной рати и застать его неготовым, чем дожидаться нового Таутона. Избави нас Бог от подобной участи!