Жизнь после Бога - Дуглас Коупленд

Помню, как я сидел на ярко-красном виниловом стуле, не в состоянии есть, то и дело глядя в окно в ожидании вспышки, в ожидании того, как машины начнут взлетать на воздух, как расплавится памятник Гамбургеру, как по плиточному полу побегут трещины и в них покажется лава.

Разумеется, ничего этого не случилось. Через полчаса мы уже ехали в фургоне миссис Лемке в киноцентр Парк-Рояла смотреть «Детей железной дороги». И все же в голове у меня установились мысленные связи – связи, которые трудно порвать даже сейчас, двадцать лет спустя: во-первых, что «Макдональдс» – это зло, а во-вторых, что техника – это не всегда показатель прогресса.

Второй эпизод, связанный с ядерным оружием, излюбленное семейное предание. Вечером 20 октября 1962 года моя мать пошла на танцы в офицерский клуб канадской военно-воздушной базы в Баден-Золингене, Западная Германия, месте, где я появился на свет. Мне 294 дня от роду. Отец мой по служебным делам находится в Швейцарии. В самый разгар танцев в зале появляется адъютант и начинает шептать что-то летчикам-истребителям. Через несколько минут летчиков как ветром сдувает с танцплощадки и переносит на взлетную полосу, где, забравшись в свои истребители и застегнув ремни, они заступают на круглосуточное дежурство, а сконфуженные дамы остаются в одиночестве в своих платьях от Диора в стиле «нью-лук». В растерянности они разбредаются обратно по своим квартирам для семейных – так называемым КС,– где расплачиваются с няньками и принимаются шарить по буфетам в поисках запасов сухого молока. Коротковолновые радиоприемники «Зенит» включены повсеместно и не выключаются трое суток подряд.

На следующий день закрылся военный магазин. Матери посменно присматривают за детьми, которые копаются в песочницах, и несут вахту у радиоприемников. Возможно, они даже спокойнее отнеслись к ситуации, чем жены гражданских мужей, окажись те на их месте. Офицерские жены уже пережили разные кризисы и тревоги, хотя такой серьезной еще не было. В 1962 году по всей Европе бушевали страхи. В стороне от автобана, меж тощих елок Шварцвальда, затаились тысячи закамуфлированных танков. Гул истребителей не смолкал над базой. Никогда железный занавес так не напоминал цистерну с бензином.

Кризис разрастается. Впервые женщин препроводили в «бункеры» – неиспользуемые хранилища для мебели с окнами на уровне первого этажа КС. Внутри – никакой мебели, еды, вообще ничего: нет пеленок, транквилизаторов, перевязочных материалов, даже чистой воды. Однако, как ни странно, в углу сложено шесть банок черной икры. В ответ на жалобы женщин начальство базы уведомляет их, что они, как небоеспособные единицы, никого не интересуют. «Вам следовало бы знать об этом, прежде чем отправляться вслед за своими мужьями за тридевять земель».

Женщины сидят в полутьме и под детский плач настраивают приемники. Женщины смотрят в небо, гадая, что их ждет. Наконец из «Зенита» доносятся успокоительные слова: «Судя по всему, советские корабли разворачиваются». Жизнь сдвигается с мертвой точки; как и время.

Разрозненные воспоминания: школа, выпускной класс – Западный Ванкувер, Британская Колумбия – склон горы, обращенный к городу Ванкуверу, урок физики, рев реактивного самолета в небе, невольно, украдкой поворачиваю голову, ожидая вспышки света, которая сокрушит город.

Мне восемь лет: сирены воют на углу Стивенс-драйв и Боннимьюир-драйв – учебная тревога гражданской обороны,– но все ведут себя так, будто ничего не слышат.

1970–е, фильмы-катастрофы: я впервые смотрю «Случай с „Посейдоном“» - первая картина, на которую я рискнул выбраться самостоятельно в один из центральных кинотеатров, «Орфей», чтобы увидеть, как мир переворачивается вверх тормашками. «Землетрясение», «Человек „Омега“», «Туманность Андромеды», «Увядшая листва», «Ад в поднебесье», «Молчаливый бег» – таких фильмов никто больше не ставит, потому что они слишком живо запечатлеваются у нас в памяти, и мы чувствуем себя последними обитателями миров, бесследно исчезнувших в пламени, разрушенных, обезлюдевших.

Лет десять назад в художественной школе я узнал, что лучше всего запомнить пейзаж можно так: на несколько секунд закрыть глаза, а затем моргнуть наоборот. То есть открыть глаза на один миг, чтобы картинка впечаталась в сетчатку. Этот способ лучше, чем долго всматриваться. Я упоминаю об этом потому, что здесь действует тот же самый принцип, что и когда мир озаряет вспышка ядерного взрыва.

Эта вспыхнувшая на миг картинка – повторяющийся мотив моих ежедневных мыслей и мира моих снов. В наиболее часто повторяющемся видении дело происходит в 70-е годы, я сижу на верхнем, двадцатом этаже бетонной многоэтажки в Западном Ванкувере, выходящей окнами на океан. Кто-то в комнате говорит: «Смотри-ка»,– и я вижу, что солнце очень быстро увеличивается в размерах, как вдруг полыхнувшая оранжевым фольга резко раскрывшейся упаковки кукурузных хлопьев, как накаляющаяся спираль электрической плиты. И тут я просыпаюсь.

Еще одно повторяющееся видение: урок физкультуры на нашем школьном футбольном поле. Издали доносится рев, забытый мяч улетает в сторону,– вся команда подходит к проволочной изгороди и глядит сквозь нее на юг, далеко за горизонт, где в 110 милях от нас, как мы знаем, должен быть расположен Сиэтл. Вместо Сиэтла мы видим вздымающийся к небесам столб серой пыли и обломков, столб земли, с такой силой заброшенной в космос, что она уже никогда не опустится,– и земля становится небом.

Третье повторяющееся видение, очень простое: дом моих родителей, из выходящего на улицу окна гостиной, обрамленного ветвями и ягодами пироканта, я смотрю на растущий на лужайке перед домом клен; вспышка; я просыпаюсь.

Когда вы молоды, вы постоянно ожидаете конца света. Потом вы взрослеете, а мир, по-прежнему пыхтя, катится себе дальше, и вам приходится пересмотреть вашу позицию в отношении апокалипсиса, равно как и ваше отношение ко времени и смерти. Вы понимаете, что жизнь так или иначе будет продолжаться, с вами или без вас и мелькающих у вас в голове картинок. Поэтому вы переключаетесь на картинки.

В современной культуре среднего класса большая часть людей в раннем возрасте не ведает понятия смерти, и это создает своего рода психический вакуум. Для многих мысли о ядерном противостоянии – их первое легкое прикосновение к небытию, и, будучи первым, оно может оказаться самым сильным и неизгладимым. И позднее в жизни даже более хитроумные формулы смерти никогда не затмят яркость первого впечатления – ни современное понятие о сексе как о смерти, ни загадочные опухоли, ни умопомешательство друзей, ни реальная смерть любимых – ни один из горьких даров жизни. По крайней мере именно это я сам себе повторяю, стараясь объяснить картинки, неотвязно засевшие у меня в голове.

Видения – вещь более обыденная, чем мне казалось раньше, и посещают не только меня. Я расспрашивал многих своих приятелей, заводил разговор с незнакомцами и выслушивал их истории, рассказы о том, как они моргают наоборот. И хотя картинки у разных людей сильно отличаются друг от друга – некоторые встречают вспышку вместе со своими домочадцами, другие с возлюбленными, третьи – с незнакомцами, иные – с любимой собакой или кошкой, многие – в одиночку, но во всех видениях есть одна общая черта, а именно: вспышка может произойти над пригородами в дельте реки Фрэйзер, над Ричмондом и над Уайт-Роком; вспышка может произойти за ванкуверской гаванью, над проливом Хуан-де-Фука, над Тихим океаном; вспышка может произойти над американской границей, над Сиэтлом, Бремертоном, Такомой, Анакортом или Беллингемом. Но Вспышка – яркая, заставляющая нас в единый миг вспомнить все былое, преисполняющая преждевременной ностальгией,– всегда вспыхивает на юге – всегда на юге, высоко в небе, где, как мы знаем, должно находиться солнце.

Я стоял на кухне рядом с холодильником, когда это случилось.

Висевший на стене возле холодильника телефон зазвонил, и я пошел снять трубку, когда из морозильной камеры вдруг стали с хлюпаньем выскакивать кубики льда, и я подумал, что это странно. Потом сама собой приоткрылась дверца посудного шкафа, выставив напоказ расставленные внутри тарелки, и лампочка под потолком засветилась ярче. Викторина, которую показывали по стоявшему на кухонном столе телевизору, вдруг прервалась, на экране замелькали цветные полосы, раздался пронзительный писк, а потом на секунду, не больше, мелькнул ведущий программы новостей на фоне карты Исландии. Я сказал в трубку «Алло», но мне никто не ответил, и тут-то произошла вспышка. Пластмассовая чашка с рожицами Симпсонов из «Бургер-Кинга» расплавилась и растеклась по столу, черный пластмассовый корпус телевизора обмяк и расплылся. Я посмотрел на свою руку и увидел, что телефон раскис в моей ладони и кожа прилипла к нему, как полоски тонко раскатанного теста. Затем последовал толчок. Осколки кухонного окна полетели внутрь, ослепительно сверкая, как блестки на рождественской елке, миксер разбился, ударившись о стену, желтые бумажки-памятки, прилепленные к холодильнику, вспыхнули, и я умер.