Бурелом - Станислав Прокопьевич Балабин

Вязов ушел.

Мастера до окончания смены так больше и не видели ни на верхнем складе, ни на лесосеках. Когда подошел за рабочими автобус, послали за Ильей в будку. Там его не оказалось. Кто-то высказал предположение, что он пешком отправился в поселок.

Солнце уже висело над притихшими сопками. Ни ветерка, ни стука топоров.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

Платон оперся локтями о жесткую скамью. Дьявольская тряска, кажется, выворачивала все внутренности. «А ей хоть бы что, — скосил он глаза на свою попутчицу. — Сидит, как мумия». Чемодан Корешова то и дело выскакивал из-под скамьи. Платон водворял его на место ногой. На ногах у него все те же кирзовые сапоги, на ногах попутчицы — лакированные туфли. «У той тоже были лакировки», — вспомнил Платон. И пустячный случай, а запомнился. В увольнение они ходили в город. На танцах он пригласил девушку. Она смерила его взглядом с ног до головы, остановилась на его кирзовых сапогах — и отказала… С тех пор у Корешова пропал всякий интерес к танцам, и все из-за этих дьявольских сапог…

Чахлые деревца болот сменились диким переплетением бурелома, густыми зарослями ельника и пихтача. «Вот он каков край родительский, — во все глаза смотрел Корешов. — Тайга…» — Он не видел деда, даже на фотокарточках. В семье избегали о нем говорить, как избегают говорить о чем-то очень плохом… Мать как-то обмолвилась, что, когда они переехали в город, отца не хотели прописывать, долго не давали квартиры…

Показалась река и просевший мост. Там постукивали топоры. Впереди и позади моста знаки, запрещающие проезд. Машина остановилась. Почти одновременно хлопнули дверцы кабины. По правую сторону соскочил на землю щуплый подвижной шофер в куцей кожанке. По левую — грузный мужчина в шуршащем плаще. Вытирая потное лицо, задрал голову.

— Не растрясло, Маргарита Ильинична? — Он причмокнул полными губами, словно посылал девушке воздушный поцелуй.

Платон не слушал, о чем они говорили дальше. Он наблюдал за шофером, который вытанцовывал на пологом илистом берегу. Шофер, видимо, не решался гнать машину через речушку — уж очень норовистым было течение. Возвратился к машине, дернул за козырек кепки.

— Эх, была не была! — притопнул он ногой.

— Зальет свечи, пропали, — как бы между прочим заметил Платон.

— А вы не из храброго десятка, — подала из своего угла голос девушка.

Платон промолчал. Машина, легко пробежав десяток метров, отделявшие автостраду от берега, с разгона ухнула передними колесами в воду. Капли залетели в кузов, бороздками изрисовали пыльный верх кабины. Глухое похрустывание гальки под колесами, шум ударяющейся о них воды заглушались надрывным воем двигателя. Доехали почти до середины реки, машина вдруг нырнула передними колесами в вымоину, мотор чихнул и заглох. Вода перекатывалась почти через капот. В наступившей тишине отчетливо раздалась крепкая брань шофера.

Плотники, что работали на мосту, побросали топоры, облокотились о перила. Им, видно, крепко наскучило работать молчком, теперь представился случай поглазеть на машину и позубоскалить.

Дверца машины приоткрылась. Натужась, через борт перевалился грузный мужчина. Снял сапоги, вылил из них воду. И все это он проделывал молча, только нижняя губа обидчиво отвисла пельменем. За ним в кузов вскочил шофер. Попросил у Платона папироску — свои размокли. Пустив дым, упавшим голосом сказал:

— Приехали! Можно загорать…

Нижняя губа-пельмень у мужчины в плаще отвисла еще ниже. Выжав портянки, он развесил их на борту и вообще расположился в кузове по-хозяйски, словно намереваясь здесь заночевать.

«Храбрая мне еще нашлась, — косился Платон на девушку. — Посмотрим, что сейчас запоешь, М а р г а р и т а  И л ь и н и ч н а!»

Помолчали. Лезть в воду, добираться до берега никому не хотелось — купальный сезон миновал, тем более здесь, в горных речках, где вода дышит мертвецким холодом.

— Надо было правее, правее! — кричали на мосту плотники.

— А, идите вы!.. — зло отмахнулся шофер, щелчком отправил за борт недокуренную папиросу. — Советчики!.. — Течение подхватило окурок, завертело его и понесло к мосту. Все четверо проводили окурок задумчивыми глазами.

У девушки полоскались на ветру концы прозрачного нейлонового платка. Лицо у нее было не то смуглое, не то загорелое, нос прямой. «Ничего, красивая», — отметил про себя Платон.

— Солдат спит, служба идет, — решил пошутить он, но шофер взбеленился.

— Тебе что, а у меня план, понимаешь, план!.. Высажу вот к чертовой бабушке, если не торопишься!.. Откуда-то издалека послышалось тарахтение.

— Машина с той стороны идет! — вскинулся шофер, забегал по кузову.

Пропылив по дороге, из-за реки к мосту подошла машина.

— Степка, эй, Степка, выручай! — сложив ладони рупором, закричал шофер. — Загораем…

Степка, водитель подошедшей машины, оскалил зубы.

— Позагорай, может, поумнеешь! Правее нужно было… Трос есть? Конец давай.

Шофер вопросительно посмотрел на мужчину в плаще; тот виновато потупился и буркнул:

— Года не те…

Скользнул взглядом по девушке и остановился на Корешове.

— Ладно, давай конец, — без лишних слов понял его Платон. — А то и верно высадишь еще…

Не спеша стащил гимнастерку, аккуратно, по-солдатски, — за плечи, рукавами внутрь, — сложил ее на скамье, стянул сапоги. Когда снимал шаровары, девушка отвернулась. «Тоже мне стыдливая, — ухмыльнулся Платон. — Людей в трусах никогда не видела, что ли…»

Мужчина в плаще хлопотал возле Корешова.

— Ничего, молодой, кровь горячая. Я, бывало…

— Ты наискосок бери, наискосок, — советовал шофер. — За крючки здесь я и сам зацеплю. Твое дело один конец троса до берега доставить. Как звать-то тебя? Ну, давай, Платон, руку.

В кузове лежал большой моток троса. Сделали на конце петлю. Платон просунул в нее руку, полез за борт. Вода обожгла тело, перехватило дыхание.

— Ты наискосок, наискосок, — свесившись через борт, наставлял мужчина в плаще. — Я, бывало, в твои годы…

Платон оттолкнулся. Лег на бок. Плыть тяжело — трос мешает. Молотком стучит сердце. Что есть силы Платон подгребает под себя свободной рукой. Позади, над бортом, мелькает лицо девушки. Она теперь не отворачивается, смотрит на парня во все глаза… «Эх!» — Платон дергает на себя трос, делает рывок. Что до того, что холодная вода, надо проплыть эти чертовски длинные метры, пожалуй, самые длинные, которые когда-либо приходилось проплывать парню… Чувствует, еще минута — и выпустит трос, который чугунной тяжестью волочится следом.

Ноги касаются дна. Встал, оступился — камни скользкие, течение быстрое. Но теперь легче, теперь все будет в порядке.

— Давай, давай, браток! — На берегу по колено в воде стоит Степка-шофер. Голос у него дружеский, будто сто лет знакомы.

Вот и берег. Вот и все. Раздувается мехами у парня грудь.

2

Волошин не пошел по главной улице. На окраине поселка он перелез через невысокую изгородь, да так