Отказать Пигмалиону - Наталия Миронина

– Так, я смотрю, ты молодцом. Так держать!

Отец кивал:

– Да, да.

Аня все больше помогала матери по хозяйству и с отцом вела беседы на домашние темы.

– Пап, когда поправишься, позвони куда-нибудь, на кухне вытяжка совсем не работает.

Отец начинал беспокоиться, пытался встать с постели, но тут вмешивалась Варвара Сергеевна:

– Не надо! Лежи! Потом! А ты иди, тебя к телефону! – Она заставляла мужа лечь, поправляла одеяло, давала в руки очки и книжку. Алексей Владимирович читал Пикуля. События, описываемые в романе, были так далеки от действительности, что чтение превращалось в полноценный отдых. Посещавший больного врач из районной поликлиники (оформить «пропуск ветерана» в спецуправление Алексей Владимирович не успел) с интересом разглядывал нестандартную номенклатурную квартиру и, выражая немного дерзкое почтение, говорил:

– Нервы, все дело в нервах! Выздоровление зависит от самого пациента. Но рентген больше делать не можем, послушать – послушаем.

Прикладывая холодный стетоскоп к похудевшей груди Алексея Владимировича, он напускал на лицо озабоченность.

– Так, еще лежим, пьем, что прописали, – говорил он в спальне, а в прихожей, запросто принимая от Варвары Сергеевны сверточек с подарком, шептал:

– Сдвигов нет никаких. Ухудшений, к счастью, тоже, но и улучшений. Плохо, что так долго держится температура. Я зайду к вам на днях, хоть и не работаю.

– Спасибо вам большое, – суетилась хозяйка.

Она молчала, что вызывала к мужу знакомого врача из ЦКБ (рекомендация семьи Величко), и тот так же сокрушенно кивал головой:

– Долго температурит.

В душе Варвара Сергеевна превращалась в контрреволюционера. Она искренне считала, что, если бы не вся эта история с увольнением, походом за пенсией и вообще не все эти перестройки и гласности, был бы ее муж здоровым и счастливым. А так… А так муж оживлялся только с приходом старшего сына. Все остальное время он был задумчив, даже суров. Казалось, он намеренно грубил жене, не давая пролиться ее слезам беспомощности и жалости. Варвара Сергеевна видела, что муж понимает про себя гораздо больше, чем все они, суетящиеся и многословно друг друга успокаивающие. В его взгляде, жестах, словах появилось то терпение, которое отличает людей, принявших скорый уход. И эта просьба собрать всех детей на обед была не чем иным, как актом прощания, после которого он мог почувствовать себя свободным от земных дел. Варвара Сергеевна это все понимала, но, будучи женщиной сильной и упрямой, не позволяла усомниться себе ни на минуту в благоприятном исходе болезни супруга.

– Вадим, заезжай на обед в воскресенье. Отцу, кажется, лучше, гуся попросил приготовить. Думаю, дело на поправку идет, – проговорила она тоном, не допускающим каких-либо возражений. То же самое услышали и Юра с Аней.

Через три дня все собрались за большим круглым столом в гостиной. Варвара Сергеевна застелила новую белую скатерть, вытащила парадный сервиз. Дети приехали вовремя, даже Юра, который имел обыкновение опаздывать, сидел уже как полчаса на своем постоянном месте, по левую руку от матери. Аня устроилась на противоположном конце стола, поближе к телевизору, а Вадим, молчаливый и угрюмый, поглядывал в окно.

– Так, а кто гуся будет есть?! – неестественно бодрым голосом воскликнула Варвара Сергеевна.

– Наелись уже. – Вадим тяжело вздохнул и подпер рукой подбородок.

– Мам, скоро пост. Хочу попробовать попоститься.

– Что за глупости?! – Варвара Сергеевна всплеснула руками. – Ты что, крещеная?! Как быстро эта вся глупость в ваши головы забралась.

Дети враз заговорили, не слушая друг друга. За этим немного неестественным оживлением скрывалось недоумение и вопросы – по поведению отца было понятно, что дело было не в гусе, который получился у Варвары Сергеевны отменным. Но никто из них и предположить не мог, почему отец всех просил собраться.

Алексей Владимирович, отведав всего понемногу, молчал. Когда Варвара Сергеевна и Аня поставили на стол чайные чашки, он откашлялся и произнес:

– Я сейчас буду говорить, и никто меня не должен перебивать. Ни единым словом. И обсуждать потом я ничего не хочу. Как я скажу, так вы и должны будете сделать.

После этих слов он встал, прошел в кабинет и вернулся в гостиную с большим тяжелым портфелем. С усилием поставив его на стол, он под всеобщее молчание вытащил из портфеля стопки денег – это было несколько пачек долларов, перевязанных полосатыми банковскими упаковками, потом на свет появилась коробка, заклеенная со всех сторон синей изолентой. Надрезав картон, Алексей Владимирович выложил на стол столбики золотых монет. Столбики от чьего-то неаккуратного движения закачались и рассыпались. Семья, забывшая про чай и домашний торт, не отрываясь смотрела на руки Алексея Владимировича. Глава семейства обвел всех спокойным взглядом.

– Значит, так. Думаю, что все важные дела я должен закончить как можно быстрее.

Семья, растерявшаяся от увиденного, даже и не подумала его переубедить. Только Вадим, нахмурясь, раздраженно произнес:

– Да ладно, папа…

Алексей Владимирович выразительно на него посмотрел, и фраза осталась незаконченной.

Что-то ненастоящее, бутафорское было в этих сокровищах. Золотые монетки, словно шоколадки в фольге, отливали жирным блеском. Тем самым, который присущ только этому металлу. Богатство, которое лежало на столе, превратило их парадную гостиную в небольшую, загроможденную «мелкотравчатыми» предметами комнату.

Алексей Владимирович откашлялся:

– Я где-то читал, что наследникам оставляют деньги вовсе не из милосердия или любви. А потому, что просто нет другого выхода. В гроб с собой их не заберешь, отдать случайным людям – противоестественно. Мне и самому так казалось. До тех пор, пока не пришла пора помирать… Подожди, – прервал он всколыхнувшуюся было Варвару Сергеевну. – Дай мне сказать. Так вот. Жалко мне вас – я оставляю свою семью без помощи и совета. Мне жаль вас, моих детей, которым я обеспечил такую беззаботную жизнь. С другой стороны, я чувствую страшную вину за собой именно потому, что вы никогда не знали проблем, ни в чем не нуждались, ни за что никогда не боролись. Что вас ждет в будущем, которое так неожиданно свалилось всем на голову, я уже не узнаю. Могу только сказать, что я жил во времена, может, не очень правильные, но, во всяком случае, ясные. От этой ясности было легко. Теперь же вам самим придется разбираться во всем, и от того, какой выбор вы сделаете, будет зависеть ваша жизнь. Защитить я вас не смогу и помочь тоже, даже советом.