Отказать Пигмалиону - Наталия Миронина

Сейчас все было уже не так. Молодых людей не было, не было машин – ни черных «Волг», ни «Чаек». Снег и лед никто не расчищал с широких мраморных ступенек при входе. Обитатели дома, затаив беспокойство и выказывая раздражение, по вечерам ходили друг к другу в гости, пили из старых запасов дорогой коньяк и виски. Жены в этих собраниях участия не принимали. Они сидели в других комнатах и пытались поддержать себя разговорами о пустяках. Удавалось им это плохо – пример их соседа, внезапно скончавшегося уважаемого Петра Силантьевича, был устрашающим. Петра Силантьевича, пришедшего на работу в свой дубовый кабинет, оставили без секретаря, без света и без телефонной связи. Говорят, на его этаже даже отключили воду в туалетах. Только так, видимо, можно было справиться с несговорчивым влиятельным партийным деятелем. Петр Силантьевич умер на руках у своей жены через два часа после того, как обескураженный вернулся домой. Соседи поговаривали, что его можно было спасти, но «Скорая» то ли застряла в нынешних московских сугробах, то ли вообще не выехала. Вдова и дети покойного после похорон переехали на госдачу, но буквально через неделю вернулись опять в Москву – дачное управление распорядилось их дом отдать какому-то вновь образованному комитету. Из всех жильцов только старый большевик Коткин сохранял язвительное спокойствие и неуместно подшучивал над соседями:

– А что вы хотите? В семнадцатом году мы же всех буржуев повыгоняли, повыселяли…

Соседи на такую бестактность пытались не реагировать. К тому же сам Коткин не мог помнить о событиях одна тысяча девятсот семнадцатого года, поскольку было ему тогда всего два года.

Новая жизнь, наступившая так внезапно, пугала своей неаккуратностью и отсутствием всякого уважения. Варвара Сергеевна, дама практичная, могла бы обойтись без чистых тротуаров, персональной машины, тем более в гараже стояли собственная «Волга» и привезенный из ГДР «Фольксваген», но она с ужасом понимала, что страшное слово «безработный», это клеймящее какую-то другую жизнь определение, может коснуться ее мужа. Сбережения у них были, хотя и наполовину обесцененные, были бриллианты, были дорогие антикварные вещи и картины. Но… «Не буду же я у Большого театра ими торговать, как тетки из Литвы, что сыром копченым торгуют», – ужасалась Варвара Сергеевна и периодически проводила ревизию шкафов. Ее в какой-то мере успокаивали стопки новых, еще в упаковках лежащих вещей – кожаные перчатки, дорогие платки и шарфы, джинсы, меховые шапки. «Какое счастье, что я не слушала Алексея и в ГУМе отоваривалась «с запасом». Варвара Сергеевна помнила, что муж страшно ворчал и стыдил ее:

– Ты что делаешь, зачем тебе столько перчаток? Еще подумают, что я спекулирую вещами!

– Брось! – отмахивалась жена. – Не знаешь, сколько сегодня набрала Величко!

– Что тебе Величко, у них сама знаешь кто там. – Алексей Владимирович многозначительно указывал пальцем вверх.

– Слушай, не ворчи, кому какое дело, сколько я купила перчаток! Что ты в самом деле?!

– Есть кому интересоваться, а потом, извини, по какой цене ты их покупаешь?

Это была правда. В этом волшебном месте цены были такие, словно наступил коммунизм. Не говоря уж об изобилии.

Теперь, глядя на свои запасы, Варвара Сергеевна, понимала, что была права. «С голоду не помрем, еще и дача есть своя, и квартиру успели для Вадима получить. Не пропадем», – успокаивала она себя, но страх перед этой неожиданной волной перемен не проходил. Кроме мужа, ее беспокоили дети. Погодки, они уже все были студентами престижных вузов, но то, что лихие времена скажутся на их судьбе, в этом уже не было сомнения. Первый звоночек прозвенел в Бауманском институте, где учился старший, Вадим. Его практика в какой-то лаборатории в Англии, которую пробил отец, отменилась. Выяснилось, что Бауманский институт не любит посылать в капиталистические страны своих студентов. «А раньше это кафедре было неизвестно? – саркастически подумала Варвара Сергеевна. – Все вы, голубчики, знали, просто раньше вы спорить бы даже не стали. А теперь, пожалуйста!» Больше всего в доме удивились реакции самого Вадима. Он остался спокоен, могло показаться, что даже доволен.

– Я тебя не понимаю, – однажды спросила раздраженно мать, когда сын приехал в воскресенье пообедать.

– Что именно тебе не ясно?

– Почему ты не добиваешься поездки?

– Не хочу, думаю, что здесь сейчас интересней будет. – Вадим невозмутимо уставился в газету «Московские новости».

– Что значит – интересней? Поясни. – Мать удивленно всплеснула руками и вдруг неожиданно зло крикнула: – И убери эту дрянь со стола! Чтобы отец даже не видел, что ты читаешь!

Вадим аккуратно сложил газету, положил ее рядом. Варвара Сергеевна последнее время особенно тщательно оберегала мужа от всего того, что лилось, сыпалось и извергалось из средств массовой информации. Она почти не задумывалась о сути напечатанного там – ее беспокоило то, что муж после очередной статьи долго не мог успокоиться, что-то про себя ворчал или, что хуже всего, сидел в своем кресле молча, не реагируя на домашних. Варвара Сергеевна пыталась отвлечь мужа, но это было почти невозможно. Ее неуклюжая и смешная попытка – она на видное место положила кассету с фильмом «Греческая смоковница», надеясь, что это изменит вектор интереса, – закончилась провалом. Алексей Владимирович, обнаружив эротику среди журналов, газет и телевизионной программы, в сердцах зашвырнул кассету под диван.

– Ты что это?! Анька же здесь вечно в газетах копается!

Возмущенно пыхтя, Алексей Владимирович уселся смотреть обличительную программу «Момент истины». Варвара Сергеевна смутилась, но все равно газеты и журналы с особенно острыми статьями от мужа прятала, а во время телевизионных передач пыталась всячески отвлечь его внимание.

Сейчас, глядя на рассеянно обедающего Вадима, Варваре Сергеевне стало совестно за свой крик. Тем более что женившийся сын уже несколько лет жил в двухкомнатной квартире у Белорусского вокзала. Квартиру выхлопотал отец. Помнится, тогда Варвара Сергеевна огорчалась, что сын будет жить не на соседней Спиридоньевке в таком же престижном доме, как у них, а у Белорусского вокзала в начале улицы Горького.

– Ты совсем заелась! Он что, ее сам заработал? – Муж возмущался громко и неподдельно.

Варвара Сергеевна тушевалась, но сама упрямо думала, что, например, Величко как-то смогли свою дочку отселить в престижный дом.

Варвара Сергеевна сама следила за ремонтом огромной квартиры, настояла на том, чтобы муж позвонил куда надо и сантехнику установили югославскую, паркет настелили новый, дубовый, с замысловатым рисунком из более темных тонких дощечек. Кухонный гарнитур, посуда, постельное белье – все было расставлено, разложено, прибрано и благоустроено. Живи – не хочу. Вадим, вероятно, не очень хотел. Или на то были причины, о которых не очень внимательные родители не догадывались.