Мудрость Хеопса - Нагиб Махфуз

Фараон посмотрел на рассерженного сына, потом сказал чародею:

— Что ж, давай посмотрим, как твое волшебство сломит силу разума нашего друга Арбу.

Командующий высокомерно смотрел на волшебника. Он хотел с презрением отвернуться, но вдруг почувствовал, что из черных очей на него нисходит неизъяснимый мощный поток. Сопротивляясь этой силе, Арбу пытался повернуть шею, дабы избавиться от пронизывающего взгляда и неодолимого притяжения, которое не давало ему даже шевельнуться, но понял, что его воля и в самом деле сломлена. Арбу не мог отвести глаз от мерцающих черных зрачков Джеди, которые горели и сверкали, словно два кристалла, отражающих свет луны. Взгляд полководца потускнел, будто свет мира угас в нем. Арбу почувствовал, что его сердце, сердце великого воина, обуял страх и он подчинился чужой воле.

Убедившись, что воздействие его сверхъестественных способностей достигло требуемого эффекта, чародей гордо выпрямился.

— Садись! — властно, но негромко повелел он командующему.

Арбу, словно пьяный, прошел к креслу и упал в него с обреченной покорностью. Силы оставили его. Взгляд стал как у кролика перед удавом.

Все ахнули в изумлении. Принц Хорджедеф облегченно вздохнул и горделиво улыбнулся. Джеди с почтением посмотрел на фараона и учтиво сказал:

— Ваше величество, я могу заставить его сделать все, что ни пожелаете, и он будет не в силах противиться любой вашей просьбе, но я не хотел бы поступать так с человеком, подобным ему, — одним из самых достойных полководцев Египта и близким другом фараона. И потому задаю вопрос, удовлетворен ли мой господин тем, что ему довелось увидеть?

Царь кивнул:

— О да. Вполне.

Джеди подошел к обессилевшему командующему и тонкими пальцами коснулся его лба, шепча про себя какое-то заклинание. Арбу понемногу стал приходить в себя, его чувства и воля постепенно возвращались к жизни. Наконец он полностью овладел собою. Какое-то время он еще сидел в кресле, поворачивая голову туда-сюда, словно не осознавая, где находится. Взглянув на чародея, командующий вдруг все вспомнил. Его лицо покрылось краской стыда. Поднявшись с кресла и стараясь больше не смотреть на грозного волшебника, Арбу замешкался, споткнулся и упал на мраморные плиты.

Царь улыбнулся и шутливо побранил его:

— Вот как! Шарлатану удалось лишить тебя воли!

Командующий неловко поднялся, поклонился фараону и пробормотал:

— Могущество богов неизмеримо… Велики их чудеса на земле и на небесах…

— Ты сдержал свое слово, благородный человек, — обратился Хуфу к волшебнику. — Но способен ли ты повелевать незримым так же, как разумом земных созданий?

— Истинно так, мой господин, — с достоинством подтвердил Джеди.

Хуфу глубоко задумался, размышляя, какой же вопрос задать чародею. Наконец его лицо озарилось светом снизошедшего откровения.

— Поведай мне, — спросил он, — кому из моего потомства суждено занять трон египетских царей? Кто продолжит дело мое?

В то же мгновение мага почему-то обуяла непонятная тревога. Фараон понял, что его беспокоило.

— Дарую тебе полную свободу, — сказал он, — и уверяю, что бы ты ни промолвил, тебя не станут наказывать за правду.

Джеди многозначительно глянул на лицо своего повелителя, затем в страстной молитве воздел руки к звездным небесам. Все стояли молча, не двигаясь и не разговаривая, со страхом ожидая, что изречет пророк. Когда же маг обратил свой взор на царя, его сыновей и придворных, в свете луны и светильников все увидели, как побледнело его лицо. Он казался растерянным. Все насторожились. Ощущение было такое, что приближалось неотвратимое зло.

Принц Хафра, не выдержав, в нетерпении спросил:

— Почему ты молчишь? Ведь фараон обещал не причинять тебе вреда.

Чародей повернулся к царю:

— Ваше величество, после вашего ухода… никто из вашего потомства… не сядет на трон Египта…

Его слова сокрушили собравшихся, подобно тому, как буря крушит вековое дерево. Все смотрели на Джеди злобными глазами. Фараон нахмурился. Взгляд его был как у льва, обезумевшего от ярости. Принц Хафра поджал губы. Его лицо исказилось в гримасе страдания.

Стараясь смягчить потрясение от своего пророчества, чародей добавил:

— Но вы, мой господин, будете править в спокойствии и безопасности до самого конца своей долгой и счастливой жизни.

Фараон передернул плечами, затем сдавленно сказал:

— Усилия того, кто трудится лишь для себя, пропадут без следа. Перестань, наконец, утешать меня и просто скажи, известно ли тебе, кого боги уже избрали наследником египетского трона?

— Да, — ответил Джеди, — известно. Это новорожденный младенец, появившийся на свет сегодня утром.

— Кто его родители?

— Его отец — Монра, верховный жрец храма бога Ра в городе Он. Мать — молодая Руджедет. Жрец женился на ней в преклонные лета, чтобы она даровала ему сына, которому судьба предначертала стать правителем Египта, но этот мальчик не сын дряхлого жреца. Он сын самого бога Ра… — добавил он совсем тихо.

Услышал это лишь один фараон. Он поднялся с ложа, подобно грациозному хищнику, неслышными шагами подошел к чародею. Подавив испуганный вздох, Джеди отвел взгляд, когда царь спросил его:

— Ты абсолютно уверен в том, что говоришь?

— Все то, что страница незримого открыла мне, я вам рассказал, — ответил маг охрипшим голосом.

— Не бойся и не переживай, — сказал царь. — Ты поведал мне свое пророчество и теперь получишь за него достойную плату.

Вызвав одного из своих казначеев, фараон приказал выдать чародею пятьдесят золотых монет.

Казначей пригласил Джеди следовать за собой, и они удалились.

Принц Хафра был чрезвычайно обозлен. Глаза его пылали. Он жаждал мщения. Лицо постарело и стало подобно предвестнику смерти. «Прекрати!» — только и сказал на это фараон, сдерживая силой своей воли гнев юноши и преобразуя злобу Хафры в отважную решимость, которая могла бы сдвинуть с места горы и повернуть вспять реки.

Повернувшись к своему визирю, Хуфу спросил:

— Как ты полагаешь, Хемиун, не страшно ли человеку ведать предначертания своей судьбы? Или лучше ничего об этом не знать?

Визирь задумчиво поднял брови, попытался что-то сказать, но с его губ, дрожащих в ужасе, не слетело ни звука.

— Вижу, ты боишься сказать мне правду и хочешь отречься от собственной мудрости лишь для того, чтобы угодить мне, — сердито сказал царь. — Но, Хемиун, твой фараон слишком велик, чтобы впадать в отчаяние, даже если услышит то, что не хотел бы слышать.

Хемиун не был льстецом, но оказался трусом. Тем не менее, искренне преданный царю и наследному принцу, он впитывал в свою душу постигшие их муки и боль. Осознав, что повелители не станут сердиться на его речи, он наконец еле слышно ответил: