Поселок Тополи - Айвен Саутолл

— Дымом? Каким еще дымом?

— Я не знаю.

— Стиви, — сказала мать, — тебе дали поручение — найти Жюли. Пойди оденься и сделай это. И ты помоги ему, Стелла.

— Странно, — сказал, мистер Бакингем, — мне тоже показалось, что пахнет дымом. А ты его не видел, сынок?

Стиви покачал головой.

— И по-моему, пахнет, — сказала Стелла. — Как в прошлом году, когда пожарники палили лес у Джорджей.

Наступило молчание. Все четверо — мужчина и мальчик, женщина и девочка — стояли в воде замерев, и никому не хотелось продолжать этот разговор, Стиви, между прочим, потому, что он вообще не понимал, о чем речь. В каждом из них было что-то от страуса: о том, чего не видишь, можно не волноваться.

— Надо браться за уборку, — сказала миссис Бакингем, — а то мы и в полдень не выедем.

— Да, да, сейчас, — сказал ее муж.

Он протопал по воде в кухню, а оттуда на заднее крыльцо. Он был вполне готов к тому, что увидит на небе дым, однако ничего не увидел. Небо, пожалуй, не такое ясное, как должно бы быть, но это, наверно, от ветра, от пыли. Горячий ветер стегнул его по лицу как хлыстом, громко загудел в высоких деревьях. Мистер Бакингем оглянулся: за ним стояла Стелла.

— Если где и горит, дочка, так, очень далеко отсюда. Думаю, что тревожиться нечего. А вообще день скверный, никудышный день. Особенно для ягод. Теперь весь урожай погибнет. Джорджи больше всех пострадают. Надо бы пойти к ним часа на два, помочь обирать малину. Я бы пошел, да уж очень у старика Джорджа нрав колючий, ну его к черту!

…Джорджи обирали малину, продвигаясь между длинными рядами кустов, которые гнулись и мотались на ветру, уже ослабевшие, с вянущими листьями.

Все трое Джорджей были здесь — отец, сын Джон и дочь Лорна, — в поту и в пыли, с руками, кровавыми от мякоти переспелых ягод, которые от малейшего прикосновения превращались в кисель. Они пришли сюда с первыми лучами зари — не потому, что любили рассветы, а чтобы спасти то, что еще оставалось от урожая, до того как солнце высосет из него все соки. Но в сущности, это уже произошло. Урожай был нищенский, бубнил себе под нос старик Джордж. Человек работает как проклятый, а результат? Ветер как из пекла в половине шестого утра да недотепа-сын, у которого одно в голове — вскочить на мотоцикл и гнать в город, недотепа-сын, для которого всякие героические подвиги и запах дыма важнее, чем вид малины, гибнущей на кустах: учует дым — и уже рвется со сворки, все равно как собака, когда учует лисицу.

— Брось ты мне рассказывать про этот дым! — прохрипел старик Джордж. — Если где и горит, пусть другие тушат. У нас своих забот хватает.

Джон держался иного мнения. Ограниченность и корыстолюбие отца бесили его.

— Если где горит, — возразил он, — мое место с ребятами. Это мой долг: я бригадир. Что они подумают, если бригадир не явится?

— А мне плевать, что они подумают! Твое место здесь, при мне. Твой долг — вот эта ферма. В такую жару ты прежде всего фермер. Это твой хлеб насущный. Это, а не борьба с пожарами…

Вчера сто один градус в тени, позавчера — девяносто девять, а перед тем девяносто семь, этого никакая малина не выдержит, разве что по оврагам, где влаги больше и перегной глубже. У Джорджей малина росла на открытом месте, на покатом склоне холма: овраги они использовали так долго, что малина там больше не желала расти — в почве завелась какая-то болезнь и кусты погибали. Так случалось у всех, но старик Джордж и в этом видел личную обиду, нанесенную ему судьбой. Будь малина в овраге, она бы уцелела.

— Тебя не вызывали, — проворчал он. — Никого не вызывали.

— Разве отсюда телефон услышишь? Может, и вызывали.

— Сирену-то услышали бы. А сирены не было.

— И это неизвестно, — сказал Джон, чувствуя себя преступником. — При таком ветре звук могло отнести.

Старик повернулся к дочери:

— Ты сирену слышала?

Лорна ничего не слышала и вынуждена была это признать, хотя всей душой сочувствовала брату.

— Вот видишь, — сказал отец. — У нее уши самые из нас молодые, а она тоже не слышала. Не дым это вовсе, а жара, просто жара. Сок в деревьях закипает.

Лорне хотелось сказать: «Не говори глупостей. Не веди себя как безмозглый старик. Не заставляй за себя стыдиться», но она не могла этого сказать и никогда не сможет. Не может она обижать отца, он и так достаточно обижен жизнью, ей-то это известно. Старик Джордж с малых лет был неудачником, не знал удачи ни в чем, разве только в детях. Джон был прекрасным сыном, а уж Лорна, при такой-то матери… это казалось просто чудом.

Лорна была умная, спокойная, бесконечно терпеливая, и в летние месяцы это было особенно важно. На ней держалась вся семья, потому что мать ее была больна, — как говорили, на нервной почве. Она была слабая женщина, не приспособленная к тяготам жизни. Если бы она вышла замуж за банкира или обеспеченного торговца и жила в относительном достатке, она, возможно, и не заболела бы. Но она вышла замуж за фермера гораздо старше ее годами, за мелкого фермера, чье благосостояние целиком зависело от капризов погоды. Врачи говорили, что она поправится, но ей нужен полный покой, долгое пребывание в санатории. Лечением была и сама Лорна — ее мать знала, что может не беспокоиться за мужа и за сына, если оставит их на попечении дочери. Она всегда много требовала от Лорны — пожалуй, слишком много, но такая уж она была женщина. Она так и не осознала, что все детство Лорны обернулось каторгой — каторжной работой в доме и на участке. Старик Джордж тоже не сознавал этого, но по другим причинам. Он считал, что дети должны исполнять свой долг. Жизнь — не забава, а борьба, и все обязаны в этой борьбе участвовать.

«Тиран этот Джордж, — говорили люди, — а дети у него, наверно, растяпы, не то уж давно бы взбунтовались». (В душе-то люди не были в этом убеждены. Стойкая преданность Джона отцу едва ли указывала на слабость характера.) Что касается сверстниц Лорны, ее школьных подруг, то их и подругами можно было назвать только с натяжкой. Дружбы не получалось, потому что ей вечно нужно было что-то делать дома, и даже когда она обещала где-нибудь о ними встретиться, то либо опаздывала, либо не появлялась вовсе. «С Лорной Джордж неинтересно, — говорили они, — вечно подведет». (И Стелла иногда так говорила, сердито и раздраженно. Правда, ее раздражала не сама Лорна, а что-то, что в ней чувствовалось чужое, что-то неавстралийское, хотя значения этого слова она не могла бы объяснить.)

Особенно неудачно для Лорны получилось то, что время школьных каникул совпадало со временем сбора малины. Малина, как и морковь, считалась важнее каникул, важнее всего на свете. С молодой морковью сплошное мучение в декабре и январе: за один день могут погибнуть десятки тысяч нежных всходов. Жаркое солнце и ветер могут запечь их в земле, и когда такое случалось, Джорджей ждала полуголодная зима, потому что морковь они заготовляли на зиму. Зимой она их кормила.

День и ночь из недели в неделю дизель-мотор на берегу ручья качал воду и крутились поливалки, спасая морковь от зловредной жары и ветра, которые, как нарочно, старались ее погубить. Каждые три часа, днем и ночью, поливалки нужно было переставлять с места на место. Это была нескончаемая, выматывающая работа, которую Джон и его отец делали по очереди. Когда не было дождя — а дожди в это время года выпадали редко, — им ни одной ночи не удавалось проспать спокойно. А с наступлением настоящей жары они чуть свет уже были на ногах — обирали спелые красные ягоды, до того как жгучее солнце сморщит их и высушит и они потеряют всякую ценность.

Это была не жизнь, а какая-то сумасшедшая гонка. Мистер Джордж обходился без наемных работников, а ягоды всё поспевали, и чем жарче было, тем они поспевали быстрее, и наконец, вот как сейчас, поспели все сразу. Мистер Джордж не нанимал работников, уверяя, что они топчут клубнику и ломают малину. Больше напортят, чем наработают. Но главное, ему не улыбалось им платить. Он говорил, что не может позволить себе такой роскоши. Так оно, вероятно, и было, но и это тоже послужило причиной болезни, от которой страдала мать Лорны. Лето с его непосильным трудом она ненавидела мрачной ненавистью. Возможно, врачи это поняли, возможно — нет, как бы там ни было, ее увезли из дома, и она вкушала блаженный отдых в санатории, а Лорна (в четырнадцать с половиной лет!) стряпала, убиралась, стирала, помогала собирать ягоды и урывала себе по полчасика от каникул, когда разрешал отец.

Джону было тяжело сознание, что его сестренке живется так трудно и скучно. Слишком она терпеливая, слишком добрая. Не следовало бы девочке ее лет быть сейчас на огороде, — ведь она к тому же готовит, и полы моет, и мало ли что еще. Ей бы еще спать сладким сном, а она вон портит себе руки соком переспелых ягод, размазывает по лицу грязь и пот всякий раз, как откидывает упавшие на глаза волосы.