Современный родильный обряд - Е. Белоусова

Большой очистительный период длится около сорока дней — в течение шести недель женщине нельзя вести супружескую жизнь. В соответствии с рациональным объяснением, это время считается необходимым и достаточным для заживания швов и восстановления женской половой системы. Однако обращает на себя внимание тот факт, что и в традиционной русской культуре очистительный период роженицы (так же как и умершего) занимал те же шесть недель (Редько, 1899: 115; Харузина 1905: 90; Адоньева, Овчинникова 1993: 29): «Шесть недель (роженица) считаеца больная, полая считаеца. У роженицы шесть недель, гоорит, за плечами смерть ходит» (КА 1997).

При выписке матери с ребенком из роддома посвятители дают последние «напутствия» матери, в которых есть еще отзвуки ее недавней бесстатусности: Пришла, грозно сказала мне: «Все, запомни — тебе нельзя теперь переходить дорогу на красный свет — у тебя есть ребенок, жди зеленого всегда, а то он останется без матери» (И2). Обретя статус молодой матери, женщина покидает роддом, а функции, направленные на ее дальнейшую социализацию, передаются другим институтам (медперсонал детских поликлиник, женское сообщество и др.).

Таким образом, анализ совокупности действий и высказываний роженицы, врача, медперсонала и других участников родов позволяет охарактеризовать это событие как ритуально значимое в строгом смысле слова: речь должна идти о модифицированном переходном обряде. Родильный обряд поныне сохраняет за собой важнейшие функции ритуала в том виде, как он представлен в традиционной культуре, и является, таким образом, важнейшим механизмом коллективной памяти и средством поддержания социального порядка.

Современные роды в родильном доме укладываются в традиционную трехчастную схему инициации: открепление иницианта от его статуса и места в социуме, лиминальный период («пустыня бесстатусности») и реинкорпорация иницианта в социум в новом статусе. Эта информация представлена в ритуале в виде многочисленных символов, зачастую дублирующих друг друга: одни и те же сообщения могут быть закодированы по-разному и передаваться по разным каналам (например, лишение роженицы ее прежнего статуса в социуме в вербальном коде может быть представлено в виде инвективы, в акциональном — в виде лишения ее показателей статуса — одежды и драгоценностей, в пространственном — в виде изоляции от социума и т. п.).

Поведение медика и роженицы в роддоме подчинено их роли в ритуале и во многом диктуется принятыми в данной ситуации стереотипами поведения. Если роженица и новорожденный выступают в роли инициантов, то медики выступают в роли посвятителей: они являются единственными носителями, монополистами «истинного» знания.

Представления реальных медиков далеко выходят за рамки концепции официальной медицины и обильно черпаются из сокровищницы народного опыта. Так, многие из используемых медиками приемов и техник (например, пугание роженицы с целью вызвать роды) являются традиционными народными приемами.

Поскольку в пределах ритуала не существует спонтанной речи, всякое высказывание становится формулой (Байбурин 1993: 209). Таким образом, речь как медиков, так и рожениц предстает в виде различных клише, а используемые ими речевые жанры переходят в разряд малых фольклорных жанров. Их задача — описать всамделишную реальность ритуала.

2. СОЦИАЛИЗАЦИЯ НОВОРОЖДЕННОГО В ПЕРСПЕКТИВЕ «АВТОРИТЕТНОГО ЗНАНИЯ»

В современной городской культуре организация беременности и родов, наряду с регуляцией всех прочих проявлений телесности, оказалась включенной в сферу медицины. Однако роды никогда и нигде не были чисто биологическим явлением: они всегда представляют собой явление социальное и культурное (см., напр.: Mead and Newton 1967: 142–244; Jordan 1980: 1; Browner and Sargent 1996: 219–221). Таким образом, к медикам (акушерам, гинекологам, неонатологам) как бы перешли по наследству от повивальных бабок и функции регуляции отношений между матерью и ребенком, с одной стороны, и социумом и космосом — с другой. Частично эти функции унаследовала официальная медицинская теория, частично — официальная практика роддомов, женских консультаций и детских поликлиник, частично они адаптированы в неформальных приемах и практиках, используемых медицинским персоналом этих учреждений.

В традиционной русской народной культуре повивальные бабки представлялись авторитетом в области деторождения, единственными носителями «истинного» знания: — «Кроме повитухи кто-нибудь ещё мог принимать роды? — Нет. Она — повитуха» (КА 1997). В современной городской культуре монополистами «истинного», «научного», «авторитетного» знания являются медики (Jordan 1997: 55–79). Подобно тому как прежде приметы, гадания, телесные техники и магические операции считались недейственными без санкции повивальной бабки (см., напр.: Добровольская 1998: 19–21), так же и сейчас (при том, что различные традиционные народные поверья весьма распространены) доверие вызывают лишь представления и техники, утвержденные официальной медициной (в специальной и научно-популярной литературе) или устно одобренные ее представителями — врачами. Такие свидетельства передаются с установкой на достоверность, истинность.

Что же касается традиционных народных поверий, то в них обыкновенно принято усматривать «чистое» суеверие: апелляция к магическим представлениям не выглядит достаточно убедительной. Однако высокий статус, присущий в нашей культуре «народной мудрости», не позволяет полностью отказаться от использования магических поверий в повседневной жизни. Поэтому в них пытаются найти рациональное зерно, увязать их с данными современной науки, интерпретировать их как интуитивное угадывание «народом» открытых позднее и подтвержденных экспериментом закономерностей.

К примеру, запрет смотреть на страшное и предписание смотреть на красивое во время беременности — очень древний: «Множество запретов и предписаний соблюдалось ради того, чтобы ребенок был красивым. Считалось, что он будет походить на того, на кого поглядит будущая мать, ощутив первое движение плода, на кого она засмотрится или кого испугается» (Толстая 1995а: 163–164). В присутствии беременной женщины запрещались ссоры и брань (в терминах Т.Б. Щепанской, «программы блокирования агрессии и насилия» в культуре материнства (Щепанская 1998: 186)); ей нельзя было смотреть на мертвых животных, на «мохнатых» животных — на кошек, собак, волка, а также на покойника, на слепых и «уродов» (Толстая 1995б: 43; Толстая 1995а: 161; 164; Попов 1996: 432; Науменко 1998: 23–25; КА 1997). Современные врачи дают беременным аналогичные предписания: Кучу книжек прочитала — каких-то ужасных детективов типа «Кровавая резня» и «Окошко смерти», чем приводила того же самого <врача> Мишу Чирикова просто в ужас. Он говорил, что мне нужно читать прекрасные стихи и смотреть на золотые листья — была осень (И2); «Эта примета имеет под собою все основания. То, к чему народ пришел путем многовековых наблюдений, сейчас доказано медициной. Действительно, находясь еще в материнской утробе, ребенок чутко реагирует на звуки, свет, на эмоциональное состояние матери. Поэтому будущим мамам рекомендуется почаще смотреть на что-либо красивое, эстетически привлекательное, испытывать побольше положительных эмоций. Это сказывается не только на характере, но и на внешности будущего ребенка» (Панкеев 1998).

Древнему табу дается, таким образом, новое объяснение — необходимость для беременной положительных эмоций и нежелательность отрицательных. Однако и старое и новое объяснение подразумевают, что период беременности — «опасное» время, когда женщина не защищена от злых сил (будь то представления о нечистой силе или о дисфункциях организма современной женщины), когда она — «как открытый человек» (КА 1996). Мифологема «риска» играет чрезвычайно важную роль в системе современных представлений о беременности и родах. Образы «опасностей», угрожающих матери и ребенку — «синдром Дауна», «заражение крови» (примечательно, что в этом контексте реже употребляется научный эквивалент названия болезни «сепсис»), старение и отслойка плаценты, наряду, например, с такими как выкидыш в результате испуга или страдания матери, обвитие пуповиной — давно стали фольклорными, представляют собой мифологемы. Они олицетворяют, с одной стороны, «злые силы», с другой — дикую и опасную природу, противопоставленную культуре (в облике медицины), которая с ней сражается. С одной стороны, материнский дискурс богато их использует, с другой стороны именно такие яркие, броские, насыщенные образы выбирают врачи для употребления в языке своей педагогики.

Таким образом, питательной средой для всех этих болезней, противником матери в борьбе за жизнь ребенка, самым страшным олицетворением дикой, необузданной природы, оказывается сам ее организм, несовершенный и ущербный. Имеется в виду, что современные женщины «не умеют», «разучились» рожать, подавляющее большинство родов требуют медицинского вмешательства, подавляющее большинство детей рождаются с патологиями. В качестве причины такого положения дел врачи указывают на специфику городской жизни — недостаток физического труда и «отравленность» городского человека через им же погубленные в результате промышленного производства природные продукты, воздух, воду («экологический кризис»). Подразумевается, что существовало время, когда человек жил в гармонии с природой, и она помогала ему (золотой век — «наши бабки на стерне рожали, и ничего!» (И21), но затем он презрел ее и попытался уничтожить, и теперь умирающая природа мстит человеку за свою гибель. Получается, что если прежде угрожающие человеку опасности (нечистая сила) вредили извне, то теперь они помещаются внутрь человека, грозят ему из глубин его собственного организма.