Бранислав Нушич - Дмитрий Жуков

Кафана «Зеленый венок» находилась на той же улице, что и дом Джордже Нуши, и ныне жители Смедерева называют эту улицу Нушичевой. И здесь Алка увидел странную процессию. Из калитки его дома появился вчерашний «царь Лазарь», тащивший на голове отцовское кресло, потом — «Милош Обилич» с разобранным ларем и, наконец, «Юг-Богдан», сгибавшийся под тяжестью громадного турецкого ковра.

Недоумение Алки прошло очень скоро. Нет, актеры, игравшие героев, не совершили грабительского набега на дом Нуши. Просто им понадобился реквизит для нового спектакля, и Джордже по доброте душевной предложил свои услуги.

В тот вечер играли знаменитого «Скупца» — пьесу классика сербской драматургии Йована Стерии Поповича. Роль скупца-цинцарина Кир-Яни, получившего добрый урок за свое скопидомство, играл сам Димич, актер, режиссер и руководитель бродячей труппы.

Впоследствии Нушич вспоминал: «Димич по происхождению был цинцарином; во всяком случае, такое мнение было у чаршии. Возможно, оно существовало еще и потому, что Кир-Яня была одной из любимых его ролей. Димич — это настоящий тип актера старого театра. Одет всегда в серое, по моде времен Вука Караджича, всегда свежевыбритый, сухощавый, с длинными волосами, рассыпавшимися по плечам…»

Димич, человек уважаемый, широкоизвестный, был женат на Гине, дочери сподвижника Вука Караджича, поэта Йоксима Оточанина, сборники стихов которого, написанные в духе народных песен, читались в свое время всеми. Димич и сам писал пьесы.

В его труппе было двенадцать человек. Актеры, перевоплощавшиеся по вечерам в прославленных героев, не смели разочаровывать своих зрителей и днем. Они вели себя с необычайным достоинством, хотя скудных сборов хватало только на полунищенское существование. Ели они из общего котла, а стряпней занималась жена директора, режиссера и премьера милая Гина.

Алка не пропускал ни одного спектакля. В награду за «реквизит» Джордже Нуша и его сыновья получили право бесплатного посещения театра, приютившегося у «Зеленого венка». Но Алка никогда не сидел с отцом на почетном месте, а, прильнув к подмосткам, над которыми едва возвышалась его голова, напряженно следил за развертывавшимся действием.

И однажды вечером произошло событие, сыгравшее немаловажную роль в жизни будущего комедиографа.

«…Поднялся занавес, и я увидел на сцене людей без мечей и доспехов; таких же людей, какие сидели рядом со мной; таких же мужчин, какие приходили к моему отцу по делам; таких же женщин, какие приходили к моей матери на посиделки. И все эти люди на сцене ходят, едят, смеются, разговаривают, как в жизни. „Да разве это театр? — удивленно спросил я себя. — Да разве не надо, чтобы сражались два народа, два государства, две армии, чтобы люди кричали, гибли и убивали? Разве достаточно небольшого недоразумения; потерянного письма или неправильно написанного адреса?..“

В тот вечер я впервые смотрел пьесу Косты Трифковича. Тот вечер был для меня откровением: театр — это жизнь, обыкновенная жизнь».

Алка увидел комедию мастера запутанного и смешного сюжета Косты Трифковича «Любовное письмо», а строки, приведенные нами, взяты из статьи, которую прославленный драматург Бранислав Нушич написал через пятьдесят с лишним лет.

Театр поглотил мальчика совершенно. Отравленный пряным запахом кулис, потрясенный великим таинством перевоплощения, он ходил за актерами по пятам, считая великой честью дозволение помочь расклеить афиши, зажечь лампы или подмести подмостки — сделать любую черную работу, которую актеры-бедняки выполняли сами.

Театральные впечатления были так сильны, что Алка уже не мог думать ни о чем ином. На уроках он отвечал невпопад, а когда подошли экзамены, провалился по трем предметам и остался в первом классе «реалки» на второй год. Отец избил его и был рад услышать, что театр отбывает.

Несмотря на то, что смедеревцы ценили талант Димича, театр стал «прогорать». Ходили тревожные слухи о предстоящей войне с турками, и народ начал экономить. Однажды Алка заметил, что Димич долго не выходит из кабинета его отца. И вскоре актеры стали перетаскивать декорации в склад Джордже Нуши. Выяснилось, что Димичу потребовалось перебраться с труппой в город Ягодину, а денег у актеров не было ни гроша.

Джордже Нуша заключил еще одну невыгодную сделку. Он дал денег под залог декораций, которые, в сущности, не представляли никакой ценности — дешевле было сделать новые, чем везти их в Ягодину.

Димич погрузил в два фургона актеров, гардероб, тетрадки с ролями и отбыл искать счастья в другом месте. За декорациями он так и не вернулся.

Так Алка стал обладателем «настоящих» театральных декораций. С одной стороны полотна была намалевана комната, которая изображала и обиталище скупца и роскошный дворец царя Лазаря, а другая сторона, вместе с рейками, представляла собой лес. Тот же лес одновременно выполнял функции еще и улицы и тюрьмы.

Все маленькие друзья Алки завидовали ему. Еще бы — теперь он мог играть в настоящий театр! А как упоительны были запахи декорации! «О тех пор, — говорил Нушич, давно уже став знаменитым драматургом и театральным деятелем, — я не могу отрезветь от этого соблазнительного запаха».

И Алка уже собирался создать детский театр, когда отец решил спасти его от театральной лихорадки.

Джордже Нуша продолжал надеяться, что сын его когда-нибудь станет процветающим коммерсантом. Позорное банкротство уронило его в глазах чванливых белградских торговцев. Не он, так сын его должен вернуться с триумфом в Белград. Живость мальчика, его быстрый ум обещали многое. Он неусидчив. Ну что ж! Сам Джордже начинал изучение своего дела в лавке. Пусть и сын постигает торговлю с азов. Пусть станет учеником в каком-нибудь почтенном торговом доме. Но только не в Белграде с его невзрачными домишками, туретчиной, «неевропейским» образом жизни.

На семейном совете решено было везти Алку в Панчево. Этот большой сербский город находился на другом берегу Дуная, в Австро-Венгрии.

В Панчеве жили многие известные деятели сербской культуры, здесь печатались книги на сербском языке и даже издавалась своя газета «Панчевац».

Для Джордже на Панчеве лежал отблеск сияния, исходившего от великолепной Вены, раз и навсегда ослепившей преемника Кир-Гераса. Отец с сыном добрались до Панчева на единственном в то время сербском пароходе «Делиград».

«Привел меня отец в большой магазин, — рассказывал Нушич своему зятю Миливое Предичу, — и, пока я понурившись стоял в углу, он тихо разговаривал с приземистым господином, сидевшим за чем-то вроде кафедры, которая находилась у самого входа, — такой я никогда не видел в наших лавках. Я заметил, что этот господин во время разговора то и дело поглядывает в мою сторону. Потом он поманил меня пальцем и протянул руку для поцелуя. Хоть я и привык целовать руки пожилым людям, но тут почувствовал, что это неспроста, что сейчас вершится какое-то важное дело, и вдруг заметил слезы на глазах отца. Не знаю, то ли это были горькие слезы родителя, расстающегося с малым дитятей своим, то ли слезы радости, что я стану великим торговцем и спасителем его торговой репутации, но зато в ту минуту я узнал, что стал учеником господина „М. Чурчина и сына“. Отец встал и протянул руку. Я поцеловал ее, а он сунул мне три серебряных форинта „на всякий случай“. Он еще сказал несколько утешительных слов и надавал кучу советов, из которых я не слышал ни одного, потому что в это время смотрел на полки, глазел на покупателей… Как только отец закрыл за собой дверь, подошел старый приказчик и отвел меня на место, где я и должен был стоять. Только тогда я почувствовал всю тяжесть своего нового положения „далеко на чужбине“, и начало мне теснить горло, но странно — в ту минуту я думал не об отце с матерью, а о Евте Угричиче, который теперь, во время школьных каникул, организует детский театр в Смедереве, а ведь я всегда был уверен, что играю лучше него…».

Ученичествовал Алка недолго. Уже через несколько дней он решил убежать. «С того дня, как я принял это решение, ничего не помню, — рассказывал Нушич. — Помню только, как сквозь сон, какие-то коробки, которые валились от моих неловких движений, какие-то ящики, тюки, бочки с железными обручами, метлы и… одну оплеуху! Если отец меня не примет, думал я, уйду в Боснию, поступлю добровольцем в повстанческую армию и погибну…»

Это было летом 1875 года.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ОТ ПЕРВЫХ СТИХОВ ДО ПЕРВОЙ КОМЕДИИ

Отец воспринял возвращение Алки из Панчева довольно спокойно. Поразмыслив несколько дней, он, возможно, решил, что образование в эти новые времена не повредит и торговцу. Во всяком случае, Алка был прощен, и осенью ему предстояло повторно пойти в первый класс «реалки».

И пока не кончились летние каникулы, он был предоставлен самому себе. Тут бы ему и заняться детским театром, о котором он мечтал у «Чурчина и сына». Но театр временно заслонили другие интересы…