В каком мире нам предстоит жить? - Александр Панарин

Разумеется, силам нигилизма можно противопоставить фундаменталистское отступление назад, к вседовлеющей традиционалистской догматике. Именно это и предлагают сегодня некоторые теоретики ислама в России. России не следует откликаться на это приглашение. Не только потому, что фундаменталистский потенциал православия исчерпан уже давно – со времен разгрома старообрядчества. Но в первую очередь потому, что гений России является профетическим, обращенным в будущее, и при этом соборное, универсалистское будущее – для всех, а не для избранных. Собственно, все поражения правящей «либеральной» элиты в России связаны с двумя отступлениями от великой русской идеи: с дискредитацией веры в будущее (в Историю) и с моралью успеха для избранных. Сначала избранной казалась Россия, которая в обход других устремилась в «европейский дом», потом надежды стали возлагаться уже не на всю Россию, а на ее несуществующий «средний класс» и наконец – на ничтожное меньшинство связанных с Западом компрадоров. И по мере того как уменьшалось это чувство единого коллективного будущего, уменьшалось и «пространственное чувство», которое Ф. Ратцель считал главным фактором устойчивости государства. Пространство без Истории, без надежды на большое будущее мгновенно обесценилось в глазах людей– его стало некому защищать.

Современный патриотизм, нравится нам это или нет, является, по существу, не почвенническим, а формационным. Сакрализация пространства осуществляется посредством отождествления его с Великим временем – верой в то, что именно здесь гремят колокола Истории и вершится великое будущее. В США инстинктивно чувствуют это и всячески насаждают и среди собственного населения, и повсюду в мире веру во вселенскую историческую миссию Америки. Те в России, кто сегодня играет на понижение, на «остужение» ее исторического и пространственного чувства, обосновывая свою позицию ссылками на неуместность и неадекватность «мессионистских» притязаний, просто не понимают природы ее пространственно-временного феномена. Способность России удерживать, организовывать и цивилизовывать пространство прямо связана с напряженностью ее исторической веры в Большое время. Впрочем, вряд ли это является экзотической особенностью одной России. «Пространственное чувство» современного пострелигиозного человека всюду отличается одной особенностью: те или иные регионы мира выстраиваются в иерархию по критерию их временного исторического потенциала. Не случайно борьба между главными геополитическими соперниками современного мира развертывается в виде конкурса проектов постиндустриального будущего.

Тупики «фаустовской культуры»

Свои программы будущего современные цивилизационные регионы записывают на языке великих религиозных традиций. Некогда М. Вебер, связавший капитализм с протестантской этикой, обосновал мировое лидерство протестантского Запада. Вскоре, однако, обнаружилось, что мобилизационную мораль можно сформировать не только на базе протестантской религиозной традиции; как оказалось, конфуцианско-буддийская традиция способна рождать не менее впечатляющие проекты. Однако если европоцентричной гордыне здесь и дается отпор, то все же довольно ограниченный. Германия и Япония, прежде воплощавшие альтернативу атлантизму, но потерпевшие поражение во Второй мировой войне, взяли экономический реванш, доказав, что они умеют играть по правилам торгово-рыночной атлантической цивилизации не хуже ортодоксальных атлантистов. Это не было вызовом самой модели, это был вызов в ее рамках. Причем подчеркнем: речь идет не только о Германии, но и о Японии. После буржуазной революции 60-х годов прошлого века японская элита разделилась на сторонников антизападного азиатского альянса и западников, проповедующих «выход из Азии». После 1945 года западники возобладали, и Япония вошла в число великой западной «семерки».

Что касается стран второго эшелона развития, не подвергшихся американской оккупации, то судьба их наверняка будет иной. В первую очередь это касается Китая. Нет сомнения ни в том, что Китай при любом раскладе сил не будет принят в систему «большого Запада», ни в том, что его элита не станет проводить политику тотальной вестернизации. После того как эта политика обнаружила свои разрушительные внутриполитические и геополитические последствия в России, Китай в этот капкан уже не заманишь. Это означает, что в Дальневосточном регионе намечается многозначительная поляризация двух модернизационных и геополитических стратегий: в рамках послевоенной атлантической модели и в какой-то новой альтернативной форме. Геостратегам предстоит внести поправку в свою лексику: в частности, понятие «Тихоокеанский регион» предстоит заменить каким-то новым, отражающим наметившуюся альтернативность японской и китайской моделей. Последняя явно не укладывается в атлантическую парадигму и тем самым представляет особый теоретический и практическо-политический интерес.

Эти два события – новый модернизационный путь Китая и поражение прозападного курса России, вытесняемой из «европейского дома» в глубь Азии, – заслуживают серьезного осмысления. Проводимая Западом политика раскола единого полиэтнического пространства посредством поощрения «этносуверенитетов», с таким успехом примененная против России, непременно станет применяться и к Китаю. Чем больше усиливается Китай, тем больше у двух сверхдержав – Японии и США – мотивов противостояния ему. У Японии это активизирует политику «выхода из Азии», у США – политику раскола Евразии на сплоченную океаническую систему и на враждебную им и потому дробимую континентальную. Так разделение по линии исторического времени – на модернизацию ортодоксальную, атлантическую, и новую, альтернативную, – может совпасть с классической геополитической дихотомией «хартленд -римленд».

Невеликодушное поведение «атлантистов» в отношении России, злоупотребивших ее доверчивостью и загнавших ее в угол, возможно, означает нечто большее, чем своекорыстие и недальновидность западных стратегов. Возможно, оно является симптомом исчерпания дальнейших возможностей атлантического цивилизационного синтеза.

Что касается России, то ей, несомненно, предстоит крутой поворот. В 90-е годы она вступила с ложным цивилизационным и геополитическим сознанием: устремилась к Западу как раз в тот момент, когда Запад окончательно перестал считать ее своей, западной страной. Наиболее вероятен такой ответ: обретение Россией новой геополитической идентичности как евразийской державы, ищущей союза с Китаем – партнером по хартленду. Однако новое самоопределение основных держав хартленда возможно только на основе нового исторического проекта, касающегося постиндустриального будущего.

Япония вместе с другими азиатскими «тиграми» при всех впечатляющих успехах не вышла за пределы уже заданной атлантической модели и в этом качестве принадлежит прежнему формационному типу технической цивилизации. Нет сомнений в том, что новое геополитическое размежевание римленда и хартленда – Японии и Запада, с одной стороны, Китая и России – с другой – станет фактором ускорения назревшей формационной поляризации. Классическая идеология роста, порожденная Западом и наследованная вестернизированными странами Тихоокеанского региона, по большому счету является уже скомпрометированной. Экологические и моральные тупики «фаустовской культуры», превращающей окружающий мир в объект удовлетворения низменных потребительских притязаний, свидетельствует об исчерпании прометеева порыва Запада. Те, кому предстоит вступать в Большую историю Завтра, уже не могут эпигонски наследовать этот цивилизационный код. Им предстоит или «выйти из истории», или подобрать другие ключи к постиндустриальному будущему.

Восточный сценарий

В контексте долгосрочного прогноза можно сопоставить два формационных варианта – более и менее радикальный. Причем в обоих геополитические и формационно-цивилизационные критерии оказываются тесно переплетенными.

Дело в том, что если в самом деле исходить из постулата, что в поздний час планетарной человеческой истории, отмеченной роковой чертой эсхатологического глобализма, уже невозможно продолжать на Земле прометееву эпопею, то противостояние западной парадигме со стороны и китайской, и российской (славяно-православной) цивилизаций выглядит недостаточно радикальным. Как показал опыт «социалистической индустриализации» в обеих странах, они успели заразиться вирусом западного прометеизма, может быть, по причине того, что их великие письменные традиции содержали определенные предпосылки этого. Пожалуй, только индо-буддийская цивилизация представляет «чистую» альтернативу завоевательно-преобразовательному этносу прометеевых обществ. Последние последовательно играли на понижение статуса окружающего природного и культурного мира, превращая его просто в объект. В частности, только омертвив природу, западная мысль осуществила переход от традиционной метафизики – к физике, ставшей в свою очередь одним из основных инструментов технологической эпопеи Нового времени.